|
Об авторе | Владимир Геннадиевич Богомяков — доктор философии, преподает в Тюменском государственном университете. Первая публикация стихов — альманах «Мулета» (Париж). Автор трех сборников стихотворений и двух романов. Предыдущие публикации в журнале «Знамя»: № 3, 2008 — «iris sibirica»; в № 3, 2012 — «монетка-барнаул»; № 4, 2014 — «Увильдык». Живет в Тюмени.
Владимир Богомяков
Помню, в поезде Хабаровск — Москва...
* * *
Я всю жизнь проработал битломаном
В маленьких степных казахских городках.
Я постоянно шнырял по карманам.
А деньги пропивал в алма-атинских кабаках.
Мы как-то играли ночью в Тогыз-Кумлак
И тут ворвались менты с пистолетами в руках.
И вот тогда под Землёю запели битлы
На акмолинском и кзылординском языках.
* * *
Пушкин сказал одной девочке в снегах:
Давайте выпьем водки морозной в жемчугах.
Западно-Сибирской равнины посередь
Как чудесно было бы к утру замёрзнуть и умереть.
Мы уснём, а в карманах ледяные перочинные ножи,
Смёрзшиеся восток и запад, нескончаемые кутежи.
Выпьем водки и закусим каменным яйцом.
А ворон куда-нибудь да принесёт руку белую с кольцом.
* * *
Вот раз Хемингуэй приехал в Ирбит.
Пошёл погулять на Воскресенскую площадь.
И видит там очень странную лошадь.
Площадь бугрилась балаганами да палатками.
Площадь ревела тысячью голосов.
А лошадь совсем низкорослая, мохнато-монгольская.
Может, думает, — это и не лошадь даже, а огромный кот.
Хемингуэй плохо понимал по-сибирски.
Сомнения его не разрешил ни один чалдон.
Тогда он вздохнул и пошёл в гостиницу пить виски и джин «Гордон».
* * *
Постепенно готовясь к жизни вечной,
Допил бутылку и вышел на конечной.
Во тьме попрятались все ледяные соловьи,
Но сердце уже раскололось от мощной непрекращающейся любви.
Совершенно один я бреду по заснеженной дорожке.
Некому мне оторвать его ручки и ножки.
А в XIX веке здесь, говорят, жил один Сибирский Котище.
И одиноких путников он употреблял себе в пищу.
А в XVIII веке здесь жил Медведь Пахом.
Поймает мента и ездит на нём верхом.
А, если посмотреть далее в глубь веков,
То здесь никого и не было, кроме земляных червяков.
* * *
Помню, в поезде Хабаровск — Москва
Я купил у немых колоду карт.
На одной нарисовано, как на попе Фома
Мчится по снегу без всяких нарт.
Ни волыны, ни денег и ни души.
Так намного легче, вы знаете?
Лишь снятся заледенелые малыши,
Что рукавичками машут в сторону Площади Памяти.
* * *
Надел я ветровку.
Засунул в карман поллитровку.
И на берег пошёл.
Туда, где шиповник растёт.
Где мелкий сентябрьский дождь идёт.
И каждый дождливый день нас ставит на полку.
Втетерил я раз — и другой,
Да только без толку.
Водка вкуса воды с пожухлой листвой.
Подошла собака —
Шлёпает губами, словно мурлыкает потихоньку.
Я понял — не нужно смотреть, кто сейчас завис над моей головой.
* * *
Купил в магазине кильку в томате,
Да и скушал её на автомате.
Купил в магазине водку Вертикаль,
Да и скушал её в месяц жерминаль.
Завтра поедем покупать городок Ишим,
А, кто не спрятался, того растребушим.
Будем гонять по орбите на спутниках Земли,
Пока они ни возьми, да и ни забарахли!
Тогда успокоимся навеки в болотных тех краях,
Куда не довозит растворимый кофе Московская Кофейня на Паях.
* * *
Хорошо бы, если б тихих алкоголиков забирали в рай.
Но, их уводят за тёмный сарай.
И начинается нескончаемый бестелесный автостоп
К неподвижной звезде на северо-восток.
Почему их глаза на старых фото приобретают молочные оттенки?
Это удивительно для страны, где у всех рябиновые щёчки и розовые зенки.
* * *
Я увидел это в фильме.
Как ветер играет занавеской на арфе.
И кровь по венам течёт спокойно, как ветер.
И книги сами заворачиваются в платки.
И листья сами прикрепляются к шапке ребёнка.
И у чиновника пятого ранга на халате проступает квадрат с медведем.
Избы сами врастают в землю и скрываются под землёй.
Так и святые один за одним заполняют каждую улицу.
* * *
Понесло ж меня сызмальства шестилетнего
Из посёлка Яя да в зелёное море тайги.
Там я устал, потерялся и без вести запропал.
А мальчонка был рассудительный, не боялся Бабы-Яги.
Но ночью по небу сухии молоньи и очень страшно, тут не до ги-ги-ги.
Хорошо хоть на голове был тёплый капелюг.
Один день, второй, третий я шёл, как оказалось, на юг.
Ягодок много, вот их и грызу.
На четвёртый день принесло грозу.
Потом-то и солнышко, и радуга, и весёлого воздуха благовидность...
А я, дурашка, до нитки промок.
Кончилась во мне даже моя первобытность.
Я превратился просто в дрожащий комок.
И вдруг из леса выходят трое, как пить, убежавшие зэки.
Очень пристально они на меня уставили совершенно белые зенки.
Ничего не сказали и мимо прошли.
А к вечеру меня какие-то бабы нашли.
Вот и стал я жить дальше и рос, как купырь.
А надо мною немели небеса, да вокруг молчала Сибирь.
* * *
Серафим Иванович из Ишима,
Говорят, шаровую молнию приручил.
А раньше ребят шаровые опоры проверять учил.
В понедельник рассказывали двое петушар,
Мол, идёт Серафим Иванович за пивом,
А рядом плывёт в воздухе плазменный шар.
Но в ишимской администрации
Считали, что это алкогольные галлюцинации.
Когда Серафим Иванович под вечер пьяный
Засыпает на ободранном диванчике своём,
Шаровая молния его обнимает
И гладит его волосы своим световым пузырём
* * *
И тогда сказал матрос,
Достав самую длинную из ленинградских папирос:
«Ембаевская теплица — вот где настоящий ад.
На полиэтиленовой крыше скапливается конденсат.
Духота и высокая влажность. Нет ни цветка.
Но приходящим уготован напиток из кипятка.
В теплице сонмы существ, практикующих злобу.
Там не можешь дышать и подобен становишься позорному анаэробу».
И ответил танкист: «Братишка, тебя не пойму!
Ембаевская теплица — субъективная сфера,
Погружение души в её собственну тьму».
* * *
Ловил я раков Божьим Словом
На озере Перевалово.
А братва смеялась над моим уловом:
Они ловили исключительно валово.
Поставят машину фарами к воде,
А сами беседуют о девках и прочей ерунде.
А раки, словно узрев сияющую субстанцию Ци,
Выходят из воды строем, как живые мертвецы.
Два часа ночи. Игорь шепечет в телефон:
«Это военная разведка, Чечня».
Отвечаю: «Это рачьи места, Русня».
Игорь вмазался героином и забрался в свой чёрный шкаф,
Ибо палево кругом, а он на шифрах.
А раки идут и идут,
Как строители Беломорканала.
Они когда-нибудь нас взорвут
При помощи своего донного аммонала.
* * *
Бесконечная жизнь в домах кисельного цвета.
Да бесконечная жизнь в домах горчичного цвета.
В посёлках, названья которых скоро забудутся.
Однажды выйдешь на перекрёсток дорог в одной рубашке.
И в голову не придёт, что нужно одеться потеплее, от ветра закутаться.
И вдруг увидишь, что висит над тобой неведомая планета,
На вид совсем не страшная, словно из жёлтого вельвета.
Вот тут понимаешь, что иссяк твой биопотенциал,
Что в холодном мозгу нет ни одного биотока.
Ничего, что на прощанье жаворонок в небе не станцевал.
Ты уже вырвался из этого осеннего потока.
| 
