АРХИВ

Василий Гроссман

Письма Семену Липкину (1949–1963)

31 марта 2003 года не стало Семена Израилевича Липкина. Об этом мне сообщила по телефону мама. Чтобы срочно вылететь в Москву, нужна была виза, а визовому отделу — заверенная телеграмма. Я не стала просить маму об этом и поехала в консульство с книгой «Сталинград Василия Гроссмана». Ардисовское издание, тамиздат 1986 года с фотографией на обложке — Липкин в тужурке стоит, прислонившись спиной к окну веранды, Гроссман в черном пальто сидит рядом на скамеечке, — два друга, два великих человека, коих больше на свете нет. «Любимой Леночке — о любимом друге» — в дарственной надписи те же основополагающие понятия — любовь, дружба. Они не стареют, к счастью.

Со «Сталинградом Василия Гроссмана» я отстояла в очередях во все окошки, все упиралось в телеграмму, чиновники на слово не верят. До закрытия консульства оставалось пятнадцать минут. И тут из застенка вышел какой-то чиновник, я бросилась к нему с книжкой — пожалуйста, помогите, вот этот человек на фотографии — мой отчим, он сегодня умер… Книга помогла. Мне выдали визу.

Прошло много лет. Разбирая архивы, я наткнулась на темно-зеленую дерматиновую обертку для книг с оттопыренными карманами. В них лежали письма Гроссмана. 20 конвертов слева, 20 конвертов справа.

Моя ученица вызвалась помочь в переписывании писем со сканов. «Знаете, удивительное происходит, я получаю ответы в письмах на мучающие меня вопросы», — писала мне ученица. Значит, в письмах Гроссмана другу есть то, что не горит и не плавится, что остается, когда не остается ничего, — и это не культурный артефакт, а живое слово.

Перечитывая «Сталинград Василия Гроссмана», я поняла, что опорой в работе явились именно эти письма, они широко цитируются в книге, на них опирается автор, выстраивая хронологический ряд повествования. Некоторые замечания Семена Израилевича внесены в комментарии. Книга помогла и здесь. Осталось найти письма Липкина Гроссману. Может, данная публикация чудесным образом послужит и этой цели.

Авторская орфография и пунктуация в письмах сохранены. Публикуемые письма В. Гроссмана С. Липкину находятся в архиве американского университета Нортр-Дам.

1949

Московская область Почт. отд. Старая Руза, Село Старая Руза, дом Ф.Ф. Косточка

С.И. Липкину

Адрес отправителя: В. Гроссман Беговая 1А корпус 31, кв 1

Здравствуйте Сема, как вам плавается на даче? Вероятно, теперь при купании вам всем не нужно спускаться по тропинке к речке, достаточно выйти из избы и Вы объединяете купание с походами за продуктами. Истинно говорю:

«Завидую тебе, твоей поездке, не судьбе»1.

В таких случаях дачники отвечают обычно посмеивающимся над ними горожанам: «Но представьте, несмотря на дожди, хорошо… воздух дивный, а когда выдается 3–4 минуты хорошей погоды, прогулки по лесу как-то особенно хороши, а вода в реке во время дождя удивительно теплая, правда вылезать не приятно».

«А вы не вылезайте», — советуют горожане, почти ничего не смыслящие в прелести идиотизма деревенской жизни.

У меня новостей нет. В издательстве, где не было мне ответа, по-прежнему ответа нет, в издательстве, где тянули с решением и договором, по-прежнему тянут с решением и договором. И даже в «Огоньке», где, помните, еще при Вас я договаривался об отрывке, до сих пор высшие ценители отрывка не прочли и не решили, следует ли печатать его.

Вот какой «Огонек» — искры гаснут на лету.

Работаю я много, ежедневно, с утра и до вечера, но и это не ново.

Знакомых вижу лишь тех, кто приходят прощаться перед отъездом — вот Ковалевский уезжает на Кавказ. Мунблит2, отбывший в Тбилиси, Заболоцкий и Заболоцкая3, сегодня отбывшие на Симферополь — Гурзуф, Сочи и далее. Кроме того, вижу тех, что лежат в больницах — Платонова4, а вчера был и у Андронникова5 в Боткинской.

Он интересно рассказывал и показывал больных, соседей своих по палате — старика Остужева и рептилию Костылева. Чувствует он себя не важно, очень рыхлый (вага — 100 кило). Между прочим, сказал мне, что самый прелестный человек в мире — это Фраерман6 — Рувочка. Его жена сказала мне любезно, что мой визит к Ираклию будет способствовать его выздоровлению, я подумал, на худой конец, не попробовать ли себя по медицинской части. Помните, был такой целитель «старец из Перловки» — его описывали в «Вечерке», когда обвиняли в шарлатанстве.

Вчера получил открытку от Рувима. Он, видимо, сильно попотел, составляя ее, хвалить Солотчу нельзя, ругать тоже нельзя — так как есть опасность быть уличенным в лицемерии. Поэтому он написал очень хитро: «Рыба клюет. Каждый день приношу к обеду по кило, как из магазина. Странно, но при других, особенно при Паустовском, я так удачно не ловлю».

Мне его хочется видеть, люблю его. Кстати, он просит передать Вам привет.

Ну, вот, Сема, поболтали обо всем и ни о чем, в утренний рабочий час. Жду Вас 10-го.

Передайте привет Нине7 и ребятам. Кланяйтесь Чуковским, мое легкомысленное письмо к ним лежит у меня, так как Тата, хотя и выздоравливает, но еще немного не здорова — кажется, еще не встает. Да, вышла 6-ая книжка «Нового Мира». Там начало романа Катаева и много стихов о Пушкине — Тихонова, Грибачева, Симонова, Смелякова, Светлова, далее ваших клиентов8. В этом же номере пьеса Паустовского, в присутствии которого у Рувима рыба не клюет. Если прочтете, то поймете сразу, почему рыба не клюет. Каково же Пушкину, на которого клюнул Паустовский.

На днях прочел у Вольтера: «Человек со вкусом объяснил, что пьеса может быть для сцены достаточно интересна и не иметь почти никаких литературных достоинств. Но надо быть новым, не будучи странным, часто высоким и всегда естественным, знать человеческое сердце и уметь говорить, быть большим поэтом и никогда ни одно из лиц пьесы не превращать в поэта…».

Как хорошо сказано — быть новым, не будучи странным, часто высоким и всегда естественным.

Андреев сказал — писателю писать письма то же, что почтальону гулять после работы, а я сегодня оказался почтальоном, гуляющим перед работой.

Жму руку

В. Гроссман

1 июля 49 г.

1952

(август, 1952)

Здравствуй дорогой Сема! Получил твое письмо. Да, вот случилось печальное событие, очень, очень больно было мне хоронить Абрама Борисовича9, да и сейчас так же больно. Я его любил, люблю, привязался к нему. Как-то дико, даже не представляю — так он внезапно умер. У него было кровоизлияние в мозг, умер сразу, не дома, в гостях был. Т. е. умер не сразу, сразу потерял сознание, а агония в бессознательном состоянии длилась до утра.

Боюсь, что с последней его работой о Чехове, сданной в издательство незадолго до смерти, будут большие трудности, ее ведь нужно будет редактировать, а редактировать посмертное нельзя. Я уж выяснял с Чагиным10 все эти вещи.

Надежда Федоровна при страшной физической слабости проявила поистине замечательную силу духа. Русские интеллигентки-старухи — замечательные люди!

Ну вот, а жизнь идет.

В Малеевке провел я в общем 20 дней, т.к. в начале меня вызвали по делам Платонова11, а в конце не досидел 4 дня из-за похорон и хлопот, которых никто из писателей в Союзе Пис. не взялся делать.

В Малеевке было хорошо, приятные люди — много молодежи: Елена Усыевэч, Вэра Ымбэр, Мыма Грэбнева12 и многие другие.

День был уплотнен: собирали землянику, грибы, корректура, купание в Москва-реке, волейбол, по вечерам кино. Видел 4-ую серию Тарзана, сильная вещичка! Лучше трех предыдущих. Ухитрился похудеть на 2,5 кило. Помог волейбол, сбор земляники и железная воля, проявленная в столовой. Ты, бедняга, из этих трех можешь осилить лишь землянику в собранном, конечно, виде. Если будем живы, хорошо бы в Малеевку зимой съездить.

Ездили в Загорянку — там папа13 живет у моего двоюрод. брата. Провели там три дня — дача над самой рекой, не вылезал из воды. Папа посвежел, поправился.

[В Москве в «Новом Мире» проходит сейчас 3-ий кусок, верстка14. Завтра начнут мне раньше срока, — чтобы мог в Коктебель поехать, — давать гранки последнего четвертого куска. Разговоров много — пока без шипов, но по закону ботаники должны быть и они. А ты что слышишь? Но что ж! Ты ведь знаешь мое чувство: главное свершается. И я, знаешь, по-прежнему остро и кажется глубоко чувствую и понимаю это. Ощущение такое же, как при напечатании первого рассказа «В городе Бердичеве». А, пожалуй, даже сильней. Должен сказать тебе, что в Малеевке и писал понемногу — до чего графоманы все же упорны.15] Здесь гулял, но к радости твоей неудачно — был в «Арагви» с Письменным16, душно, очень невкусно, не свежая еда, да к тому же грубый попался официант. Иду сегодня с Березко17, не решили еще куда.

Сделал в Малеевке 2 палки — одну решил подарить тебе. Конечно это не работа Зелинского, но сделаны они старательно.

Очень хочется с тобой повидаться до отъезда в Коктебель, у нас путевки с 25-го, но я постараюсь отсрочить их на 31-ое. Бог даст — удастся, тогда увидимся. Охвачен ли ты идеей среднеазиатской поездки? Я так и знал, что понравится тебе в Риге, рад, что подтвердилось.

Посмеялись мы над твоим описанием Ник. Леон-ча и Ник. Алек-ча.

Да, кстати — о Николаях — Ник. Корн.18 Был в Малеевке — кисло, скисло… А когда скисло, то уж с Кисло.

Получил письмо от Рувима, он чувствует себя лучше, зовет в Солотчу — и ведь хорошо, комаров нет теперь. Но, видимо, не получится.

Непременно ответь на письмо, а то ведь пойдешь пить дорогой (одни звездочки) коньяк и забудешь о дружбе.

Целую тебя,Вася.

Ольга Мих. шлет тебе сердечный привет («а-а — обрадовался, письмо уже получил»).

1953

Ессентуки, санаторий № 8, корпус 10, палата 4

Липкину С.И.

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Гагры, Дом Литератора

23.X.53 г.

Здравствуй пирамидальный тополь!

Очень рад был твоему письму. «Жгучего интереса» (см. С. Липкин, полн. собр. соч., том 64-ый, письмо к Гроссману от 19.Х.1953 г. г. Ессентуки, сант. № 8, корпус 10, палата 4) оно во мне не возбудило, — описания санаторного быта бледны и местами тривиальны, кое же где имеют место прямые заимствования из классических источников. Более чем странно, что при таком количестве утяжеляющих повествование подробностей автор почему-то (случайно ли?) не сообщил, сколько он весил при приезде и каков стал его вес в настоящее время.

Некоторые читатели отмечают в своих отзывах аморализм автора. (см. отзыв читательницы Губер О.М.19).

Поэма получила более высокую оценку. Ольга Михайловна просит поблагодарить тебя, стихи зачитывались, вызвав в одном месте одобрительный смех слушателей (Мы). Хотелось бы, чтобы автор учел критику при своей дальнейшей работе над переводами таджикской классики.

Ессентукский кипарис, бамбук, увезенный из долины Арагви, желаю тебе приехать худым в Москву.

Что рассказать тебе в нескольких словах? Здесь чудесно, я не ожидал такой прелести, пальмы, апельсины. Море, горы совсем еще зеленые, не тронутые почти осенью. Купался по два раза в день, но вчера стало прохладно. Прогулки хороши, — и в горы, и по городу, — я очень люблю южную жизнь с распахнутыми дверями на площадь и на улицу. Окна нашей комнаты выходят на море, море в десяти шагах, — я так быстро и легко привык к его шуму круглосуточному, что думаю, как же можно жить в Москве без этого шума. А какой тут чудесный базарчик, — вся плодовая радуга, весь спектр — от фиолетовой до красной части разложен в абхазских корзинах.

Я много работаю, привезу уже законченную работу в Москву. Читаю астрономию. Сурков прислал любезную телеграмму о «необходимости прервать отпуск» и приехать в Пленум. Но я уже не смог поехать. Публика тут тихая, но, конечно, есть о чем рассказать, — это в Москве. Сюда уже не пиши, выезжаем верно 7-го, а успеешь, напиши! Целую тебя, дорогой Сема. Вася.

Люся20 шлет тебе сердечный привет.

1954

Сталинабад, Ленина, 134. Дача Совета Министров

Тов. Липкину С.И.

Адрес отправителя:

Гроссман В.С., Москва, Беговая, 1 а, корп. 31, кв. 1.

22 июля 54 г.

Здравствуй, дорогой друг! Получил, наконец, твое письмо. Хотя оно не шло, а летело, полет его длился семь суток.

За время твоего отсутствия в моей жизни произошли значительные события. В Загорянку21 пришла телеграмма от Фадеева: «Роман “За правое дело” сдается в печать. Обсуждения на секретариате не будет. Вопрос решен положительно и окончательно. Крепко жму Вашу руку». Я настолько был далек от подобного сообщения, что даже подумал — не розыгрыш ли это. Но в Москве меня ждало письмо полковника Крутикова22: «Вас. Сем.! Все в порядке. Звонил Сурков23, сказал, что сделаем большое дело, если В/книгу выпустим к съезду писателей. Был разговор и с руководящей инстанцией. Туда не надо посылать».

В этот же вечер (приезда с дачи в Москву) мне позвонил Фадеев и рассказал некоторые подробности. (Он решил, видимо, перекрыть евангельское Чудо и принял посильное участие как в погребении Лазаря, так и в воскрешении Лазаря.)

На совещании, в связи с предстоящим писательским съездом, где были оба А.А.24, выяснилось, что нет никаких задерживающих выпуск книги причин и что обсуждать ее на Секретариате Союза не нужно. Вот краткое изложение фактов.

Книга уже подписана к печати, и Крутиков привез мне показать макет переплета, фронтиспис и заодно новый договор — на массовое издание. Выпустить книгу предполагают в сентябре — октябре. Генерал Щербаков25 вчера прислал мне письмецо, что в 1955 г. Военгиз предполагает повторить издание романа вторым массовым тиражом.

Дорогой мой, я уверен, что ты прекрасно представляешь себе пережитое мною чувство. Но ты, конечно, не представляешь себе, как было мне горько, что тебя не было в Москве, и я не мог поделиться с тобой своими мыслями и чувствами.

Долгая, трудная была дорога у книги, но чувство дружбы с тобой помогло мне пройти ее, ты по-братски разделил со мной этот путь.

Но я вовсе не думаю, что дорога кончилась, и начался Парк Культуры и Отдыха. Я рад тому, что она не кончилась, и, если суждено, пусть будет нелегкой, только бы шла.

Вспомнилось мне Ильинское, дачная идиллия — печь, игра в дурака, суп из макарон, прогулки на станцию, оттепель, гремящая ведрами Маня.

«Многое вспомнилось, слушая грохот колес — непрестанный»26.

Сема, когда думаешь в Москву, очень уж надолго уехал ты. Напиши, пожалуйста, точно, когда планируешь возвращаться.

Письмо твое прочел, и вдруг очень захотелось побывать в этом далеком крае, в котором ни разу не был, походить по чудесному саду, поэтично тобой описанному, однако без знания ботаники, — горе мое, неужели ты до сих пор не умеешь отличить розы от ромашки?

Почему ты так коротко пишешь о Фирдоуси27, — в чем дело, почему нарушен договор — по техническим причинам — нет подстрочников или дело глубже? И так и этак, очень это нехорошо и очень печально. Прежде всего — огромная, серьезная работа, вклад в культуру, и твой — большой, серьезный план нарушен. Что предлагают тебе теперь? Напиши подробней.

Печально было мне читать о смерти Айни28, и то, что ты пишешь о его последних днях, так грустно. Чувствую, что хороший он был человек.

Ты спрашиваешь о Москве, новостях?

Я не был на докладе Фадеева, но мне говорили, что это было коротенькое сообщение, — просьба освободить от большого доклада на съезде. Просьбу уважили — доклад будет делать Сурков, а Фадеев вступительное слово.

Получил письмо от Рувима, по поводу письма Горького. Тронул меня Рувим. Крик души, а мне казалось, что душа его замолчала, не может кричать. Но он болен, бедный Рувим, и в этом письме чувствуется.

У Сем. Григ.29, которого (нрзб) — приездах в Москву — дела идут неплохо. Получил немного денег, очерк принят, заключили с ним соглашение. Он много работает.

Я подал заявление — в Коктебель, с 17-го сентября.

А ты?

Пиши почаще! Приезжай скорей!

Крепко целую тебя30.

Ташкент, ул. Первомайская, 20. Союз Писателей

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя:

Гроссман В.С., Ломоносова проспект, 15, кор. 10в, кв. 9.

Здравствуй, дорогой Сема! Получил письмо твое, спасибо. У меня новостей больше нет, — новостей в смысле неожиданностей. Дело с изданием идет нормальным, «здоровым» ходом — книга, подписанная к печати, уже в типографии. Больше предложений не поступало, но с меня и произошедшего пока довольно.

Работа у меня расклеилась, расхворался — какой-то необычайно противный, даже мучительный двухнедельный и все еще тянущийся грипп. Работать при нем совсем почти невозможно — голова и ноги набиты войлоком, беспрерывно обливаюсь потом, носовой платок сутками не выпускаю из рук (лишь для того выпускаю, чтобы сменить тяжелый и мокрый на сухой). Этим же гриппом охвачена почти вся родня — Люся, Клара, Витя, Наташа (Наташа, правда, не родня, но, тем не менее, охвачена). Надо сказать, что протекает эта подлая штука при весьма малых повышениях температуры. У меня даже шевельнулось на миг (кратчайший) сожаление, что я презирал твою бестемпературную сопливую хворь. Но нет, нет, Сема, не думай, не надейся, не строй расчетов, что я коренным образом изменил отношение к твоим странным болезням, о которых ты умеешь сообщать по телефону таким расслабленным голосочком чахоточной газели.

Дорогой мой, но, говоря без шуток, если врач так серьезно предостерегал тебя от высокогорной поездки, откажись от нее вовсе. Право же, с такими предостережениями врача ни в коем случае шутить нельзя, особенно когда речь идет о состоянии сердца.

Простоят эти горы и без тебя, утешайся лучше дынями в долинах. Шутка ли, 6000 метров! Это для Промитова.

По-прежнему веду образ жизни дачный, одинокий. Почти никого не вижу. Навестил меня на даче Семен Григорьевич, был в чудном настроении. Получил в Альманахе аванс, 2600 р. Говорит, что Вера, с долгой непривычки увидя столько денег, стала смеяться. Работу, начатую до твоего отъезда, я уже закончил, сейчас получил стихотворные переводы — у Корьянова (с украинского).

Сема Пуштаркин отправился внезапно с туристами на Алтай, вернется из похода в середине августа. Говорит, что Твард. уже не работает в «Н. Мире». Но не знаю, верно ли это. Как всегда, называют много всяких кандидатур возможных — среди них и Симонова31.

Читал ли статью Овечкина32 — воистину, когда человек задумал продавать свечи, явился Иисус Навин и остановил солнце, — новый наркомфин Овечкин. Но это шутки, и, по-серьезному говоря, статья мне не понравилась — тоном своим, — настолько самоуверенным и учительским, что кажется написанной человеком ограниченным.

Прочел повесть Тендрякова в «Н.М.-6»33 — понравилась мне, хотя бы потому, что прочел ее, не скучая, а с увлечением. Он хорошо передал глубокую, лежащую под «конфликтом» драму — дочь не пожелала жить законом мужа, а осталась верна — закону и сердцу — отца и матери. Это тысячелетняя драма. Вообще он молодец — но мне кажется, что ситуации его дышат жизнью больше, чем характеры.

По-прежнему скучаю по тебе, больше даже, чем прежде. Бог даст, в конце августа приедешь. Если «для здоровья» тебе вредно летать, то езжай поездом, скоротаешь время в мало интеллектуальных играх — козла и подкидного.

Пиши мне о своей жизни, работе, здоровье.

Целую тебя крепко. (подпись)

3 августа 54 г.

1955

Москва Беговая ул. № 1а корпус 8 кв. 10

С.И. Липкину

Здравствуй дорогой Сема, получил твое письмецо. Большое спасибо, — пришло оно в тревожные минуты и было особенно приятно. Вчера Кате34 сделали операцию, удалили осколок ключицы, засевший в районе, где проходит пучок артерий. Операция прошла хорошо. Катю я видел после операции, она, конечно, слаба, бледна, но разговаривала обо всяких событиях, происходящих в палате и даже пробовала шутить.

Врачи советуют мне посидеть еще пару деньков т.к. в послеоперационный период иногда подскакивает температура и конечно в этом случае лучше быть поблизости от нее.

Оперировал ее лучший хирург в Харькове, — профессор Цейтлин. Относится он к Кате исключительно внимательно, а ко мне с большим терпением и добротой, так как я ему порядком надоел, вероятно. Сегодня даже приглашен к нему вечером домой в гости и мучаюсь сомнениями: покупать подарок или нет.

У Кати одно время усилились явления, связанные с сотрясением мозга, теперь снова стали ослабляться.

Отношение к ней со стороны персонала хорошее, а ведет ее чудный человек д-р Софья Аганесовна Петросян, очень некрасивая, но мне она кажется лучшей красавицей, столько милой и серьезной доброты в ее черных глазах.

По вечерам заходил ко мне поэт Зяма Кац. Славный человек, но сейчас он уехал на село.

Знаешь, удивительное совпадение, совершенно случайно, не зная города, я выбрал гостиницу «Харьков», хотя спутник мой по самолету уговаривал меня поехать в гостиницу «Интурист». Мне дали номер на 3-ем этаже. А когда я ориентировался, оказалось, что против моих окон находится клиника, где лежит Катя, и окна ее палаты на 3-м этаже выходят прямо на мои окна в 3-м этаже.

Правда, заглянуть в палату нельзя, т.к. окна затянуты марлей, но я и утром, и ночью гляжу на ее окна, и все удивляюсь, как это случилось, — городище большой.

Очевидно, если все пойдет благополучно, скоро увидимся.

Крепко жму руку. Твой Вася

18 мая 55 г.

Привет Нине.

г. Одесса, 38 Ул. Амудсена, 65 Дом Творчества Писателей

С И Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В С Москва, Беговая 1а корп 3, кв 1

Здравствуй, дорогой Сема! Получил твое письмо и был рад ему, уже начал тебя сравнивать с Тумаркиным35, — персонажем из фильма «Мы из Ильинского». Но нет, оказалось, совесть у тебя есть, только не сразу ее видно.

Приятно, что ты доволен своим одесским житием, но я представляю себе, что существовать в атмосфере литературного азота не так уж легко. У меня, обычно, в обстановке молчания и «не здорования» в домах отдыха возникает какое-то тяжелое внутреннее напряжение.

Ты спрашиваешь о московской жизни. Неожиданно приехал Лобода36. Привез старшую дочь, жена с младшей осталась на Чукотке. Он хочет подготовить за время своего отпуска возможность для переезда в Москву — работу, квартиру.

Но, думаю, что дело кончится по привычному и обычному — снова уедет на Чукотку. Уж очень он очукотился. Девочка, Людочка, худенькая, слабенькая, ей-то следует уехать с Чукотки, уж очень там сурова жизнь.

У Кати хорошие новости — она уже дома, начала делать первые шаги на костылях. Пишет, что это мучительно трудно, но настроение у нее радостное, — возвращение к жизни. Представь, 2 дня назад позвонили из отдела кадров Ленинской библиотеки, вызвали ее на работу, — пока временную. Я написал письмецо зав кадрами о причине, по которой она не явилась. Кате я не написал об этом, подумал, что это ее больше расстроит, чем обрадует.

Ты спрашиваешь обо мне, — я много работаю, пишу роман, занесло меня куда-то совсем в сторону, но, ведь не поймешь, может быть это и не в сторону.

На даче, пока Люся занималась ремонтом, хозяйничали мы с папой, — по знакомому тебе принципу — готовил я, а посуду мыл папа. Чувствует он себя не плохо, главное, настроение хорошее, — шутит, смеется. Мущины, когда живут и хозяйничают без жен, всегда чувствуют себя парнями, даже когда им за 80, а не только под 50.

Со мной приключилась неприятность, — вдруг вернулась моя астма, с которой расстался 4 года назад. Я огорчился, думал, что она меня совсем покинула.

В связи с этим 3 дня жил в городе, не так сыро, в чистой, отремонтированной квартире. Сегодня чувствую себя хорошо, поеду на дачу.

Были у меня в гостях Березко и молодой писатель Горчаков, говорили о его романе, который очень понравился Березко. Встреча и разговор по конкретному литературному поводу показались мне содержательней и приятней обычных.

Был у меня деловой звонок, — Вахтанговский театр просит написать пьесу, у них юбилей в конце 1956 г.

Ну, вот, кажется полный перечень событий и обстоятельств жизни. Да, вот еще одно, — Литфонд отказал Феде в путевке, я перенес этот удар с философским спокойствием, чего в дальнейшем и тебе желаю. Теперь все наладилось с помощью Серафимы, она ему дала путевку в Маханджаури под Батуми, на сентябрь — Федор счастлив. Ну, вот, теперь уже, действительно, все новости изложил тебе. Люся уже ходит вокруг, беспокоится — очень уж долго я пишу тебе письмо: «Мне ты таких длинных не пишешь».

Письмо получилось без мыслей, тут даже не скажешь, — «информация мать интуиции».

Но, действительно, скорей бы ты приезжал, а то, вероятно, телефонистки в нашем коммутаторе удивляются, — что это добавочный — 16 перестал вызывать добавочный — 4.

Напиши мне, Сема, еще письмецо, если не будешь слишком увлечен своими беседами с обывателями дома отдыха. Когда думаешь тронуться на Москву?

Передай там сердечный привет маме и Мише.

Желаю тебе есть много скумбрии и при этом худеть, хорошо работать и хорошо отдыхать, побольше любоваться морем и поскорей приехать в Москву.

Целую тебя Вася

16 июля 1955 г.

Люся просит передать тебе привет.

1956

Сталинабад, ул. Ленина, 134 Дом Совета Министров

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. п/о Планерское, дом Литфонда

3 сент. 56 г.

Здравствуй, дорогой Сема!

Получил твое письмо, пришло оно быстро, и я даже не успел начать сердиться и обижаться на то, что ты долго не пишешь.

Расскажу тебе о событиях за время твоего отсутствия.

Приехал Рувим. Чувствует себя хорошо. Был обычный очень короткий телефонный разговор. Думаю завтра сходить к нему в гости.

Ходил я в Союз. Подал Ажаеву37 петицию о том, что нужно создать комиссию, которая от имени Союза возбуждала ходатайства о реабилитации погибших писателей, не имеющих родных. Назвал — А. Лежнева, Пильняка38, Анд. Новикова39, Мирского40. Предложение встретило сочувствие. Ажаев обещал рассмотреть его на секретариате.

Взял в архиве стенограмму президиума, где Фадеев делал доклад обо мне. Прочел все выступления, самое тяжелое чувство вызвала у меня речь Твардовского. Ты знаешь, хотя прошло три года, я растерялся, читая его речь, — не думал, что он мог так выступить. Он умнее других, и ум позволил ему быть хуже, подлее остальных. Ничтожный он, хоть и с умом и с талантом.

В Союзе встретился с Симоновым. Он очень горячо и очень по-деловому настаивал, чтобы я печатал вторую книгу в «Новом мире». Любопытно, что в момент нашего разговора Кривицкий звонил мне домой с тем же предложением. Сказал Ольге Михайловне: «Как я рад, что попал на вас, зная сложный характер В. С., думал, что он меня пошлет по матушке».

Кстати, я прочел в этой же стенограмме речь Симонова. Он сказал: «Если Гр. будет дальше молчать, мы с ним заговорим другим языком. Пусть знает, что разговор будет другой».

Вот я и подумал, что он заговорил со мной другим языком, предлагая печатать вторую книгу.

Ходят разговоры о трех новых журналах, и будто уж согласовано — «Красная Новь» — Твардовский, «Москва» — Атаров, «Тридцать дней» — Паустовский41.

Заходил ко мне Руня, хороший, милый человек. Встреча была мне приятна, дела его, увы, нышт гит42. Дважды была у меня Зинченко. Все бы хорошо, но уж очень много она пишет, разговор сводится наш теперь к тому, что я даю ей литконсультации. Об этом ли я мечтал?

1-я Образцовая43 не подкачала. В субботу мне позвонил Козлов — сигнальный экземпляр уже в издательстве.

В остальном плохо. С Казакевичем44 все это дело принимает чудовищные формы. Я, наконец, позвонил Никитиной и сказал: «Передайте Казакевичу, пусть позвонит мне сегодня же. Я привык к редакционному хамству, но это превосходит то, к чему я привык». Думал, что он позвонит через час — но идут дни и опять мертвое молчание. Фантастическое хамство. Я уже письмо написал ему, да не знаю, стоит ли стрелять по воробью из пушки, лежит в ящике. Вот тут бы с тобой посоветоваться.

Семушка, и мне твое пребывание в Ср. Азии на этот раз с самых первых дней кажется особо тягостным. Пиши почаще хотя бы. Целую тебя, дорогой. Вася.

г. Сталинабад Ул. Ленина № 46 Союз Писателей

С. И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва Беговая 1а корп. 31, кв. 1

23 сент.45 (1956)

Здравствуй дорогой Сема!

Письмо твое шло очень быстро, пришло на четвертый день.

Здесь установилась ясная, солнечная погода, но вечера очень холодные, и в воде 13–14 градусов. Я все же купаюсь по 2–3 минуты.

Помаленьку работаю.

[Прочел Дудинцева46, в двух номерах — хорошая, смелая вещь. Отношения между людьми (деловые) — реальны. Это очень важно т.к. литература отвыкла от реальных отношений между людьми. Личные отношения написаны плохо — любовь, дружба. Но спасибо и за деловые. Живые фигуры служащих, чиновников, ученых.

Тут дело не в оценке таланта, а в определении вида литературы — как то: чет — нечет, черное — белое, брехня — правда. Это не брехня. А что талант не так велик, это уже второй, следующий вопрос. Им будет особенно интересно заняться, таких произведений — реальных — не много. Пока же хочется радоваться появлению в прериях первых скрипучих телег, на которых едут смелые пионеры. Честь им и хвала, и всяческой удачи.]

Твое решение не печатать стихи в Альманахе считаю неверным.

Но давай спор муравьев отложим до личной их встречи в Москве.

Здесь на душе у меня стало спокойней — печально и тихо.

Стал лучше спать, не помню когда спал так подолгу, т.е. почти нормальный срок.

Народу тут много, живут в библиотеке (Перцов), спят в собственных машинах (ТЭСС), в кабинете врача (областной писатель).

Из личных знакомых — Письменный и Ирина Эренбург47.

Знаменитых писателей нет.

Из известных людей — художник Корин, 2/3 Кукрыниксов, режиссер Козинцев, снимающий тут Дон-Кихота.

Во мне какой-то перелом — меня никто не раздражает, никто мне не мешает. Правда, я ни с кем не общаюсь, вот и сейчас, рассердив Письменного, отказался пойти к нему на выпивку. Поэты здесь — Смеляков, Дудин, Рыленков, Бауков, Зенкевич, Глоба. Переводчики — Щепотков, Стрешнева. Космополиты — Хольцман (Яковлев) Таджики — Промитов. Есть Украина и Черноземная полоса РСФСР.

Был тут Каверин два дня — бегал от меня, как нашкодивший кот, так мне не удалось с ним поздороваться — удирал. Я доволен, что твой приезд откладывается, а то у меня создается ощущение, когда ты в Москве, что я терплю убытки, находясь в Коктебеле.

Кстати, друг мой, по линии подозрительности — когда ты писал письмо — то видимо спешил очень, разгонял строчки, писал аршинными буквами, не жалел бумагу. Ох Сема, признайся, что тебе стоит!

Да, перед самым отъездом нанял Кате комнату в нашем поселке на Беговой — дипломат уехал за границу, оставил со всей обстановкой в том корпусе, где Тенин — рядом с тобой. Ключи у меня.

Прочел очень прелестные и пустые стихи Пастернака. «Быть знаменитым неприлично…»48 — я думаю, что если бы Бор. Леонид. хоть полчаса думал, что он не знаменит, то подобно другому поэту «повесился бы на древе»49, не смог бы жить.

Но и он въехал в прерию — удачи ему! Путь его не легок, долгий, трудный. Семушка, отвечай скорей на Коктебель. Опиши подробней свою жизнь, быт, режим питания, грех. Целую тебя. Вася. Привет тебе от Ольги Михайловны50.

1958

г. Ташкент Первомайская, 20 Союз Писателей

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя: Гроссман ВС Москва, Ломоносовский проспект 15 Кор 10б кв. 9

Здравствуй дорогой Сема, получил твое реактивное письмо.

Рад был знать, что ты здоров, благополучен, что ты на даче («чтобы ты уже мне был здоров»), что контора пишет.

Я живу на Ломоносовском, работаю регулярно. Екатерина Васильевна здорова, просит тебе передать привет.

Были у меня Слуцкий, Письменный. Оба скучные, новостей литературных, которые бы могли меня «поразить», не знают совершенно.

— Видимо, событий особых в литературе нет.

— Но новости кое-какие все же есть: Серафиме дали 15 лет.

— Иван Макарьев51, следуя ее примеру, похитил деньги, собранные в качестве партвзносов, — вот выяснилось при случайной ревизии. В связи с этим парализованы и дела — «Литер. Москвы», которой он занимался в последнее время. Над этим неожиданным финалом макарьевским можно задуматься.

Звонил я по телефону Мунблиту.

О Риве он выразился так: «оказывается Рива — чудная девочка, но у нее есть один недостаток: чрезмерно любит Вас: я ей постарался объяснить, что это ошибка».

Вчера был у меня Сема Тумаркин, рассказывал новости более мелкие, чем описывая выше. Немецкий физик Гейзенберг52 сделал грандиозное открытие в области физической теории. Сейчас весь мир гудит по этому поводу. Сема мне показывал статейку под заголовком (немец): «Завершение труда Эйнштейна» Речь, видимо, идет о чем-то близком той работе, которую Эйнштейн вел последние 30 лет и не закончил — общее (всеобщее) уравнение поля. Видимо, речь идет о сведении к единству и выражении этого единства в математической форме, всех физических явлений в мире. Приходится догадываться т.к. никаких сообщений у нас пока нет ни в газетах, ни в научной прессе. Немцы в той же статейке публикуют восторженный отзыв нашего физика Ландау об открытии Гейзенберга.

Перехожу снова от этой макроновости к событиям моей жизни. Пузикову53 и Чертовой я еще не звонил. Думаю, позвонить Чертовой на будущей неделе. Был в Воениздате, получил сигнальный экземпляр своей книжки, говорил с зав. худож. отделом о художнике для переиздания «За правое дело». Он отверг (по лояльным совершенно) причинам кандидатуры, которые мы с тобой наметили, кроме одной — Тышлера54 — обещал ему позвонить. Теперь сообщаю тебе новости несколько менее значительные.

Тумаркин, уходя, забыл у нас галоши, совершенно новые. Они стоят в коридоре. Сегодня Е.В. приобрела в магазине «Украина» украинскую, деревенскую колбасу с чесноком (700 гр.).

Дорогой Сема, очень хочу видеть тебя. Ты, вероятно, понимаешь, как. Я не пишу подробно, — в письме всего не скажешь, кое-что остается и для личного свидания.

А пока оно не состоялось, пиши мне, дорогой, почаще.

Адрес мой:

Москва, Ломоносовский проспект № 15, кор. 10б, кв 9

Целую тебя крепко

Вася

55 Здравствуй, дорогой Сема, наконец получил твое письмо, тоже уже волновался, что долго не отвечаешь. Объяснял твое молчание тем, что ты переживаешь описанную тобой ситуацию, но не предвидел, что у тебя ячмень. Поэтому и волновался, — за твое здоровье, конечно.

Я сейчас много работаю, без выходных. Спешу?

Редакция «Знамя» стала просить меня, чтобы я дал им рассказы, которые не пошли в «Лит[ературную] Москву». Я дал им читать «Тиргартен», «Лось», «Старая и молодая». Обещали на днях сообщить мне свое решение. Просили очень настойчиво, по-деловому. Говорили, что кто-то, кажется, Казакевич, им говорил об этих рассказах. Жду ответа.

В Гослите пока движения нет, им, правда, сейчас не до меня — у Владыкина56 были неприятности крупные за издание некоторых западных книг, — он, говорят, даже заболел. По такой же части были неприятности и у Чаковского.

Прочел первый том и часть второго тома романа Пастернака57.

Приедешь, я подробно расскажу тебе свое впечатление.

Оценка моя лежит не в сфере наших современных литературных дел и отношений. Как правильно говорили Толстой, Чехов о пришествии декадентства в самую великую из литератур, самую добрую, самую человечную. Как далека от истинного христианства эта пастернаковская проповедь христианства. Христианство лишь средство утверждения его особенной, талантливой, живаговской личности. Какая нищета таланта, равнодушного ко всему на свете, кроме самого себя, таланта, который не горюет о людях, не восхищается ими, не жалеет их, не любит их, а любит лишь себя, восхищен «самосозерцанием духа своего». Худо нашей литературе! И не только потому, что на свете есть Софроновы, Панферовы, Грибачевы58.

И это худо предвидел Лев Толстой. Но Лев Толстой не предвидел декадентства в терновом венке, декадента в короленковской ситуации. Это не шуточное зрелище, есть над чем подумать.

Приедешь, поговорим об этом.

Когда-то Гете сказал: «Если в душе великого человека есть темнота, то уж и темно там!»

Можно прибавить: «Если в душе таланта есть пустота, то уж и пусто там!»

Читаю сейчас шеститомные мемуары Черчилля, прочел первые два тома. Много интересного, но есть и неинтересное. Интересен он сам — бульдог от демократии с примесью Стивы Облонского. В этой страшной буре он чувствовал себя в своей тарелке. Ладно уж, ты понимаешь, что об этом можно писать так длинно, что нет смысла писать. Зайдешь в помещение, Беня, — поговорим59.

В общем, все соображения, Семушка, клонятся к тому, что пора уж расстаться с Ташкентом и приехать в Москву.

Кого ты назвал чемпионом слалома? Я ломал голову, не мог понять.

Звонил я вчера Фраерманам, старик здоров, — очень зовут к себе.

Целую тебя.

Вася.

Привет от Ек. Вас.

29.III.58 г.

Напиши, сообщи, когда приедешь.

Чехословакия Карловы Вары отель «Империал» комн. 288

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва Ломоносовский проспект 15, кв. 9

Здравствуй, дорогой Сема! Получил твое письмо, прочел его с интересом, представил себе все твое путешествие, начиная от Внуковского аэродрома.

Ты, наверное, в Карловых Варах растолстеешь, так как твоя домашняя диета была жестче любой санаторной. Поэтому тебе следует не надеяться на одну лишь диету, а комбинировать ее с большими прогулками и прочими методами угнетения плоти.

У меня жизнь идет по старому — работаю много, все больше ощущаю реальность конца работы. Но, конечно, речь идет не о неделях, а о многих месяцах.

Был в Детиздате, сдал «Кольчугина». Неожиданно ощутил большую заинтересованность в том, чтобы книга поскорей вышла. Наговорили мне много разных хороших слов, это находится в странном противоречии с моим первым обидным телефонным разговором с Пискуновым.

Почти ни с кем не вижусь, и на улице знакомых не встречаю.

Привезла мне Ек. Вас. в подарок от Ек. Ив. Шварц60 — очень хорошую фотографию Эйнштейна. Замечательное лицо у него — доброе, грустное. Смотрю на него и кажется, что это может заменить хождение в гости.

Статейка, которую я дал в газету, до сих пор не напечатана, редакция молчит. Подожду еще недельку — позвоню редактору. Погода в Москве холодная, ветреная, вчера даже заморозки были, и молочница сообщила, что у нее замерзли огурцы на огороде.

С квартирными и дачными делами пока движения нет. Наша комиссия по лит. наследству Лежнева61 молчит — Любимов уехал на месяц в Коктебель.

Очень тяжело, почти смертельно, заболел Крон62 — ему вырезали желудок, кишку, совершенно изъеденную язвами. Он, говорят, переносит нечеловеческие страдания. Как не вяжется эта болезнь с воспоминанием об его румяном, молодом лице и карих, живых глазах. Жаль его.

Пиши, дорогой, почаще. До твоего возвращения в Москву еще уйма времени. Дома у меня новостей нет. Ек. Вас. занимается хозяйством понемногу, на дачу не собираемся.

Катя маленькая получила в Гослите заказ, — переводить повесть с английского.

Жду твоего письма, поправляйся в смысле — худей, крепко целую тебя.

Вася

Ек. Вас. шлет тебе привет

18 июня 58.

Москва 2 Аэропортовская 7/15 кв36

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Крымское Приморье, для Брусевич (?)

Дорогой Сема, пишу из Крымского Приморья.

Устроились хорошо — в крошечной комнатке, в домике заведующего санаторным гаражом. Очень тихо.

Погода ясная, но холодная, особенно по утрам. Донимает сильный северный ветер.

Пробую купаться, вода не такая холодная, как воздух, поэтому лезть в нее легче, чем вылезть из нее.

Берег тут суровый, в скалах, в глинистых осыпях, совершенно пустынный. За день на берегу встретишь одного, двух прохожих.

Первые дни море было совершенно тихим, вчера поднялось волнение.

Ольга Михайловна с утра уходит в Лисью бухту на добычу камней. Успехов пока никаких нет.

Питаемся в рабочей столовой. Очень дешево, но хуже, чем в «Арагви».

Прочел роман Кочетова «Братья Ершовы». Подлое, ничтожное произведение, построенное по схеме столь привлекательной, что она может возникнуть в голове петуха, судака, лягушки. Тираж 500000. Одно утешение — бездарно. Знаешь, ведь, особенно больно, когда имеешь дело с Гамсуном, — тогда возникает сложность. А здесь этой сложности нет, — все просто и ясно. Как в пословице о пчелах и меде.

Я понемногу пробую трудиться. Газет не читаю, надо далеко ходить за ними. Но о результатах французского голосования прочел — вот тебе бабушка и Шарлев день!

Ты уже, верно, собираешься в дорогу? Но пока письма будут оборачиваться, снова уж будешь в Москве.

Юбилейные празднества и съезды писателей приходят и уходят, а земля пребывает во век. А, ведь, так.

Целую тебя Вася

Привет Нине.

Ольга Михайловна передает привет

2 октября 1958 г.

2-ая Аэропортовская № 7/15, кв 36

С.И. Липкину

Адрес отправителя Гроссман В.С. Крымское Приморье Трускавец

Дорогой Сема, хочу написать тебе несколько слов по поводу книги Махабхарата — «Сожжение змей». Во-первых, спасибо, что прислал ее.

Я прочел ее внимательно, некоторые главы читал вслух Ольге Михайловне.

С твоей легкой руки я знаком с Манасом, Джангром, Нартами. Случилось мне прочесть Илиаду и Одиссею.

Сразу бросается в глаза внутреннее глубокое различие «Сожжения змей» от этих древних легенд. Оно в человечности. Человечность не только в ситуациях и положениях, а в основных, первичных понятиях, таких, как понятие силы, справедливости, права. Истинная сила — доброта. Справедливость в человечности. Жалость к падшим, к слабым, виновным. А ведь древние эпосы совершенно безжалостны, написаны тиграми. Драма сожжения змей вне государства, вне национального, вне народного величия, вне военной силы. Это драма человеческой души, плохого в ней и хорошего.

Думаю, что самый серьезный и главный успех твой в работе над переводом «Сожжения змей» в том, что ты остро ощутил эту особенность индийского эпоса и смело, резко подчеркнул ее определяющее значение.

Этот твой успех главный потому что он выше стихотворческого и переводческого твоего умения, он — твой человеческий успех.

Перевод, мне кажется, выполнен превосходно. Особенно хороши две последние главы, музыкальны, плавны, торжественны. А главное — в них подтекст, который всегда воспринимается внутренним, неясным ощущением, приобретает почти такую же силу, как текст, обретает форму, ритм, мелодию.

Чтоб уберечь тебя от гордыни, к которой ты так склонен, напомню тебе, что и на солнце есть блохи. Две из них приведу тебе.

На стр. 52 написано:

«… но в темной глуши не нашел антилопы.

Еще не бывало, чтоб грозный и дикий,

Чтоб раненый зверь ускользал от владык».

Получается, что антилопа грозный и дикий зверь. А она ведь сама кротость, символ беспомощности и робости. Да и вообще рифмовать антилопу в силу некоторых особенностей ее, рискованно. Горик63 знает об этом.

На стр. 132 написано:

«явились прислужники с маслом топленым»

Речь идет о том, чтобы лить масло в огонь.

Но ведь топленое масло материя твердая.

Лить в огонь можно горячее, кипящее, жидкое, растопленное масло.

Ну вот, дорогой мой, дело не в блохах, а в том, что есть хорошая книга. Хлеб.

…главу Махабхараты кончим на этом.

Целует тебя крепко недобрый змей

Вася

29 октября 1958 г.

Напиши ответ, я его успею получить здесь.

1959

п/о Старая Руза Московской области Дом творчества писателей

С И Липкину

Адрес отправителя: В.С. Гроссман, Москва Беговая 1а кор 31 кв 1

Дорогой Сема, получил твое письмо. Рано ты меня начал поздравлять. [Сегодня позвонили из «Н. М» — Дементьев64 — сообщил, что рассказ у них не пойдет65. Разговор был противный.

Не поздравляй пока и с собранием сочинений, — ведь план издательства еще не утвержден. А если будут резать план, то кого же, как не меня, вышибут из него, — стою на подножке.]

Получил первую партию страниц от машинистки. Переживаю, глядя на напечатанные страницы, то, что переживают родители, когда видят своих пуганых, привыкших к дому детей, впервые надевших гимназическую форму. Странное чувство жалости и отчужденности, — бедный мальчик, что ждет его в жизни.

Читаю рассказы Платонова. Неужели они тебе не понравились? Большая сила в них — «Такыр», «Третий сын», «Фро».

Словно в пустыне слышишь голос друга — и радостно, и горько. Человек написал книгу, а это не шутка.

Пиши, Семушка, звони.

Целую тебя

Вася

25.1.5966

Г. Нальчик Почтамт До востребования Липкину Семену Израилевичу

Дорогой Сема, получил твое ташкентское письмо.

Читал его с интересом, ты картинно описал своих спутников. Живые, особенно во сне.

Рад, что стихи твои не натолкнулись на каменную стену. Конечно, успех не обеспечен, но стена хуже.

Мы едем 4-го, вернемся, вероятно, в конце месяца.

Нина67 звонила мне по твоему поручению. Не ясно, понадобятся ли Кате деньги до моего приезда. Договорились с Ниной, что она в случае необходимости даст Кате 10 т. Обеспечил ей еще 10 т. Остальные наскребутся как-нибудь. Но мне кажется, что до моего приезда эта надобность не возникнет.

Книга в Военгизе вышла, вчера получен сигнал68. Детиздатовский Кольчугин тоже вышел — лежит у меня на столе.

Получил из Чехословакии отлично изданную книгу «За правое дело» — с интересными, весьма левыми иллюстрациями.

Все — «apdampf»69

А впереди дела посерьезней — без правых и левых иллюстраций.

Но Жорж Данден не должен жаловаться, — он ведь хотел, чтобы было серьезно, без шуток.

Представь, мои ломоносовские соседи, расправившись с Катей, взялись за меня — Воронков70 мне сказал, что они написали в Моссовет о том, что комната моя на замке и требуют, чтобы ее передали им.

Воронков обещает все наладить. Но поляки говорят — обицянка цацанка — дурному радость.

Из особ не противоположного пола видел одного лишь Ковалевского71 — он, бедняга, совсем болен, чуть не умер от тяжелого сердечного приступа, пролежал все лето в постели.

Имел беседу с Рувимом по телефону. Говорили долго — минуты четыре.

Сегодня позвонил мне Сема Тумаркин, — он сломал ногу. Но перелом не тяжелый.

В общем, жизнь бьет ключом.

Узнал одну житейскую новость, которая тебя, вероятно, поразит. Но ты переживешь ее, в этом я уверен. Отнесешься к ней с юмором. Поэтому и считаю возможным поинтриговать тебя. Хотя бы ради этой интересной новости будешь ждать встречи нашей.

Прошел слух, что жена Мунблита родила тройню и что Моссовет им дал квартиру (в Черемушках). Но слух этот не подтвердился, оказался ложным.

Продолжаю читать Ямпольского72. Странное дело, талантливо написано, все мило и все не то. Как песок.

Куришь ли ты, Симонча?

Я, например, курю.

Напиши мне в Крым.

Адрес: Крым, Крымское Приморье Судакского района, т. Трусевичу — мне.

Хочется видеть тебя, найдутся у нас разговоры и без житейских новостей, коими интригую тебя.

Будь здоров. Целую тебя

Вася

1 сентября 59 г.

Москва, 2ая Аэропортовская, № 7/15, кв. 36.

Липкину С.И.

24 октября 1959 г.

Дорогой Семен, ты уже наверное вернулся в Москву. Хочется написать тебе, 100 лет не виделись. Письмо твое из Нальчика получил. Да, как говорит Чуковский, компания так себе! Подобрались они один к одному — я прочел твое перечисление и ахнул. Но зато питание было то, а это ведь для рабочего человека главное, чтобы кормили хорошо, тогда и работается веселей.

А здесь были очень хорошие дни — солнечные, теплые, я даже разок выкупался, вода, правда, жуткая — 10о. Хороши здесь прогулки по пустынному берегу, мне очень хотелось, чтобы ты побывал здесь. Очень тут чувствуешь море, оно тут не ялтинское, а какое-то особое, широкое, пустынное, оно для тех, кому есть о чем мечтать, у которых все впереди, и для тех, кому не о чем мечтать, у кого все позади. Ну, и, конечно, хорошо оно и для поэтов — им ведь внятны и волнения юности и печаль прожитой жизни. Вот и хотелось мне, чтобы ты тут побродил несколько дней, объял необъятное.

А в последние дни снова пришел холод, да и совершенно безжалостный северный ветер.

Я много работал здесь, закончил работу над 3-ей частью, уже перепечатанной — правил, сокращал, дописывал. Больше всего сокращал. Вот и пришло мне время проститься с людьми, с которыми был связан каждый день на протяжении 16 лет. Странно это, уж очень мы привыкли друг к другу, я-то наверное вот приеду в Москву и прочту всю рукопись от начала до конца, в первый раз. И хотя известно — что посеешь, то и пожнешь, — но я все думаю — что же я там прочту? А много ли будет у нее читателей, помимо читателя-написателя? Думаю, тебя она не минет. Узнаешь, что посеял.

Я не переживаю радости, подъема, волнений. Но чувство хоть смутное, тревожное, озабоченное, а уже очень серьезное оказалось. Прав ли я? Это первое, главное. Прав ли перед людьми, и значит — и перед Богом? А дальше уж — второе, писательское — справился ли? А дальше уж — третье — ее судьба, дорога. Но вот сейчас я как-то очень чувствую, что это — третье. Судьба книги от меня отделяется в эти дни. Она осуществит себя помимо меня, раздельно от меня, меня уж может и не быть. А вот то, что связано было со мной, без меня не могло быть, именно теперь кончается73.

Это все, как выражаются ваши газеты, — думы слесаря Пустякова.

Помимо душ есть и житейская часть — ведь Пустяков ест, ходит в бакалею, пьет пиво. Питаюсь я жутко — со стола не сходит копченая скумбрия, та самая, которая любима в том самом городе, один камешек с мостовой которого стоит в миллион раз больше Пустякова, у которого думы. Почему-то Феодосия завалена в этом году скумбрией. Ем я эту скумбрию и запиваю ее белым, мутным молодым вином. Стоит это мутное вино 7 р. 50 к. литр. Иногда я питаюсь кефалью. Хожу очень много, и ты прав — действительно похудел и загорел. Строен, как тополь, но не очень молодой, правда. По вечерам играю с Ольгой Михайловной в тысячу.

Читаю мало — прочел книжку Датта «Философия Махатмы Ганди». Читал ли ты ее? Если нет — дам тебе ее, интересная очень. Прочел книгу Юрия Давыдова74 «Март» — о народовольцах. Прочти ее непременно. Что-то в ней есть очень хорошее. Хотя автор не крепкий, а в книге много хорошего. Там интересно и много о Плеханове, без «но». Впервые, пожалуй, так у нас о Плеханове написано — без «но».

Прочел рассказы Фолкнера, большинство из них печатались в «Иностранной литературе». Сильный, талантливый писатель, манерен несколько, но манера служит серьезному делу, человек думает всерьез о жизни, прием существует не ради приема. Отлично изображает, ярко, лаконично. Талант. В книжке интересное послесловие Кашкина75.

Ночью я сплю, иногда вижу сны, конечно лишь такие, какие положены пожилому тополю.

Однажды ходил в горы, чуть не помер, очень уже круто. Но долез до верха. Знаешь, какой-то изумительный вид с горы, на которую, пыхтя, задыхаясь, забрался. С такой горы смотришь как-то по-особому.

Дорогой мой, писать мне сюда не надо, письма идут долго и, боюсь, что разминемся с письмом. Если санаторный эвакуатор не подведет с билетом, то 5-го ноября будем уже в Москве, вечером. И если ты окажешься дома в этот вечер, то поговорим по телефону, условимся о встрече — у основоположника76, наверное.

Придумал я народную пословицу: «рано птичечка запела, вырвут яйца из гнезда». Но это так, не думы, а вообще. Хочется тебя видеть.

Целую крепко. Вася.

Привет Нине Сергеевне.

Ольга Мих. кланяется — кажется, дела в этом году совсем плохи77.

1960

Рига, ст. Дубулты, ул. Гончарова, 10. Дом Творчества Писателей.

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Москва, Беговая, 1 а, корп. 31, кв. 1. Гроссман В.С.

Дорогой Сема, получил твое малеевское письмо. Довольно ясно представил себе из него ту жизнь, которую мог бы вести. И знаешь, не шевельнулось сожаление в груди моей. Бог с ней, с Малеевкой.

Ты, вероятно, в курсе наших московских новостей, вот и я — со всеми чады и домочадцы — привил себе оспу. На образе жизни моем это однако не отразилось, не изменился и склад моей души. Аз есмь грешен.

Прочел в «Огоньке» рассказ маленький Казакова. Мне кажется — автор талантлив. Не зря шум. Он несколько манерен, сильно влияние Чехова. Но слава богу, что есть, на кого влиять Чехову. Елизару Мальцеву такого упрека не сделаешь.

Прочел в «Огоньке» перевод поэмы Турсуна-заде78. Переводчик — Семен Липкин. Читая, вспомнил и перефразировал одесскую формулу: «Форма — во!! Но морально тяжело». …Хорошо поет проклятая цыганка79.

Хочется знать, попали ли твои стихи во 2-ой или в 3-ий номер журнала, пришли ли гранки?

Читал ли ты в «Правде» заметку о том, что тов. Кириченко избран первым секретарем ростовского обкома? Меня эта заметка удивила.

Недочитанная книга Ганди тебя ждет. Прочел со вниманием твои мысли о ней. (Особенно интересны мысли о тех страницах, которые ты не успел прочесть.)

Предложили мне из Радиокомитета выступить по радио об Андрее Платонове80. Я согласился, написал маленькую статью. Посмотрим, выйдет ли что-нибудь. Может быть, в жанре акына мне больше повезет.

Заходил ко мне Письменный на Ломоносовский, был приятен. Жена Мунблита родила сына, «коему при совершении обряда обрезания дано имя Лейб». Что-то есть трогательное в этом позднем отцовстве.

В путешествие — бухта Находка — Одесса едут 4 писателя. Н. Чуковский81, Вадецкий82 — двух других Письменный не помнит.

В семействе моем все по-старому. Вот нехорошо, что дочка болеет — у нее воспаление среднего уха. После гриппа осложнение — это очень болезненно. Муж за ней ухаживает с трогательной заботой.

Желаю тебе успешно трудиться, долечить глаз. Пиши, сообщай, что нового, интересного — ведь в усадьбе — я, а в столице — ты.

Целую тебя.

22 января 60 г.

Крым, п/о Планерское Дом Литфонда «Коктебель»

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва Беговая 1а корп. 31 кв 1

Дорогой Сема, рад был получить твое письмо с описанием коктебельской жизни.

[В Москве жара невероятная держится упорно. Переношу ее с трудом — в двояком смысле; но, к сожалению, не в трояком. Дело в том, что «Труд» которому я пошел полностью навстречу, все же не напечатал отрывка. Мотивировка настолько лжива и лицемерна, что тошно.

«Знамя» наседает, торопит, просит уточнить дату сдачи рукописи83.]

Могу передать тебе первый читательский отзыв о «Твоих стихах в Н.М.» — Письменный читал их в сверстанном номере. Отзыв его положительный, понравилась ему «Степная притча»84.

На прием не был зван, подробностей не знаю, т.к. буквально никого не видел за последние недели, говорил лишь с Письменным по телефону, но он ничего мне по телефону не сказал.

Молодое поколение отбыло в отпуск — Федя85 в доме отдыха, Ира86 на Карпаты.

Катя совсем уже собралась рожать, видимо в первой декаде августа. Чувствует она себя хорошо.

Приехал с Чукотки Лобода, с женой и детьми. Жена его тяжело болела воспалением мозга. Они, не задерживаясь в Москве, уехали в Малоярославец. Они, кажется, возьмут бедную Пуму.

От Кучеля последнее письмо было от 5 июля, я очень тревожусь, не осложнилось ли положение. Ведь он собирался приехать в конце июня, а тут уже август — а Хаима все нет.

Не нужно, Сема, так мрачно смотреть на Яшину87 судьбу. Ведь жизнь всегда пробивает себе ходы, ищет новые русла, совершает неожиданные повороты, рождает совершенно новые положения. И то, что вчера казалось безысходным, трагичным, сегодня превращается в пройденное, незначащее, отшумевшее. Яша молод, органических душевных пороков у него нет. Придет к нему новое — любовь, семья, долг, труд. Не смотри так безнадежно на его будущее. Изживет он ничтожное, плохое, дойдет до хорошего, настоящего.

Но вот, что печально: нельзя и не надо отдавать детям душу. Нельзя и не надо, потому что им душа эта не нужна, ни к чему. Ну вот. Пиши.

Целую тебя, Вася

«Мне надо оздороветь» — не опечатка, так задумано.

30 июля 1960 г.

1961

Московская область, Рузский район, п/о Старая Руза, Дом творчества писателей, С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С., Москва, Беговая, 1 а, корп. 3, кв. 1.

Дорогой Сема! Получил твое письмо! Вольный сын кефира, поэт и переводчик! Я — снова, как в некую твою малеевскую поездку, заболел, но — на сей раз дело, кажется, обходится без воспаления легких.

Поздравляю тебя — с тем, что дочь твоя Зоя Семеновна вступила в законный, зарегистрированный брак. Дай им бог всего хорошего.

Болезнь мне помешала заняться делами — а дел-то у меня не столь уж много — в Гослите повидаться с Владыкиным, — да и дело ли это, больше формальный разговор.

Имел перед болезнью беседу с Твардовским88. Встретились у него, говорили долго. Разговор вежливый, осадок тяжелый. Он отступил по всему фронту — от рукописи и от деловых отношений — отказался полностью, да и от иных форм участия в литературной жизнедеятельности собеседника энергично отстранился. Так-то.

Появился неожиданный Письменный, он отбыл перед Новым годом по личным делам в Ригу и ныне прибыл в Москву.

Наконец, встретились с Мунблитом (оба руководствовались гуманизмом).

Ели карпа у Филиппова, Мунблит меня во время карпа не мучил, но конечно — не из гуманизма, а из страха.

Читал ли ты Эренбурга, в № 1 «НМ»89? Читается с интересом, но в 70 лет можно бы подумать поглубже, поумней, посерьезней. Зато Мафусаилова мудрость в понимании того, что льзя, а чего нельзя90.

Будь здоров, целую тебя.

1 февраля 1961 г.91

Москва 2ая Аэропортовская дом № 7/15, кв. 36

С.И. Липкину

Адрес отправителя Гроссман В.С. Ереван, гостиница «Армения»

Дорогой Сема, вот я приехал в Армению. Мне кажется, что именно ты с особой силой ощутил то, что составляет душу этой совершенно удивительной страны, это соединение невероятной суровости каменной земли, синего базальта, тысячелетних храмов, дивной древности и сегодняшней жизни.

Знаешь, я все думаю, что ты удивительно глубоко ощутил бы Армению — и с ее библейским совершенно прошлым, с ее библейским пейзажем и с ее живой сегодняшней южной, смуглой, трудной, шумной жизнью — с невероятным трудом, вырубающих хлеб из базальта, крестьян и мощных ереванских деляг, звенящих от личной инициативы.

Боже, если б ты знал, сколько в Ереване армян! Самисыньки армяны…

Много думаю о тебе, о беде, о Нине. Пиши мне, пожалуйста, о здоровье Нины, как идет леченье, что говорят врачи. От того, что ты уже несколько дней не рассказываешь обо всем этом, я все тревожусь, волнуюсь.

И хотя впечатлений много, и впечатления сильные, тревога эта не отступает.

В Ереване меня должен был встретить Кочар92, но перепутал сроки прихода поездов — и я оказался на перроне один93. Вспомнил наше прибытие в Тифлис и твои команды: «цветы вперед, дети к вагону, он это любит, оркестр — отойдите, речей не надо — он это не любит»94.

Вот я и стоял с довольно-таки горьким чувством на опустевшем перроне, потом сдал вещички на хранение, потом пошел садиться на автобус — искать Кочара.

Что скажешь, кроме того же: он это любит.

В Грузии тепло, зелено, проехали Гори — там огромный портрет Сталина в форме маршала, по бокам скромные портреты Ленина и Хрущева. В Тбилиси вокзал веселый, оживленный. Окон там не стеклили.

Ереван хорош, хороши дома из розового туфа, площадь грандиозная. Но нет той прелести, что мы видели в Тифлисе.

Над городом на холме могучий монумент в военной шинели — Сталин. Он настолько величественен, огромен, что в памятнике какая-то мистическая, нечеловеческая мощь.

Сегодня Кочар возил меня на Севан, озеро чудесное, синее, среди кольца гор. Но, знаешь, Иссык-Куль все же синее, все же горы вокруг него более95.

Но зато на Иссык-Куле ресторан «Минутка», где подают розовую, выловленную только что из воды форель.

Завтра по твоему завету еду в Эчмиадзин — резиденцию католикоса.

Напишу тебе об этой поездке.

Живу в гостинице «Армения» на 7-ом этаже, комнатка маленькая, но с ванной и да простит меня Шолохов96, с добрым клозетом индивидуального пользования.

Вероятно 10-го — 12-го поедем работать в дом отдыха под Ереван.

Сема, дорогой мой, жду твоего письма.

Целую тебя крепко, Вася

Передай Нине мой самый сердечный привет.

4.11.1961

Пиши мне Почтамт, до востреб. — Иосифу Соломоновичу Гроссману

Этот адрес сохранится, и когда буду в доме отдыха — он под Ереваном, и я буду приезжать в город за письмами.

Москва 2ая Аэропортовская 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил ли ты мое письмо? Ответ твой еще не пришел, я уже долгое время не знаю, что происходит у вас — кончилось ли лучевое лечение Нины, отпустили ли ее домой, как чувствует она себя, что сказали в последние дни врачи?

Я живу в Ереване97, город мне нравится. Погода хорошая, днем тепло, солнце, а ночью дожди. Позавчера лил такой сильный ливень, что я подумал, — хорошо, что Арарат рядом.

Арарат перед моим окном. Это диво, библейская гора. Утром он розовый, днем сияет белизной, вечером тоже розовый. А иногда его закрывают облака и дым ереванских фабрик.

Был в Эчмиадзине, храмы огромной древности сохранились до наших дней, конечно, они обновлялись. Архитектура их поражает — гениально простая. Под главным ныне действующим собором в земле скрыт языческий храм I века, и прямо под алтарем находится жертвенник языческий, страшный, темный котел. А в храме при мне крестили девочку — молодой армянский священник.

Принял меня католикос — Вазген I в патриарших покоях. Это светский человек в черной шелковой рясе, лет 50-ти, с добрыми красивыми глазами и с губами Куаньяра, любившего «хвалить господа в творениях его».

Каталикос выпил за мое здоровье рюмку коньяку. Мы беседовали о литературе и пили черный кофе. Обслуживал это дело монах, молодой человек, невероятно красивый.

Любимый писатель Вазгена I — Толстой, тот, которого церковь предала анафеме. Вазген — автор работы о Достоевском, он сказал мне, что без Достоевского невозможно человекознание. Все было хорошо, интересно, но бога я в Эчмиадзине не видел.

Едят тут вкусно, — все то, что должно нравиться человеку. К еде подают много пряных приправ, всякие травы. Пьют коньяк — три звездочки. Цены на рынке высокие, московские, фрукты дорогие. Но в магазинах много продовольствия. Видел драку — молодой армянин хотел зарубить топором толстую даму — тоже армянку, видно жену свою. Его окружили старухи, но он и на них занес топор. Все обошлось без крови, но крику было много. И произошло это на фоне Арарата, знаешь это какое-то особое впечатление — снежная, святая гора и топор в руках жгучего брюнета.

Я работаю, твоему совету в данном случае следовать не могу — очень уж нервы у меня напряжены, спешу, спешу…98 Не отдыхается. Да и тоскливо бывает очень, хотя впечатлений много.

Жду письма твоего. Целую тебя, привет Нине.

Вася

9 ноября 1961 г.

Москва 2ая Аэропортовская 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо, очень ему рад был. Получил ли ты мои два?

Хорошо, что Нина дома, прежде всего потому хорошо, что очень уж тяжела больничная атмосфера. Письмо мое придет, вероятно, в те дни, когда Нина будет узнавать в больнице о сроках операции. Дай бог, чтобы операция была легкой и прошла хорошо. И подольше бы ей дали отдохнуть перед операцией дома.

Напиши мне, как твой разговор с Роскиной99 прошел.

Напиши, как с Яшей — кажется, его сроки 20-го подходят.

Ты спрашиваешь о климате в Ереване — очень тепло пока. Вот и сегодня и днем и вечером после заката солнца все без пиджаков — мягкая, ясная, чудная погода. Платаны стоят в золоте. Но, говорят, бывает зимой снежок и ветры. Я много спрашивал о климате и понял так: теплей, чем в Одессе, холодней, чем в Ялте, — вот такую надо брать серединку. А в связи с чем ты спрашиваешь о нашем армянском климате? Напиши, пожалуйста.

Я много работаю — ямщик гонит лошадей. Живу в Ереване до сих пор, через несколько дней переберемся с Кочаром в писательский дом под Ереваном, не знаю, как буду себя там чувствовать — он высоковато — 1800 метров. Там начнем перепечатку I-го тома.

Я тут не очень здоров, но теперь вроде получше.

Совершил две чудных поездки — на развалины языческого храма в Гарни, ему 2 тысячи лет и в скальный, пещерный храм Гегарт.

Эти скальные храмы поражают — представляешь, в сплошной скале пробиты туннели, а из туннеля внутри скалы создан храм, — алтарь, колонны, купол — все совершенство и все внутри камня. Только вера могла создать это зрение мастера — внутри горного камня.

«Помяните мастера» — высечено древнеармянскими буквами на камне.

А возле входа стоит старый священник в черной рясе и продает открытки — одну из них посылаю тебе. Священник приехал из Палестины, служил в Иерусалиме в армянской церкви.

И вот он стоит среди базальтовых камней и улыбается добрыми карими глазами. А камни у входа в храм забрызганы свежей кровью — это верующие люди приносят жертвы — режут овечек и кур.

Был в хранилище древних рукописей — показывали мне такие чудеса, такую тысячелетнюю жизнь мысли, слова, краски… Есть и древнейшие, тысячелетние еврейские рукописи, и сочинения армянина Давида Непобедимого, названного так потому что он победил в диспуте греков. Есть огромная книга — для создания ее пергаментных страниц было убито 600 телят.

И есть жизнь сегодняшнего Еревана — шумная, живая. Утром я завтракаю в кафе при гостинице обычно в 8 ч. утра — ем творожок, а рядом мои смуглые кузены едят ранний шашлык и вместо чая чинно, спокойно выпивают бутылочку утреннего коньяку. Город европейский во многом, а по главной улице, залитой светом, среди машин, мимо роскошной гостиницы Интуриста и здания Совмина по тротуару идут овечки — их гонят на заклание, идут охотно, стучат копытцами, а рядом стучат дамские каблучки, гуляют местные стиляги. А у прокуратуры — она рядом с гостиницей — стоят печальные толстые старики, женщины с горем в глазах — родичи тех, кто нарушали.

Что касается опыта Звягинцевой и Петровых100, то могу подтвердить его своим небольшим опытом — точно, товарищ техник-интендант! Но при этом — и астрономы, и архитекторы замечательные, и книги пишут, и камни тешут; стоит подумать над этим, — может быть, и не нужно иметь тухес101 на плечах, и может собственных Алиханянов и быстрых разумом Амбарцумянов армянская земля рожать.

Милы моему еврейскому сердцу базары — особенно фруктово-овощные. Горы, Арараты синих, айвы, перцев, яблок, гранатов, виноград тут янтарный, необычно сладкий. Цены высокие — московские. Но царит на рынке редис, редька. Горы — пудовые, мощные, красные, полуаршинной длины, и притом толстые. Какие-то порождения огородного культа фаллуса. Семен, скажу прямо, у этих рундуков мы с тобой не блеснем.

А вечером я включаю армянское радио, не дикторский, слышный и в Москве текст, а музыку.

Утром, в полутьме подхожу к окну, смотрю — виден ли Арарат. Еще темно, а воробьи кричат со страшной силой, голосят, как нигде — армянские воробьи. И в небе узенькая турецкая луна.

Из наблюдений Козьмы Пруткова могу поделиться следующим — заметил, что многие жители, даже и самые нарядно одетые, вдруг, на ходу яростно кроцают зад, — полагаю, это от обилия волос.

Ну вот, дорогой мой, выполнил твою просьбу — написал побольше о своей ереванской жизни, и хоть отъехал далеко, а проболтал с тобой весь вечер, почти по-московски.

Целую тебя, пиши мне!

Вася

Передай Нине мой сердечный привет

15 ноября 1961 г.

Город Ереван

Кочар очень похож внутренне на Шинкубу, он, между прочим, года два был на фронте в одной редакции с Хелемским. Для остальных писателей здесь — я вне игры.

Жаль мне, что Ахматова тяжело болеет.

Москва 2ая Аэропортовская ул. № 7/15 ка 36

С.И. Липкину

Здравствуй, дорогой Сема!

Получил твое второе письмо, оно шло быстро, пишу тебе четвертое.

Рад, что Нинин домашний отдых проходит сравнительно хорошо. Она, вероятно, уже была в больнице, — как решили доктора?

Сознаюсь, меня разочаровала беседа Роскина с тобой, я ждал чего-то большого.

У вас, вероятно, теперь тяжелые, первые дни — очевидно сроки домашней Нининой жизни уже проходят, и ей снова надо ложиться в больницу. Мне кажется, что идти в больницу эту во второй раз еще тяжелее, чем в первый.

Но надо верить и надеяться, что все эти страдания принесут плоды — что удастся победить болезнь.

Как с Яшей? Как твое здоровье, ведь в Москве уже настоящая холодная зима, плохое для тебя время?

[Я уже 4 дня живу в горном поселке Цахкадзор, над Ереваном, около часу езды, — здесь дом творчества.

Поселок красивый — дома, дворики, все лепится по склону горы. Но погода чудовищно плохая — день и ночь идет холодный дождь, смешанный со снежной крупой. Тучи сидят на горах — закрыли все вокруг. Говорят, что такой дождь может лить месяц. А в Ереване дождя почти нет и гораздо теплее.

Я работаю очень много, с утра до позднего вечера, сильно устаю. Вечером мыслей нет, одна усталость.

В доме живут Кочар с женой, они почти каждый день уезжают в Ереван, гуляют на свадьбах, сплошные свадьбы; затем — толстая Асмик102 — у нее лишних 40 килограмм, переводчик Гроссман — у него лишних 7 килограмм, весит он 85 кило.

Ты спрашиваешь, чем питается переводчик Гроссман — шашлыками, форелью, которую привозят с Севана в ведре, душистыми травами, овечьим сыром, мацуном, редиской, армянским супом спас, лавашем, сметаной.

В общем рацион у переводчика Гроссмана, как у орангутанга в столичном зоопарке — разнообразный, из многих компонентов.

И представь, при этом переводчик не набавляет в весе — очевидно, характер у него неважный.

По дурости Гроссман не взял черного костюма, хотя ему советовали взять его. А оказывается в Ереване это любимый цвет — все солидные люди ходят в черных костюмах.

Два первых дня в Цахкадзоре была хорошая погода, и я много гулял — очень мне понравилось здесь. Все построено из камня, пустынный храм 13-го века, удивительной простоты и ясности постройка, и кровь и куриные перья на камнях — верующие приносят жертвы. Коровы, телята, овечки ходят по тротуарам, ослики по мостовой.

Людей почти не видно. Встречаясь с тобой, старики и молодые здороваются, улыбаются. Дети милые, живые, задорные. Ночью при луне во дворах на веревках сохнет белье — говорят, воров нет. Кроме армян в поселке живут молокане — бородатые. У каждого медный самовар, норма 25–40 стаканов в день. На свадьбах ставят самовары — пьют чай. Цахкадзорские молокане не прыгуны, прыгуны, главным образом, в Ереване. А теперь двое суток льет дождь, Кочары уехали на очередную свадьбу, толстая Асмик отбыла с ними, — и я один в большом двухэтажном доме на горе. Где то внизу ночной сторож старик Ованес, его сын осужден за убийство, зарезал в драке человека. Ованес носатый, небритый: по-русски не знает, но когда я прохожу мимо он поднимает палец и смеется — один ты остался, на свадьбу не взяли. Среди армян часто встречаются сероглазые, голубоглазые. Русские все прекрасно говорят по-армянски. Армяне, многие, совсем не знают по-русски, а если говорят, то большей частью очень неправильно.

Пишу тебе, а дождь гудит беспрерывно, а с час назад прогремел несколько раз гром.

Спасибо, что выписал длинную цитату из «Иностр. Литературы» — меня она удивила и внесла оживление в мою жизнь, знаешь, я за эти недели совсем забыл о своих прежних занятиях; может быть от того, что с утра до вечера работаю и сильно устаю, да и вообще — ходить в ремесле по жизни, как в хомуте, зато форелью кормят.

Прочел я книжку Лема — «Вторжение с Альдебарана». Редко книга нагоняла на меня такую тоску, как эта, — тоску не от скуки. Книга интересная, автор с искрой в голове, но от книги тоска и противно.

Прочел Моруа «Жизнь Флеминга» — прочти, если попадется тебе, довольно интересно, а местами и вовсе интересно — шотландец он, характер — вещь в себе]103. Но вещь. Перевод Ирины Эренбург — ужасный, полная слепота и глухота по отношению к слову, да и фразу строит, как младенцы домик из кубиков. Ей за такой перевод надо яйца отрезать.

Получил неожиданно письмо от Наташи Роскиной, пустое до удивительности. Для чего писать такие письма понять не могу, — ведь можно не писать. А теперь надо отвечать ей.

Пиши мне на Ереван — тут ездят каждый день, и я даю свой документ, привозят письма. А в Цахкадзор письма идут немедленно.

Передай Нине мой сердечный привет

Целую тебя дорогой мой

Вася

22 ноября 1961 г.

Цахкадзор

Москва 2 Аэропортовская 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое третье письмо, шло оно всего 3 дня, летел листок с запада на восток.

Почему не нравится тебе, что Нина занимается хозяйством, — мне кажется, что это хорошо, успокаивает; и ровное настроение тоже, ведь, маленькая составляющая в борьбе за ее здоровье. Вы уже побывали в больнице 23-го — на когда назначена операция? А может быть, не сразу назначили?

Наверное, уже выяснилось и с Яшей, — хотелось бы, чтобы он остался дома и ради него, и ради Нины.

В горах, где я живу, ударили морозы — около — 12–14, но ветер сильный. Гулять нельзя, особенно в моем модном, но весьма коротком пальтеце.

Я работаю много, как ишак — начинаю до завтрака и кончаю в 10–11 вечера. Работа была, я хочу ее кончить всю до отъезда отсюда.

Сегодня съездил в Ереван, получил письма — представь, в Ереване тепло, по-прежнему ходят в пиджачках многие, на платанах золотистая листва. А у нас в Цахкадзоре скрипит под ногами снег, — дети катаются на санях, на лыжах.

Семушка, милый, как тут красиво — по белому снегу ходят бессчетные овцы, туман молочный, синее небо, сахарные горы, и Араратище из облаков выходит, сияет своей белой головой.

Но, знаешь, как пишут в газетах: мы видели много замечательного, но самое замечательное — это ваши люди. В связи с этим думаю о Руне104, — о господи, господи.. Gott, warum ist so gross klein Tiergarten.

Порадовался и я, что будет передача телевизионная по твоей книге переводов105 — напиши мне, как она прошла, не забудь.

Неужели ты поедешь к 18-му декабря в Казань, — ты ведь знаешь, как я не выношу твоих отъездов — оказывается даже, когда сам нахожусь в Ереване.

Но теперь, видимо, ты поедешь на 2–3 дня, это еще терпимо.

Получил письмо от своей редакторши московской — Ивановой. Книгу пустят без задержки, письмо милое, но все же хочет снять все те же четыре рассказика, на которые покушались и Федор Левин106 и Вера Панова107 в своих рецензиях108.

Да уж что там, — могу сказать, как мужик из «Кому на Руси жить хорошо» — «…да нас бивал Калашников.»

Теперь у меня уж нет здесь сплошного потока новых впечатлений, перестал ездить, сижу с утра до ночи за столом (не обеденным), устаю. И в то же время все накапливаются совсем иные впечатления, — это скорее мысли, а не впечатления, — нечто о природе вещей, о природе людей, знаешь, как Чехов написал в своей записной книжке — статья под заголовком «Тургенев и тигры».

Передай Нине мой самый сердечный привет.

Пиши мне!

Целую тебя

Вася

26 ноября 1961109

Москва 2ая Аэропортовская № 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо от 27 ноября.

Теперь уже вы знаете и сроки операции, и, вероятно, мнение Новиковой о Нинином состоянии.

Мне кажется, что Новикова авторитет № 1 в заболеваниях подобных Нининому. Но в общем все авторитеты говорят одно, — что нужно оперироваться. Что ж, значит надо пройти через это тяжелое испытание. Но в душе все время надежда, что кто-то, та же Новикова вдруг скажет: «а, знаете, диагноз оказался неверным». Но пока я пишу об этой надежде, ты уже знаешь все точно. Всей душой желаю Нине пройти через это испытание, и снова вернуться домой, на этот раз — не считая дней и часов, и на постоянно, совсем, без возвращения в больницу.

Как хорошо, что Яша остался дома, — видишь, это добрый знак.

А я уже стал армянином — говорю — га, га… че, че… — да, да нет, нет…

В Цахкадзоре очень хорошо — спокойно, тихо, ко мне внимательны обслуживающие.

Воздух здесь чудный, горный, чистый. После морозов стало снова тепло, по-весеннему. А в Ереване и холодно не было.

На днях ездили мы в Дилижан. Знаешь, когда человеку исполняется 55 лет, это нужно жить в Дилижане, после 50 это тоже хорошо — самый раз. Боже, какая это прелесть, — вдали от железной дороги в горной котловине, среди сосен лепятся по склонам горы домики, опоясанные открытыми террасами. Какой мир, какая тишина. Да и воздух, говорят, целебный для сердечников и астматиков. А ехать в Дилижан нужно мимо озера Севан, по горам, через Семеновский перевал, — и по дороге снежные вершины, сосны, армяне, молокане, овечки, ишачки, горные речушки.

Это был мой коротенький отдых. Продолжаю работать очень напряженно. Если б.ж., то закончу работу в декабре.

Начали поступать чистые страницы от машинисток, мой клиент читает их с кислым лицом, а мне кажется, что все в порядке — работа сделана большая и сделана добросовестно. Меня раздражает и огорчает сдержанность клиента, право же мог бы сказать рабочему — спасибо.

Ну, да что, — это ведь эпизод в моей жизни, да еще под конец жизни, прожитой жизни.

Как я тебе уже сказал — «меня бивал Калашников…» Какое уже там спасибо.

Рад я, что смогу отдохнуть, — знаешь, я очень устал. Столько сижу за столом, что не только внутри головы усталость, и на лице пятна выступают, и спина, и плечи болят. И так мне кажется хорошо отдохнуть после этих нешуточных трудов.

Боюсь, что от прочтения статейки, которую написал обо мне Жоржик Мунблит, будет ощущение, как от тараканчика съеденного. Может быть, есть такая еврейская фамилия — Тараканчик? От Рувима Тараканчика нет вестей, звонил ли тебе, или все еще на прогулке? Вот и от него у меня чувство, как от съеденного таракана, и ведь с Фраерманчиком Тараканчиком дружили мы четверть века. Ну, ничего — «меня бивал Калашников…»

Я не совсем представляю себе — где, перед кем будешь ты читать свой доклад?

Думаю, что в твоем состоянии волнений и нелегких переживаний этот доклад тебе немного помог, отвлек, приглушил, как наполнитель. Ну и за то ему спасибо.

Жду с волнением твоего следующего письма, — ты, очевидно, в нем напишешь о посещении Новиковой и о сроке операции.

Передай Нине мой сердечный привет

Целую тебя крепко

Вася

2 декабря 1961 г.

Передай Яше, чтобы он термин «негоден в мирное время» не принимал, как говорится, расширительно.

Москва 2ая Аэропортовская № 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо, где пишешь, что Нина немного получше чувствует себя после операции.

Рад был прочесть это. Конечно, вопрос твой к врачам и волнения твои вполне естественны, законно — ведь это, действительно, главный вопрос — подтвердила ли операция диагноз.

Сема, вот я и кончил работу, — «доругаюсь» с автором, получу деньги и поеду в Сухуми, куда ты и пиши мне по адресу «до востреб.»

Очевидно, выеду 3-го.

Я так устал, что кроме нервного расстройства и бессмысленного желания плакать — ничего — не чувствую, совсем что-то разболтался.

С клиентом идут острые разговоры. Он человек очень не глупый, понимает, что ему сделано хорошо, но в то же время невольно меня ненавидит, как зверь, попавший на остров в лапы доктора Моро. А доктор Моро, действительно, его сильно резал и мял, и несколько приподнял его на лестнице литературной эволюции. Но, знаешь, очень больно — «где моя шерсть, зачем обрезан мой хвост? Я не хочу быть голыш, без шерсти». А в то же время и приятно. Ты ведь тоже старый, стажированный доктор Моро — признайся, что тебе стоит. Понимаешь эти ситуации лучше меня.

Вчера кончил эту костоломную работу, а сегодня стал писать, — записывать армянские впечатления110. Как Жорж Занд в 4 утра кончила роман и, не ложась спать, начала второй. Правда, есть разница — ее печатали, а меня уж совсем трудно понять. Куда спешить?

Хочется видеть тебя, время идет, и все большие накапливаются разговоры, и перо, как принято выражаться, бессильно.

Возможно, что до отъезда поедем с Кочаром в Араратскую долину, к его родственникам, там совсем не так, как на Арагаце — очень богато живут, долина эта райская.

30.XII. Сегодня получил деньги в Издательстве — конечно потиражных не заплатили — их платят по выходе книги, как и в Москве. Очевидно, автор решил, что я буду резвее работать, полагая получить деньги за тиражи по сдаче рукописи.

Все же интересно — за 2 месяца моей жизни здесь ни один писатель не пришел ко мне, не позвонил, не позвал, а при случайных и неминуемых знакомствах на улице даже не спросил — здоров ли я. Впервые ли я в Армении… такого собачьего равнодушия я никогда не видел, да большего и не может быть. Да это уже не равнодушие, а неприличие — потому что спросить пожилого приезжего человека о его здоровье, и нравится ли ему на новом месте — это вопрос, диктуемый элементарным приличием.

А автор мой сегодня при последнем нашем разговоре предлагал, и притом крайне настойчиво, чтобы в рукописи слово «люди» было заменено словом «человеки» — он поразился, как же это не понимаю, что «человеки» звучит более мягко, сердечно, тепло.

Ну, ладно, зато видел я чудесную Армению. Пиши мне на Сухуми.

Целую тебя крепко. Вася. Сердечный привет Нине.

Москва 2ая Аэропортовскя ул. № 7/15 кв 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо от 4.XII, шло оно долго, это бывает, очевидно, когда погода нелетная.

Очень меня огорчило, что так все нехорошо сложилось с Новиковой и с местами в больнице. Я очень сожалею, что Новикова не посмотрела Нину.

А может быть, удалось все же это сделать? Письма идут медленно, и пока я пишу тебе по поводу тревог твоих и горестей, о которых ты сообщил, и пока письмо мое доходит, эти волнения и тревоги проходят и улаживаются, уходят в прошлое. А вместо них приходят новые тревоги и новые волнения.

Поэтому в эти преходящие волнения не вкладывай всю душу и все силы, не мучь себя так. Ведь есть главное — это то, когда будет назначена операция, как пройдет она, какие дает результаты, как Нина будет себя чувствовать после операции. Это главное, основное. А то что в больнице нет свободных мест, ведь это вопрос нескольких дней — ничто от этого существенно не зависит.

Но, поверь, дорогой мой, я понимаю, насколько тяжелы грубые ответы, безразличные глаза врачей-канцеляристов, обращенные к тяжело больному человеку.

Видимо это одно и то же, независимо от того, идет ли речь о путевке, жилой площади, жизни и смерти человека. Но неужели не встретились вам с Ниной в этой больнице люди человечные, отзывчивые, добрые?

Это ужасно, такое окаменение сердец.

Пиши мне подробно обо всем, как обстоят дела. Передай Нине, что я постоянно думаю о ней, верю, что все сложится хорошо.

Ты спрашиваешь о моих делах. Работа моя сильно двинулась вперед, думаю, закончится в конце декабря.

Теперь ее сроки определяются не только мной, а деятельностью машинисток. С ужасным, безграмотным подстрочником я покончил, довел дело до последней — 1420-той страницы. Сейчас буду читать и править рукопись после машинистки. Первые 100 страниц уже прочел, после подстрочника это примерно то же, что работа литературного журнала «Красноармеец» по сравнению с пребыванием у Горохова в Рынке в октябре 1942 г.

Буквально — «отдыхаю душой». Только сейчас понял всю мудрость истории с козой, взятой в дом. Блаженствую — коза уже не в комнате, а в сенях. Каково то будет, когда она уйдет из сеней и я поеду недели на 2–3 к морю.

А, впрочем, может быть, я скажу, что в помещении скучно без козы.

Нет, нет, этого не будет. Мне ясно — хочу к своему разбитому корыту.

Я уже привык к тому, что автор безразлично и как-то сонно относится к тому, что пожилой господин работает над его книгой с таким усердием, что по вечерам у него лицо и лоб покрывается фиолетовыми пятнами. Две недели назад меня это поразило, и сейчас я искренно был бы удивлен, услышав слово — мерси. Но говоря по рабочему — харчи хорошие, общежитие чистое, теплое, бельишко постельное меняют раз в 7 дней, есть банька, — платят справно. Грех жаловаться. Я и не жалуюсь.

Новости о которых ты пишешь, вызывают у меня какой-то повышенный интерес, наверное оттого, что заехал очень далеко. Но в этом далеке — многое мне нравится.

Погода хорошая — рано утром около 0, а днем светит солнце, тепло, снег стаял. Говорят, что это необычно тепло — в это время в прошлые годы в горах, снег, лыжи. А в Ереване народ все в пиджачках, молодежь конечно. Я уже тут старожил: здороваюсь с десятками людей. Дышится тут легко и хорошо очень гулять утром — идешь по горной дороге, по склонам гор — овечки, леса, высокие горы в снегу, видны тысячелетние церкви, монастыри, часовни, небо синее. Встретишь старика — поздоровается, улыбнется, и я ему говорю: «барев цез» — добро Вам. Знаешь, армяне христиане с IV века, но мне кажется, что они все язычники, — добрые, трудолюбивые, вспыльчивые язычники. Христианского я не чувствую.

Жду письма твоего. Целую тебя

Вася

Сердечный привет Нине

11 декабря 1961г.

Куда Москва 2-ая Аэропортовская № 7/15 кв. 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо, где пишешь, что Нина уже легла в больницу. Дай бог, чтобы все было хорошо — чтобы операция прошла легко и дала результаты.

Спасибо тебе, дорогой мой, за поздравления и пожелания.

Да уж, помнишь у Некрасова: «Думал бедняга в храм славы попасть. Рад, что попал и в больницу».

Работа моя движется, теперь легче. Меня меньше мучает бумага, но несколько больше раздражают люди, — томность клиента и халтурный стиль Асмик. Думаю, что к концу месяца работу закончу и поеду к морю, — даже не верю! Очень мне хочется, чтобы ты побывал в Армении — я уже писал тебе об этом в одном из своих первых писем — тебе это очень, очень будет интересно.

От усталости снизилась у меня работоспособность, устаю быстро. Все тянет к окошку — очень уж мила жизнь горной деревни, — не только люди, но и овечки, ишаки, коровы, индюки, утки. Полно здесь твоих друзей — кошек и собак.

Есть ресторанчик, очень милый, всегда пустой — им руководит Карапет-Ага, репатриированный из города Алеппо, великий мастер и добрый человек.

Рождение мое прошло скромно — был поток приветствий из Москвы, пили чай со стариком сторожем, истопником, молоканином, прелестной и грустной уборщицей, не знающей по-русски — а грустной потому, что муж шофер сидит за убийство.

Помнишь, есть такие стихи: «…с кабардинцем подрался…»

Клиент уехал на этот день в Ереван и сильно меня подвел — я очень ждал, а он-то и должен был привезти мне письма и телеграммы, но приехал лишь 13-го днем. Конечно, я волновался и огорчался, но ничего, зато 13-го получил все, чего ждал. Спасибо тебе, дорогой, еще раз — очень это все важно, когда сидишь далеко-далеко.

Прочел я «Нетерпение сердца» Цвейга — и трогательно, и благородно, и печально, — но до того он литературен, — как Наташа Роскина. Да и написано плохо.

Теперь потихоньку читаю Фолкнера в 10-ой книге, — это 2-ой кусок. Талантлив, но не очень он глубок, манерностью прикрывает отсутствие большой души и большой любви к людям.

Помнишь, какой-то нам рассказывали анекдот: «но хороша малютка!» Так вот восхищает меня переводчица Рита Райт — отлично перевела. Автор и она, как два жонглера в цирке, — он виртуозно бросает кольца, шары, ножи, бокалы, шляпы, а она виртуозно ловит, все это соответствует.

Но, знаешь, мне кажется, что это не жонглер богородицы, — помнишь у Франса111?

Получил сегодня печальное известие из Москвы, умер муж Евгении Михайловны, — Александр Алексеевич, — умер в больнице, умер не от той болезни, которая привела его в больницу, а от воспаления легких — простудили его. Мне его жаль, жаль ее — меня всегда оскорбляет, когда говорят — ну, 80 лет ему было, чего жалеть. Все равно, сколько бы ни было лет.

Получил от дочки Кати поздравление и письмо. Какое холодное, равнодушное письмо, с каким безразличием оно написано. И все же лучше, что написала, и все же легче это, чем ее молчание в течение 5 месяцев.

Получил письмо от редакторши — конечно, они печатают книгу в том виде, в котором им хочется, а не в том, каком хочется мне. Но зато быстро пойдет дело.

Ты пишешь о Межирове, вспомнил нашу поездку; рассказывают тут, что кое в чем повторяются те времена, но, конечно, все куда скромней.

А под Ереваном по-прежнему высится гигантский Сталинский монумент, надо сказать, что стоит он здорово, да и скульптура хороша — необычайно выразительна.

Пиши мне. Целую тебя крепко

Вася

Сердечный привет Нине.

Москва 2ая Аэропортовская ул. № 7/15, кв. 36

С.И. Липкину

Дорогой Сема, получил твое письмо с запозданием на 2 дня, т.к. ездил на 2 дня в деревню.

Вот и сделали Нине операцию, дай бог, чтобы она принесла хорошие, кардинальные результаты. Я верю, что так и будет, и вот операция уже стала прошлым, а она ведь так пугала, мучила Нину, вероятно, она тебе не говорила о всех своих страхах и волнениях, — а теперь уж это ушло, — и на душе у Нины, да и у тебя будет спокойней. А рекомендацию Савицкого я считаю правильной — опыт подсказывает, что кардинально сделанные операции гораздо эффективней, оправдывают себя. Теперь ей надо поправляться после операции, это уже ведь в человеческих возможностях и силах, не рок. Только бы принесла операция главный результат — пресекла ход болезни.

Я, конечно, отправляя это письмо, еще не знал того, что знаешь ты, — ведь тебе уже известны и результаты анализа, и мнение врачей об операции. Дай бог, чтобы все, что ты мне напишешь, было хорошим.

Представляю, что пережила Нина, да и ты пережил много душевных мук и страданий. Я знаю, не только представляю, как все это страшно волнует, до обморока. Держи себя, Сема, крепко, будь сильным. Это нужно для Нины, прежде всего, нужно и тебе.

Рад, что ты на несколько дней поедешь в Казань — немного разрядишь нервное напряжение.

Я снова переехал в Ереван, в гостиницу, простился с чудным Цахкадзором, что означает — долина цветов. Но так складывается, что на последнем этапе работы жить в горном поселке нельзя — приходится иметь дело с издательством, редактором. Надеюсь, что к концу месяца справлюсь со всеми делами, меня, правда, тревожит, не задержит ли меня получение денег, без коих, как ты легко можешь понять, до Сухуми не доедешь. Но, надеюсь, что если и будет задержка, то на 2–3 дня.

У меня тут вновь появились замечательные впечатления — в вечер, накануне отъезда из Цахкадзора, я был в гостях у пресвитера молоканской общины деревенской — бородатого старика — и знаешь, какое-то хорошее, светлое, ясное чувство — от его веры. Куда образованному, просвещенному, блестящему католикосу всех армян Вазгену I до этого косноязычного, почти неграмотного мужика Михаила Алексеевича.

Верит! Знаешь — чувствуется сразу — верит, по-настоящему, слив свою судьбу, судьбу жены, детей, внуков со своей верой.

Верит в добро, доброту, в то, что нельзя обижать людей и зря, для забавы, — убивать животных. Пили мы чай и говорили, и увез я хорошее чувство от человека этого и его речей.

А потом я поехал уже в Ереван, вчера, в деревню Сасун, на склоне Арагаца, — сестра Кочара, старуха, женила сына шофера.

Эта поездка, конечно, самое сильное мое армянское впечатление. И, знаешь, дело даже не в замечательном, поэтичном, грубом, сложном и многоступенчатом свадебном обряде, и не в красивых старинных песнях и свадебных танцах, которыми славится Сасун, деревня, связанная с Давидом Сасунским.

Дело, Сема, в чудных людях, деревенских армянских стариках, в армянских мужиках — чудных людях.

На свадьбе было 200 человек, и я наслушался человечных, добрых речей, — впервые в жизни. Десятки людей в своих речах, обращаясь ко мне, перед толпой мужиков, баб, говорили о страданиях евреев во время войны, говорили горячо, страстно, со слезами. А говорили — пастухи, шофера, землекопы, каменщики сельские.

В этот день я особенно сильно жалел, что тебя не было в этой деревне, — я все думал, что ты бы стоял тут и плакал, и написал бы стихи, читая которые люди бы тоже плакали.

И все это среди суровых груд камней, на фоне синего неба сияющей снежной шапки Арарата, того самого на который смотрели люди, писавшие библию. Ох, Сема, сильно это берет за душу. А увидимся, я тебя расскажу все это подробно, а, может быть, ты и сам увидишь все своими глазами, — стоит, надо.

Передай Нине мой сердечный привет.

Пиши мне, целую тебя крепко

Вася

Думаю, что, если на денек ты замешкаешься с ответом, то уже лучше на это письмо отвечать на Сухуми, почтамт, до вост. т. к. все же, надеюсь, числа 2-го — 3-го из Еревана отбыть.

25 декабря 1961 г.

Если Мунблит ограничился датами и названиями, то меня можно поздравить.

А касаемо Иллы и Рувочки112, то, надо сказать, я нахожусь на той низкой (или высокой) ступени смирения, что эти звонки к тебе меня порадовали, вот и трубку Рувим, наконец взял, — сам поговорил с тобой.

Думаю, что на ступени смирения я все же не удержусь.

Может быть, письмо это доберется до Москвы к Новому Году — в этом году ясно так главное пожелание — здоровья Нине, покоя душевного, здоровья тебе, — ну и книжку стихов издать.

Москва, А-319 ул. Черняховского 4, кв.36

С.И. Липкину

Здравствуй Сема! Твое письмо пришло очень быстро — я думал, что тут письма ходят по неделе. Порадовало меня известие, что твое стихотворение удержалось в «Дне поэзии» и огорчило сообщение о книге. Что будешь делать? Можно ли выпустить книгу без Манаса Великодушного?

А может быть удастся отстоять богатыря от редакторши?

Я тебе дважды звонил (отсюда можно, сюда нельзя) в пятницу и субботу, но телефон молчал.

Был у меня гость. Лобода. Ехать сюда просто, от Сокола 30 мин. на автобусе 249.

Погода к сожалению день ото дня портится, немного донимает меня астма — вероятно от сырости, большого количества зелени. Но не страшно, да и врачей тут много — медицина сильная. Не зря сюда стремился Лев Минаевич113.

Хожу почти каждый вечер в кино, знакомых нет.

Тут отдыхает Яблочкина114. Не развлечься ли, поухаживать за актрисой?

Целую

Вася

Звонил Анне Самойловне — в «Неделе» меня похоронили, видимо.

1962

115 Дорогой Сема, вот мы дожили до 1962 года, и пишу тебе в этом новом году из Сухуми, — море, вечная зелень, то теплый дождь, то теплое весеннее солнце. А ты в эти дни, вероятно, в Казани, поэтому и задержали на два дня твое письмо.

Перед отъездом из Армении, вернее в день отъезда — получил последний заряд впечатлений, — с утра поехали на знаменитый коньячный завод «Арарат», где усердно дегустировали коньяк, а затем в благословенную Араратскую долину — в деревню — а я уж точно выяснил для себя, что больше армянских храмов и гор мне нравятся армянские деревенские люди — очень с ними хорошо, сидя в сложенном из больших камней доме, пить виноградную водку и разговаривать и смотреть на милые стариковские лица.

Вот пришел новый год, но мы вошли в него с горестями, болезнями, тревогами прошлого года. И все же многое тяжелое осталось за рубежом его, — операция, которую перенесла Нина, все страшные волнения, связанные с первыми днями и неделями ее болезни.

По тем сведениям, которые приходят к тебе от врачей, кажущимся не всегда ясными, а иногда противоречивыми, у меня складывается почти определенное представление, что операция дала, даст действенный результат, что страдания, связанные с ней, не были напрасными. Пусть этот новый год будет легче и лучше, спокойней и веселей, светлей для всей вашей семьи, для Нины, для тебя.

Меня очень порадовало то, что пишешь о Смелякове; почему не написал мне, какие стихотворения он отобрал? Правда, я понимаю, что вопрос не решен, пока своего слова не скажет редактор.

Очень мне хочется, чтобы с «Новым Миром» у тебя завязались отношения, — ну, год впереди, но тянуть нельзя, ведь годы позади.

А у меня новый год начался, как вся моя жизнь — и хорошо, счастливо, и горько, тревожно, путанно, с радостью на сердце, и с горем на сердце, с желанием труда, — таким же, неразумным, как инстинкт жизни, таким же бессмысленным и непреоборимым.

Ну, ладно, обо всем хорошем и светлом, тяжелом и трудном расскажу тебе при встрече, а встреча не за армянскими горами.

11.1.62.

Ты уже, наверное, в Казани — вспоминаю твой казанский афоризм, когда тошно, о том, как смело уподобляешь гостиницу белому стиху.

Получил я очень тяжелое письмо с Беговой от О.М.116 Я писал ей, что знал о том, что Катя117 едет в Сочи, но что я поехал в Сухуми и хочу перед отъездом в Москву побывать в Сочи и повидать ее. Ох, горькая это путаница.

Вспоминаю наши с тобой походы за хачапури, прогулки.

Думаю в районе 20-го двинуться в Москву.

Целую тебя крепко

Вася

Тебе сердечно кланяются море, пальмы, но не только они118.

Пиши — тут письма ходят куда быстрей, чем в Ереван, успевают до отъезда обернуться.

11.1.62. Сердечный привет Нине.

1963

Московская область почт. отд. Старая Руза, Дом творчества писателей

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва Беговая 1а корп 31 кв 1

Дорогой Сема, получил твое письмо. Чувствую, что ты по-прежнему упорствуешь и не хочешь признать свою вину.

Письмо твое пришло на 5-ый день. Это тоже говорит не в твою пользу.

Познакомился с твоим мнением о рассказе Казакова в «Огоньке»119  — в том, что ты пишешь, конечно, есть правота, и притом правота серьезная, нешуточная.

И все же рассказ милый может быть потому, что Чеховское ощущение жизни не ушло от нас, не стало еще литературой, а продолжается в душе.

Огорчило меня то, что пишешь о Яше — надеюсь, что он выбирает экзамены, уж очень нехорошо бы получилось.

Катино ухо уже не болит. Я позавчера был у них в гостях. Саша мастерски готовит, но, сознаюсь, лучше бы он тратил свои силы на работу и устройство запущенных бытовых дел, а не на кулинарные изыски. Вообще, во всех их делах расскажу, когда приедешь.

Неужели ты не слышал в Малеевке, что на московском собрании при выборах были провалены 4 человека и что среди этих четырех были и Грибачев, и Софронов, и Ошанин, и Бубенов? Платоновская передача будет 8-го в 10.30 по 2-ой программе, но я не знаю, дадут ли мое выступление, а если дадут, то не порежут ли.

У Письменного горе — умерла мать, ей было 72 года.

Получилось у меня с ним очень неловко, я не знал о его беде — позвонил ему по телефону и спросил: «Ну, как Саша — живете бурной половой жизнью?». Он помолчал и сказал: «У меня мать умерла». Ужасно мне стало не хорошо. Рувиму не звонил больше.

В автобусе встретил Иллу — она и Руня сняли комнату в районе Хорошевского шоссе. У меня странно с ней произошла встреча. Я сел в автобусе на сиденье и неловко задел рукой за голову сидевшей впереди пассажирки, да так неловко, что сдернул с ее головы платок. Я обмер от страха, ждал матюга… дама медленно повернула голову, вперила в меня взор и вдруг улыбнулась: “Здравствуйте, Василий Семенович” Друзья мои, то была Илла!

Рядом с ней сидела нехорошенькая барышня — ее дочка. Чего только не бывает в жизни. Семушка, пиши, как жизнь у вас в деревне, что в колхозе, как свиноферма, запарка кормов?

Целую тебя, Вася (чина)

Московская область Рузский район, Малеевка Дом творчества писателей

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва, 2-я Аэропортовская 16/252

Дорогой Сема, получил твое письмо рад, что чувствуешь себя лучше.

Меня очень порадовала заметка-статейка Дорофеева о тебе120.

Перечел ее несколько раз. Лучше не напишешь. Все вспоминаю. Как ты часто повторял — «хоть бы 5 строчек за 30 лет». Ну вот, наконец, и пришли эти строчки. Мне кажется, они много помогут в издательских делах, хотя, конечно, особого оптимизма проявлять не следует. Но есть в них и нечто большее, чем практическое их приложение, они хороши и важны сами по себе, важны в первую очередь для тебя, а не только для тех, кто прочтет их. И потому-то я радовался, читая и перечитывая их.

Между прочим, я подумал, что в газете можно опубликовать отрывок из поэмы, если всю целиком они не решатся дать.

Встретил Руню — он сказал, что Гехту лучше, температура упала, врачи настроены оптимистично. Гехт стал проявлять интерес к внешнему миру, просил газеты. Но опасность еще не прошла полностью.

У меня ничего нового нет, молчавшие продолжают молчать.

Будь здоров, целую тебя

Вася

Привет Нине

4 февраля 1963 г.

Пиши.

Московская область Рузский район, Малеевка Дом творчества писателей

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В.С. Москва, 2-я Аэропортовская 16/252

Дорогой Сема, получил твое письмо.

Меня радует, что есть продвижение «Нестора» в «Лит. России». Но конечно еще много, много препятствий впереди. Как со сборником — ты не написал мне, как Слуцкий отнесся к нему и какой ему предсказывает гороскоп?

Радуюсь всей душой за твое «фли». Почему не пишешь, кто в Малеевке, мне всегда интересно читать твои перечисления с комментариями. Удивило меня, что Ковалевский на такси приехал, у него ведь 2 собственных машины. Здоровался ли он с тобой и говорили ли вы с ним?

О своих делах не пишу, так как ничего значительного ни со знаком плюс, ни со знаком минус не произошло.

Даже Анна Самойловна121 как бы неопределенно разок позвонила и сказала, что пока рассказа не возьмет — повременит. Меня это немного удивило — ведь прочесть его она, во всяком случае, могла, независимо от редакционной ситуации.

Березко не подает признаков жизни.

«Сам себя» чувствую не очень хорошо — вновь подскочило давление. Был у меня вчера Райский — дон Померанцо — все пишет и пишет. Он сказал, что Гехту получше, но все же опасность полностью не прошла, скачет температура.

Катя уехала в Ленинград — тяжело болен муж сестры, ее вызвали.

Будь здоров, целую тебя. Вася

Пиши. Привет Нине.

13 февраля 63 г.

Московская область Рузский район, п/о Малеевка дом творчества писателей

С.И. Липкину

Адрес отправителя: Гроссман В С Москва, 2я Аэропортовская № 16, кв 252

Дорогой Сема, получил сегодня твое письмо. Спасибо, что написал подробней о малеевской жизни, но, как говорится «это еще не то, что нам нужно». Ходишь ли в кино, что видел хорошего на экране?

Когда кончается срок твоей путевки? Что-то ты крутишь, Сема.

О Гехте мне рассказывала Генриетта — к сожалению сведения те же, что и у тебя — врачи предполагают инфаркт.

Катя приехала вчера из Ленинграда. Там дело совсем плохо — у мужа ее сестры оказался рак, от операции врачи отказались, считают, что ничего не даст — его выписали из больницы. Представь, он сам хирург-онколог, но не понимает, что болен раком. Новости все такие печальные. Когда люди стареют, им кажется, что весь мир полон гипертонии, склероза, злокачественных опухолей, стенокардии… А было нам по двадцать лет и казалось, что ничего, кроме триппера, нет на белом свете.

Анна Самойловна взяла рассказ у меня — шансов нет, мне кажется. Этот жанр определяется — «для редакторского чтения».

Пиши, когда приедешь? Тебе что — катаешься, как датский сыр в вологодском масле: кругом астрономы да Соколовы-Микитовы.

Целую тебя. Вася

21 февраля 63 г.122

г. Душанбе ул. Орджоникидзе, 6 Союз Писателей

Семену Израилевичу Липкину

Адрес отправителя 2-ая Аэропортовская, 16

кв. 241, Заболоцкая Е.В.

Дорогой Сема! Сегодня, в день, когда я обещала Вам написать, Васе разрешили встать на ноги, сделать несколько шагов и сесть в кресло. И сегодня его выкупали в ванне. Рассказывает, что в ванной он испытал блаженство, хотя очень боялся купаться.

Вечером, при мне, он продемонстрировал все свои достижения: прошел по палате к окну и сидя в кресле поужинал.

Передвигается он медленно, с трудом, но старается без поддержек. Стало видно, что он похудел и какой плохой у него цвет кожи.

После Вашего отъезда температура немного поднималась по вечерам: 9 было 37,2, 10 — 37,4, 11 — 37,2, утром нормальная.

9-го у него было три дамы — Анна Самойлова, Мариам Наумовна123 и Асмик, говорят, сильно шумели, обсуждали редакционные новости и сильно утомили его.

10-го долго не делали перевязку, и повязка была в плохом состоянии, 11 — ванна и первые шаги, — так объясняют мне повышение температуры Вася и его сосед Лурье. Я не очень верю таким объяснениям и боюсь дальнейшего повышения.

Вася говорит, что по лицам врачей он видит, им не нравится его рана. По-прежнему из нее много выделений.

Пролежни в плохом состоянии — мокнут. Опять появился гнойничок на груди, а позавчера прорвался в носу. Все это меня пугает.

Говорят, что теперь, когда он сможет сидеть и немного ходить, кровообращение станет лучше и все будет заметно улучшаться.

Икоты нет.

Объективно, как будто все лучше, но он стал еще печальней, подавленней. Это заметила и Лидия Андреевна. Сегодня, когда впервые после операции подошел к окну, сказал: «Подошел вдохнуть воздух и посмотреть в окна онкологического института».

О дальнейшем результате анализа я ничего не знаю.

Вася просил передать Вам сердечный привет. Мы собирались вместе писать Вам, но сегодня он так устал от путешествий, что не смог даже продиктовать несколько фраз.

У меня дома все без изменений, и я не бабушка.

Желаю Вам поменьше работать, а побольше гулять и пировать в миру.

Будьте здоровы!

Май, 1963

С приветом Катя124.

Душанбе Ул. Орджоникидзе 6 Союз Писателей

Семену Израилевичу Липкину

16.V.63

Дорогой Сема!

Пишет Вам бабушка. Внучка родилась вчера в 10.50 вечера. Кажется, все хорошо и благополучно, подробностей еще не знаю.

У Васи все хорошо и, кажется, дело идет на поправку. Он выходит на улицу. Спускают и поднимают его на лифте, а ходит один, без поддержки.

Вчера у него был Виктор Давыдович, и я застала его сидящим на скамейке на улице. Настроение у него получше, хотя говорит, что ничего его не радует — ни весна, ни зелень, которую он так хотел увидеть.

Ваше письмо Вася получил. Спешу к Наташе с первой передачей.

С приветом Ваша Е.З.125

Москва Ул. Черняховского № 4 кв. 36

С.И. Липкину

Здравствуй дорогой Сема! Вот я пишу тебе из санатория Архангельское, сидя в отдельной не проходной комнате. Санаторий хороший, богатый, природы очень много и вся она красивая — парк старинный, с огромными деревьями, под обрывом течет Москва река. К красоте природы относится кино и биллиард, а особенно столовая.

Знакомых не видно, дух воинский, от коего я отвык с осени 1945 года. В первый же день очень много гулял — хороши на фоне зелени мраморные статуи античные. Прелестна фигура 22-летней Юсуповой умершей — работа Антокольского. Куда Павлу до дзядзи126.

Уехал из Москвы в плохом, тяжелом настроении.

Да, ничего, мы привычные к бокалу.

Пиши, дорогой мой, хочется знать как ты и что.

II.9.63 Целую тебя

Вася

Адрес: Московская обл. Красногорский район, санат. «Архангельское», корп. 2, ком. 46127.

Одесса Главный Почтамт до востребования

Липкину Семену Израилевичу

Адрес отправителя:

Гроссман В.С. Москва, 2я Аэропортовская 16/252

Дорогой Сема, пишу по твоему методу, на открытке. Правда, рисунок не на тему. Получил твоих 3 открытки — душевно рад, что поездка твоя хороша. Вероятно, особенно хорошо будет на Днестре — я совершил этот путь с бедным Гехтом.

Вчера я вернулся из Архангельского, — чувствую себя лучше. Окреп, астма почти не тревожит в последние дни, похудел на 2 кило. Через 2–3 дня отправлюсь к Гудынскому. Отвык от больницы, и она стала пугать меня. Рад твоей поездке, но, пожалуй, больше буду рад твоему возвращению.

Целую тебя Вася

Катя шлет привет тебе. 6.Х.63128

Предисловие, публикация и комментарии Елены Макаровой

1  Строки из стихотворения Н. Некрасова, посвященного Тургеневу: «Завидую тебе — Твоей поездке, не судьбе».

2  Георгий Николаевич Мунблит (1904–1994), драматург, прозаик, литературный критик, сценарист, друг Гроссмана и Липкина. Участвовал вместе с В. Гроссманом в создании «Черной книги».

3  Николай Заболоцкий (1903–1958) и его жена Екатерина Васильевна.

4  Андрей Платонов (1899–1951), друг и любимый писатель В. Гроссмана. А. Бочаров пишет: «Платонов пришел в редакцию “Красной звезды” к А. Кривицкому с запиской В. Гроссмана: “Дорогой Саша! Прими под свое покровительство этого хорошего писателя. Он беззащитен и неустроен”. И Платонов был взят в штат специальным корреспондентом. Мы не располагаем сведениями, когда познакомились Гроссман и Платонов, какие обстоятельства предшествовали этой записке, но в библиотеке Гроссмана хранился экземпляр сборника А. Платонова «Рассказы о Родине», вышедшего в 1943 году, с дарственной надписью: «Василию Семеновичу Гроссману — в день твоего рождения в знак моей любви к твоему огромному таланту и богатому сердцу — этот мой скромный подарок. А. Платонов. 18.ХII.43». (http://www.belousenko.com/books/grossmanv/grossman_bocharov.pdf). Эта дружба сохранилась на всю жизнь.

5  Ираклий Андронников (1908–1990).

6  Рувим Исаевич Фраерман (1891–1972).

7  Нина Сергеевна Куликова, первая жена С. Липкина.

  8  Узбекские, таджикские, калмыкские и другие советские поэты, которых переводил С. Липкин.

 9  Абрам Борисович Дерман (1880–1952). Его книга «О мастерстве Чехова» вышла в издательстве «Советский писатель» в 1959 году.

10  Директор издательства «Советский писатель» в 1951–1956 годах.

11  Андрей Платонов умер в 1951 году, Гроссман входил в комиссию по литературному наследию писателя.

12  Елена Усиевич — литературный критик, Вера Инбер — поэтесса, Мима Гребнева — жена переводчика Наума Гребнева.

13  Соломон Иосифович (Семен Осипович) Гроссман (1873–1956).

14  Роман «За правое дело», «Новый мир», 1952, № 7–10.

15  Здесь и далее квадратными скобками выделены части писем Гроссмана, опубликованные в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана». Эн Арбор: Ардис, 1986.

16  Писатель Александр Григорьевич Письменный (1909–1971).

17  Писатель Георгий Березко (1905–1982).

18  Николай Корнеевич Чуковский (1904–1965).

19  Жена Василия Гроссмана — Ольга Михайловна Губер.

20 Так Василий Гроссман звал свою жену, Ольгу Михайловну Грубер.

21 «Местность под Москвой, где Гроссманы снимали дачу. Свою дачу в Лианозове Гроссман отдал бездомным людям, поселившимся там во время войны». Комментарий С. Липкина в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 46.

22 Главный редактор Военгиза.

23 Поэт и чиновник Алексей Сурков.

24 Фадеев и Сурков.

25 Начальник (директор?) Военгиза.

26  У Тютчева: «Многое вспомнишь родное далекое, Слушая ропот колес непрестанный…».

27  Фирдоуси, «Шах-наме» изд. Детгиз, 1955 г., перевод и предисловие С. Липкина. Шах-наме — «Книга царей», выдающийся памятник персидской литературы, самая длинная поэма, принадлежащая перу одного автора: объем ее вдвое превосходит «Илиаду» и «Одиссею» вместе взятые. Наиболее полный перевод поэмы на русский язык был осуществлен С. Липкиным и В. Державиным. http://www.rodon.org/firdousi/sh.htm

28  Садриддин Айни, известный таджикский писатель, умер 15 июля 1954 года в Сталинабаде.

29  Семен Григорьевич Гехт (1903–1963), близкий друг В. Гроссмана, одессит. Именно он познакомил Гроссмана с Липкиным, это было незадолго до войны в Москве.

30  Письмо частично опубликовано С. Липкиным в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 46.

31 Действительно, в 1954 году Симонов сменил Твардовского, но в 1958 году Твардовский вернулся и руководил «Новым миром» до 1970 года.

32 Валентин Овечкин (1904–1968), советский очеркист. В. Гроссман имеет в виду публикацию в «Новом мире» очерка из цикла «Районные будни».

33 В. Тендряков. «Не ко двору».

34  Екатерина Васильевна Короткова-Гроссман, дочь Гроссмана и Анны Петровны Мацук.

35  Семен Абрамович Тумаркин, профессор математики, брат выдающегося математика Льва Тумаркина, друг Гроссмана с юности.

36  Вячеслав Иванович Лобода, друг Гроссмана, его жена Вера и дети — Мария и Людмила. Дружба возникла в ту пору, когда студент Лобода и Гроссман, инженер карандашной фабрики Сакко и Ванцетти, снимали на пару комнату в Козицком переулке. В семье Лободы в Малоярославце хранился полный экземпляр романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Лобода работал на Чукотке краеведом, директором школы, заведующим и инспектором Районо. Отправился он туда по той же причине, по которой иные потом селились в Малоярославце, за 101-м км. В конце тридцатых годов старший брат Лободы был арестован по обвинению в троцкизме и расстрелян.

37  Василий Ажаев (1915–1968) с 1954 года и до смерти состоял членом правления СП СССР.

38  Борис Пильняк (1894–1938) был расстрелян в Москве на полигоне «Коммунарка».

39  Андрей Новиков (1888–1941), расстрелян в Москве, в тюрьме НКВД.

40  Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939), умер в лагере ОЛП «Инвалидный» близ Магадана.

41  Из трех проектов состоялся один — журнал «Москва».

42  Ничего хорошего (идиш).

43  Типография.

44  Эммануил Казакевич (1913–1962) был в то время главным редактором альманаха «Литературная Москва».

45  Год не указан, но разумно предположить, что это 1956-й.

46  Роман «Не хлебом единым», опубликованный в №№ 8, 9 «Нового мира» за 1956 год. Владимир Дмитриевич Дудинцев (1918–1998).

47  Ирина Эренбург (1911–1997), дочь писателя Ильи Эренбурга, псевдоним Эрбург, переводчица с французского.

48  С. Липкин, публикуя этот текст в книге, исправил на «некрасиво», как это и было у Пастернака. Однако у В. Гроссмана написано «неприлично».

49  «Единственные стихи моего младшего сына, когда ему было 12 лет: “Когда б я увидел древо, повесился бы на месте”. Строки эти рассмешили моих друзей, их не раз в тяжелую минуту повторяла А. Ахматова». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 90.

50  Часть письма опубликована в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 90.

51  Писатель Иван Макарьев (1902–1958) был арестован в 1937 году, осужден, отбывал срок в Норильске, в середине 50-х годов был реабилитирован и вернулся в Москву. В апреле 1958 года стало известно, что он, секретарь партбюро, пропил две тысячи рублей партийных взносов. Предстояло «персональное дело». И Макарьев покончил с собой — вскрыл вены.

(http://www.vilavi.ru/pes/080111/080111.shtml6 http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Kasabova/08/14.htm http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Kasabova/08/14.htm).

52  Вернер Гейзенберг (1901–1976), немецкий физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии, один из создателей квантовой механики. В 1958 году была опубликована его работа «Открытие Планка и основные философские проблемы атомной теории».

53  Александр Пузиков (1911–1996) — в то время главный редактор издательства «Художественная литература».

54  Художник Александр Тышлер (1898–1980).

55  Этого письма нет в архиве, но есть здесь: Семен Липкин. «Угль, пылающий огнем», (М.: РГГУ, 2008), стр. 166–168.

56  Григорий Иванович Владыкин в те годы (1957–1962) возглавлял издательство «Художественная литература».

57  «…Читателя удивит (может быть, неприятно удивит) мнение Гроссмана о романе “Доктор Живаго”. Я не согласен с жесткой критикой произведения великого поэта, но я ведь пишу не о себе, а о Гроссмане. Одна фраза, не касающаяся романа («кого ты назвал…»), написана так неразборчиво, объяснить ее не могу». С. Липкин. Рукописная страница, архив Е. Макаровой.

58  Соцреалисты, своего рода имя нарицательное советского официоза в литературе.

59 «…Не думаю, что пастернаковская проповедь христианства “далека от истинного христианства”. Не думал так и Борис Зайцев, приветствовавший роман Пастернака как художник и христианин.

Впрочем, Анна Ахматова, восхищаясь стихами в «Докторе Живаго», отозвалась о романе так: «Не умеет рисовать людей» (фразу цитирую по памяти).

В то же время мне близки и дороги (поэтому и публикую их) слова Гроссмана, вслед за Толстым и Чеховым горевавшего о “пришествии декадентства в самую великую из литератур, самую добрую, самую человечную”. Мысль о доброте и человечности, о жалости к падшим, виновным Гроссман повторяет и в другом письме, отправленном мне в октябре того же года из крымского поселка недалеко от Коктебеля. Здесь лестная для меня — хотя и не без шипов — оценка переложения одного из эпизодов индийского эпоса “Махабхарата”.

Упоминание о Гослите и директоре издательства Владыкине связано с проектом (неосуществленным) издания сочинений Гроссмана. Слова: “Зайдешь в помещение, Беня...” — цитата из Бабеля. Горик — мой младший сын Георгий, теперь врач. Не помню, в связи с чем Гроссман его упоминает. Упоминаемые в письмах Ольга Михайловна и Екатерина Васильевна — это О.М. Губер, жена Гроссмана, и Е.В. Заболоцкая». С. Липкин. Рукописная страница, архив Е. Макаровой.

60  Екатерина Ивановна Шварц, вдова писателя Евгения Львовича Шварца, умершего в Москве 15 января 1958 года.

61  Исайя (Исай) Лежнев (1891–1955), советский публицист и литературный критик.

62  Писатель Александр Крон восстановил здоровье и дожил до 1983 года.

63  Сын Семена Израилевича, в то время студент мединститута.

64  Заместитель главного редактора.

65  Речь идет о рассказе «Тиргартен».

66  В оригинале дата такая. Письмо опубликовано частично в «Сталинграде Василия Гроссмана», стр. 86.

67  Первая жена Семена Израилевича.

68  Гроссман В.С. Повести, рассказы, очерки. М.: Воениздат, 1958.

69   Дым, туман (нем.).

70   Константин Воронков в 1950–1970 годах служил оргсекретарем и секретарем правления в Союзе писателей СССР.

71  Вячеслав Ковалевский, близкий друг Гроссмана.

72  Борис Самойлович Ямпольский (1912–1972).

73  «Я перечитываю эти строки, и сердце мое сжимается. Какая пророческая печаль в письме, написанном в такие дни, когда художника должно было охватить победное, великое счастье. Как он предчувствовал: “Судьба книги от меня отделяется. Она осуществит себя помимо меня, раздельно от меня, меня уже может и не быть”. Все сбылось, ведь истинные поэты всегда пророки. А в тот день, когда я читал это письмо, не предвидел я, не мог предвидеть того, что свершится, только с радостью обратил внимание на то, что мой друг впервые написал слово “Бог” как полагается — с прописной буквы» (Семен Липкин. «Жизнь и судьба Василия Гроссмана»).

74  Писатель Юрий Давыдов (1924–2002).

75  Иван Кашкин (1899–1963), известный переводчик, автор статей о зарубежной литературе.

76  Памятник Горькому у Белорусского вокзала.

77  Письмо почти полностью опубликовано С. Липкиным в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 54–55.

78   Мирзо Турсун-заде (1911–1977), таджикский поэт.

79  «Слова матери Тургенева о Полине Виардо». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 90.

80  «Статью, основанную на речи на похоронах, Гроссман по радио прочел, это было первое разумное и достойное слово, сказанное в России о Платонове. В виде рецензии на посмертно вышедшую книгу Платонова статья была напечатана в “Литературной России”. Еще о Платонове мало знали, когда Гроссман писал: “А. Платонов — писатель, пожелавший разобраться в самых сложных, а значит, в самых простых основах человеческого бытия”. Поразительная по своей глубине и изящной, математической краткости формула! Гроссман иначе вел свой поиск, чем Платонов, но оба искали одного и того же, и неслучайно Гроссман сказал о своем друге, что Платонов “не стал бы писать, если б неутомимо, исступленно и безудержно, всегда и повсюду, не искал человеческого в человеке”». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана».

81  Николай Корнеевич Чуковский.

82  Борис Александрович Вадецкий (1906–1962).

83  Закончив роман «Жизнь и судьба» в 1960 году, Гроссман предложил его журналу «Знамя», что повлекло за собой сначала давление со стороны литературной бюрократии, а затем и арест произведения офицерами КГБ. Этот отрывок опубликован в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана».

84  С. Липкин. Две легенды. Стихи: 1. Степная притча; 2. У развалин ливонского замка. Новый мир, № 8, 1961.

85  Пасынок Гроссмана от второго брака с Ольгой Михайловной Губер, урожд. Сочевец. Губер был арестован в 1937 году, вслед за ним взяли и Ольгу Михайловну. Несколько лет Гроссман растил Федю и Мишу один, чудом ему удалось добиться ее помилования. Миша погиб в августе 1942 года при взрыве снаряда во дворе чистопольского военкомата.

86  Невестка Гроссмана, Ирина Новикова.

87  Сын С. Липкина.

88  Устав от ожидания, Гроссман, наступив на горло собственной песне, один из экземпляров своей рукописи в сентябре 1960 года решил все-таки показать еще и Твардовскому. Тот прочитал роман чуть ли не в один присест. «Гроссман, — отметил он 6 октября 1960 года в рабочих тетрадях, — вышел из своих зачинов и запевок первой книги, где цельным рассказом выглядела лишь битва за вокзал. Здесь он расписался Здесь он вырвался на “оперативный простор” Это из тех книг, по прочтении которых чувствуешь день за днем, что что-то в тебе и с тобой совершилось серьезное, что это какой-то этап в развитии твоего сознания». Но Твардовский уже тогда предвидел, что с ходу этот роман Гроссмана никому напечатать не удастся, придется бороться, идти на какие-то компромиссы, чем-то жертвовать. Однако ввязываться во все это главный редактор «Нового мира» не захотел.

    Гроссман был страшно разочарован решением Твардовского.

89  Люди, годы, жизнь. «Новый мир», 1961, № 1. Отрывки и варианты: «Литературная Москва», 1955, «Литературная Грузия», 1961, «Театр», 1961.

90  Частично опубликовано в книге «Сталинград Василия Гроссмана» на стр. 75 и 89.

91  Выдержки из этого письма опубликованы в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 75. Далее Липкин рассказывает об отношениях Гроссмана с Твардовским и об аресте романа в феврале 1961-го.

92  Рачия Кочар (1905–1965) — армянский писатель. Его роман «перепереводил» Гроссман с перевода Асмик Таронян. «Асмик принесла свой толстенный подстрочник, роман с точки зрения морали удовлетворил Гроссмана, он спросил только: “Подстрочники всегда такие безграмотные?” Первого ноября он сел в поезд. Из Армении он мне часто писал». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана».

93  «Поезд пришел в Ереван утром 3 ноября. Меня никто не встречал. Я стоял под голубым теплым небом на перроне, а на мне был толстый шерстяной шарф, суконная кепка и новое демисезонное пальто — я его купил перед отъездом, чтобы, как говорится, выглядеть в Армении прилично. И действительно, оглядывая меня, московские знатоки светской жизни говорили: «Не блестяще, но для переводчика пригодно». В одной руке у меня был чемодан, довольно-таки тяжелый — я ведь приехал в Армению на два месяца, в другой руке — мешок с тяжелой рукописью, подстрочником эпопеи о строительстве медеплавильного завода, написанной видным армянским писателем…». Гроссман В.С. Добро вам! М.: Советский писатель, 1967.

94  «В 1956 году мы с Гроссманом совершили поездку по маршруту Москва — Нальчик — Махачкала — Баку — Тбилиси — Сухуми. Всюду нас хорошо встречали благодаря моим крепким связям, за исключением Баку, там связей не было, устроиться в гостинице мы не могли, поехали в Тбилиси, Гроссман был огорчен, и в поезде я сочинил и играл сцену его предполагаемой торжественной встречи в Тбилиси». С. Липкин. Публ. по архивной рукописи. Е. Макарова.

95  «В 1948 г. мы с Гроссманом поехали в Киргизию, были на Иссык-Куле. Гроссман об этой поездке написал очерк». С. Липкин. Публ. по архивной рукописи. Е. Макарова.

96  «Шолохов в одной из своих речей на одном из партийных съездов призывал писателей, для подъема творчества, покинуть столицу с ее санитарными удобствами и жить на селе». Публ. по архивной рукописи. Е. Макарова.

97   Когда жизнь писателя не могла быть и хуже — КГБ конфисковал рукописи его романа «Жизнь и судьба», его брак рухнул и у него обнаружили неизлечимую болезнь, — Василий Гроссман принял приглашение поехать в Армению, чтобы перевести армянский роман. Он поехал туда и написал про свое путешествие книгу.

98  «Гроссман продолжал ежедневно работать. “Графоманы все же упорны”. Он написал несколько великолепных рассказов — только часть их напечатана. Наново переписал повесть “Все течет” — увеличил ее почти вдвое». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана».

99  Наталия Роскина, дочь погибшего на войне Александра Роскина, близкого друга В. Гроссмана.

100 Поэтессы Вера Звягинцева и Мария Петровых. Они тоже переводили армянских поэтов.

«...Так в каждом — и поэт и воин, / И для обоих смерти нет. / Плечом к плечу проходят двое — / Бесстрашный воин и поэт». (Геворг Эмин. Пер. В. Звягинцевой).

«...О, дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь Наири! / Меча и пламени певец, — я лишь хочу твоей любви, / Я за тебя пошел на бой, меня разлукой не кори, Умру, чтоб вольным быть тебе, исчезну я, а ты живи!..» (Амо Сагиян. Пер. М. Петровых). http://futurum-art.ru/autors/taronyan.пхп

101 Задница (идиш.).

102  Асмик Таронян.

103  Выдержки из этого письма опубликованы в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 89 и 107.

104  Рувим Моран.

105  Строки мудрых. М.: Советский писатель, 1961.

106 «Гроссман хорошо относился к критику Федору Левину (в скобках не побоюсь сказать: потому что тот высоко ценил творчество Гроссмана), он жалел Левина, когда тот, по навету сослуживца-стихотворца Коваленкова, был судим и арестован на Северном фронте за необдуманно откровенные речи, но тот же Федор Левин, когда Ермилов выступил в “Правде” со статьей, уничтожающей пьесу “Если верить пифагорейцам”, сказал Гроссману: “Поручили бы это мне, я написал бы мягче, деликатней”, — так удивительно ли, что с тех пор Гроссман стал смотреть на него “угрюмо и грозно”». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана».

107  Писательница Вера Панова (1905–1973).

108  «Речь идет о небольшом сборнике рассказов в издательстве “Советский писатель”. Не помню, вышел ли этот сборник, на издание которого согласились с большим трудом». С. Липкин. Рукописное примечание в рукописи. В примечании к книге «Сталинград Василия Гроссмана» (стр. 108) говорится о книге «Старый учитель» 1962 года.

109  Это письмо частично опубликовано в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана».

110  В декабре 1961 года Гроссман закончил работу над переводом романа Кочара «Дети большого дома», который вышел в свет лишь в 1966 году, и начал писать книгу об Армении, которая была опубликована посмертно под названием «Добро вам!».

111  Анатоль Франс. Жонглер Богоматери. Собрание сочинений в 8 тт. Том 2. М., 1958.

112  Друзья Гроссмана и Липкина, литератор Рувим Давидович Моран (1908–1986), одессит, и его жена, Илла Михайловна Боруцкая-Моран.

113  Переводчик Лев Минаевич Пеньковский (1894–1971), друг Гроссмана и Липкина.

114  «А.А. Яблочкиной было в то время 97 лет». Комментарий С. Липкина к частично опубликованному письму в книге «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 131.

115  При отсутствии конверта адрес отправителя неизвестен.

116  Ольга Михайловна.

117  Екатерина Васильевна Заболоцкая.

118  «Намек на мою поэму “Нестор и Сария”, действие которой происходит в Сухуми». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана», примеч. на стр. 114.

119  Казаков Ю.П. Легкая жизнь: Рассказы. М.: Правда, 1963. Б-ка «Огонек» , № 28.

120 «Я впервые в жизни читал на совместном заседании секции поэтов и переводчиков собственные стихи. Об этом “Литературная газета” опубликовала сочувственную заметку». С. Липкин. «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 126.

121  Анна Самойловна Берзер (1917–1994), редактор журнала «Новый мир» (1958–1971).

122  Это письмо частично опубликовано в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 128.

123  М.Н. Черневич, переводчица с французского.

124  С. Липкин уезжал на это время в Душанбе и просил Екатерину Васильевну сообщать о том, как проходит послеоперационный период.

125  Это письмо частично опубликовано в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 130.

126  Поэт Павел Антокольский, племянник скульптора.

127  Письмо частично опубликовано в книге С. Липкина «Сталинград Василия Гроссмана», стр. 131.

128  Последнее письмо, полученное С. Липкиным от В. Гроссмана.