Ближе к осени 2015 года все чиновники от мала до велика стояли на ушах. Ничего не получалось с федеральным бюджетом: в нем впервые зияла дефицитная дыра в три процента. А тут еще на 25 сентября намечался отчет правительства страны перед Госдумой о выполнении антикризисного плана, который трещал по всем швам. Отчет перенесли на середину октября, однако текст депутатам предоставили. А шила в мешке, тем более в русском, не утаишь. К утечкам добавился свежий доклад Счетной палаты РФ, и перенос даты стал ясен: план провален. Из намеченных нормативных актов удосужились принять менее двух третей, а из них удалось исполнить лишь менее трети мероприятий.

Провал закладывали уже на этапе подготовки. Мало того что в законах и актах обозначили только общие результаты без конкретных показателей, но закладывалась и убогая идеология. Не удосужились написать главное: какой будет политика форсированных инвестиций, как сокращать сверхвысокую инфляцию, кроме как через поднебесное взвинчивание контрольной ставки Центробанка, и как эту ставку снижать. Ничего не говорится о развитии высокотехнологичных отраслей и переходе на инновационный путь развития. Словом, не продумано коренное изменение экономической политики — если власти намерены не только говорить, но и действительно соскочить, наконец, с нефтегазовой иглы. А без этих радикальных мер нельзя стимулировать экономический рост, а стало быть — и продолжать перезревшие реформы.
На туманные «хотелки» наложились бракованные методы распределения средств. Для борьбы с кризисом на 2015 год из бюджета отраслям и компаниям выделили более 600 млрд руб., плюс 206 млрд с гаком направили в антикризисный фонд. Однако к 1 сентября правительство распределило только 163,6 млрд. Например, так и не дошли 4,5 млрд до Агентства ипотечного жилищного кредитования, а ведь они могли поддержать семьи, оказавшиеся в сложной ситуации. В итоге ни один из 22,5 тысячи заемщиков, подходивших под сверхжесткие критерии, поблажками не воспользовался. Отчитываясь перед думцами в конце октября, первый вице-премьер Игорь Шувалов неуклюже оправдывался: «Мы считали, что лучше немного поприжимать эти денежные средства, не доводить до потребителей, и, если ситуация будет в других секторах развиваться хуже, мы сможем тогда перебросить эти денежные средства». Но, пока министры чесали затылки, денег не получила ни одна отрасль, а эксперты назвали закон поддержки ипотеки мертворожденным. В первом полугодии 2015 года таких кредитов выдали на 40% меньше, чем за тот же период года предыдущего. Эта тенденция, говорят эксперты, сохранится и в ближайшей перспективе. И отрасль тонет. Кое-какие деньги по антикризисной программе стали доходить только к концу года, но спасительная формула «лучше поздно, чем никогда» в экономике не работает. По итогам третьего квартала продажи квартир рухнули почти наполовину, ввод жилья в Московской области сократился на четверть, а во многих регионах — на треть. Число крупных проблемных девелоперов, угодивших в процедуру банкротства, с 22 выросло до 30. В этом нет ничего удивительного, поскольку уже в 2014 году несколько застройщиков работали с отрицательной рентабельностью. Но теперь актуальна другая загвоздка: ипотечную ставку будут субсидировать только до апреля 2016 года. И лишь на первичном рынке жилья. Между тем строительство, равно как и автопром, — это те мощные буксиры, которые вытаскивают экономики из кризисов. Однако у нас и автопром умудрились за год провалить почти на 40%.
Первые тромбы на пути движения денег возникли на верхних этажах. Деньги лежат, пока идет обоснование проектов. Потом выясняется, что насчитали лишнее или инфляция требует корректировок, как объясняют чиновники аудиторам. Это верно, время не самое комфортное. «Но вы же поймите, — взывал вице-премьер Шувалов к думцам, — это большая ответственность, и ложится она на конкретного сотрудника и на министра финансов». Однако такие ситуации и проверяют квалификацию чиновников, а она частенько оставляет желать лучшего. Зачем, например, бесконечно ловить поправки на инфляцию, когда валютный курс скачет чуть не ежедневно? Стоит ли того копеечная экономия? Ведь падение валового продукта за время этих пересчетов приносит стране гораздо больше убытков. Да и вертикаль власти скрутилась в диковинную геометрическую фигуру, в закоулках которой концов днем с огнем не сыскать. Эта фигура, плодя инфляцию, убийственно тормозит скорость обращения денег в экономике, не давая им возможности превратиться в капитал, да еще помогая отщипывать миллиарды на шкурные нужды. А скорость оборота денег — показатель критичный, поскольку, по Марксу, является «душой капитала» и его дрожжами. У оставшихся без денег компаний падает производство, персонал либо сокращают, либо переводят на укороченную неделю. И вот дождались: впервые с начала века покупательная способность населения рухнула на 12%. Падает прибыль торговли, а вслед за этим — ее налоги. Доходы бюджета сокращаются, а расходы стремятся в поднебесье. Круг замкнулся! Ведь спрос населения — мощнейший драйвер экономики.
Не рациональнее ли зафиксировать курс рубля, скажем, на дату принятия закона и, ориентируясь на него, перечислять выделенные средства? Однако последнее слово остается за Минфином, который и всегда неохотно расходовал деньги, а уж в кризис — тем более. Словом, политические обещания компаниям правительство выдало, но до последнего тянуло кота за хвост. Наталия Акиндинова, директор Центра развития ВШЭ, считает, что время уже упущено: «В какой-то момент чиновникам показалось, что все наладится само собой, и антикризисные меры не использовались. А сейчас реализовать все уже не получится».
В пасынках, как водится, оказалось и сельское хозяйство. Премьер Медведев обещал, что субсидирование сведет процентную ставку по кредитам на посевную до 5–10%. На деле она составила 25%, а потребность в займах у аграриев удвоилась. Им по антикризисному плану дополнительно выделили 50 млрд — до осени прошло только 3 млрд. Финансовое положение сектора критическое: ресурсы подорожали в 1,5–2 раза, а закупочные цены государство в лучшем случае отпустило чуть-чуть, опасаясь скачка инфляции и социального недовольства. Но если эти цены и дальше не будут покрывать издержки, то банкротство компаний и фермеров станет массовым. А коли отпустить закупочные цены — население тут же ощутит всю прелесть ситуации на своих кошельках.
Куда подует ветер — это видно уже сегодня. Например, правительство на 2 млрд руб. увеличило уставной капитал Росагролизинга под льготную программу аренды высокопроизводительной техники российского производства. Но саму программу чиновники даже написать не удосужились! Компания получила деньги и, не мороча головы, положила на свой счет в банке. Условия аренды техники при этом не изменились! Тем не менее, согласно утвержденному на 2016 год бюджету, Росагролизингу полагается новая порция поддержки. Можно догадаться, куда она пойдет. Смотрите, что получается. ЦБ, взвинчивая ставку рефинансирования, якобы борется с инфляцией, попутно преграждая реальному сектору доступ к подорожавшим кредитам. А бюрократическая вертикаль, вместо того, чтобы быстрее довести деньги до бизнеса, топит их, по выражению бессмертного Салтыкова-Щедрина, в толстом слое «админи¬стративной слякоти». Так что экономика в итоге стонет под двойным прессом.
Но г-н Шувалов, отчитываясь перед депутатами, изо всех сил держал хорошую мину, приговаривая, что экономика хоть и «не чувствует себя хорошо, но могло быть и хуже». А его начальник, премьер Медведев, и вовсе уверяет: «У нас есть четкий план действий. Благодаря его последовательной реализации положение российской экономики сегодня устойчиво и предсказуемо». Ой ли?

Похваливая себя, премьер Медведев и его соратники имели на то некоторые основания. Правда, основания, как нынче принято выражаться, виртуальные. Президент Путин осенью заявил, что «пик кризиса в целом достигнут, и российская экономика приспособилась или уверенно приспосабливается к изменяющимся условиям жизни». И выразил одобрение действиям правительства и Центробанка. Еще раньше, на Восточном экономическом форуме во Владивостоке в начале сентября, рассуждая о методах борьбы с кризисом, Путин сказал журналистам: «У правительства есть набор мер, предложений по поводу того, что и как нужно делать в подобных условиях. Ничего необычного для нас в этом нет. В целом мы уже проходили ситуации подобного рода в 2008 и 2009 годах, да и в предыдущее время тоже». Ну, не станет ведь премьер перечить президенту, да еще во вред себе!
Не знаю, по какой причине президент использовал такую формулу нынешнего кризиса: «Ничего необычного для нас в этом нет». В любом случае формула таит солидную долю лукавства. Отличие в том, что предыдущий кризис был мировым, спровоцированным коллапсом американского рынка недвижимости. Хотя российский валовой продукт обвалился тогда почти на 10%, однако уже через год экономика оправилась. Кризис просто залили немыслимыми деньгами. Владимир Путин говорил в Госдуме, будто стране это обошлось в 2 трлн рублей, а по расчетам академика Аганбегяна — в 16 трлн. Что интересно, эта фантастическая разница величиной в годовой ВВП России, испарившийся в никуда, не взволновала наших доблестных парламентариев. Однако в декабре 2014 года премьер Медведев очень показательно проговорился в том духе, что Россия «строго говоря, не выходила из кризиса 2008 года в полном объеме», а сейчас сталкивается с новым. А коли не вылезла — значит, таковой оказалась и эффективность прошлого антикризисного плана. Так все-таки: поможет ли сегодня старый инструмент?
Приведу одну цитату: «Этот кризис несет крупный интеллектуальный вызов. Он требует выработки новой повестки экономического и политического (и вообще обществоведческого) анализа, становится мощным стимулом для переосмысления существующих экономических и политических доктрин в глобальном масштабе и применительно к отдельным странам… Структурные кризисы уникальны, т.е. опыт, накопленный при преодолении каждого из них, имеет ограниченную ценность в новых условиях... Кризисы можно сравнивать друг с другом, учитывать их особенности, но не переносить рецепты антикризисной политики от одного из них к другому». Пишет это Владимир Мау, ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы. В том же духе со всех трибун говорит и академик Абел Аганбегян. Между прочим, Мау — один из научных руководителей команды, разработавшей «Стратегию-2020», которую правительство положило на хранение в один из своих архивов и благополучно забыло. Обошелся документ в 500 миллионов, а пользы не принес ни на грош. Теперь выделяют деньги на сочинение «Стратегии-2030». А реализуй власти хоть какие-то пункты из стратегии предыдущей — может, и кризис не ударил бы так сильно, а может, и обошел бы стороной…
Похоже, наши фельдмаршалы ученых не слушали, а традиционно готовились к прошедшей войне, забыв, что победа в ней была Пиррова. Ну что ж, наблюдаем привычную забаву: вновь и вновь ступаем по старым граблям, хотя природа нынешнего кризиса принципиально иная. Страна попала в стагфляцию. Здесь сплелись инфляция и падение валового продукта. Эта гремучая смесь обвалила на 10% реальные доходы населения, которые в прошлый кризис даже росли. Такого еще не было в новом веке! Стандартных рецептов выхода из стагфляции в мире нет, потому что она отличается «лица необщим выраженьем» в каждой стране. США, например, из стагфляции 70-х годов выбирались десять лет. Вернул Америку к нормальной жизни президент Рейган. «Даже не экономист и не юрист — актер, — обращает внимание академик Аганбегян. — Правда, у него была классная команда экономических советников, с которыми президент встречался каждую неделю и делал то, что они советуют. Но в России такой традиции нет. Экономическими советниками президента назначают случайных людей».

Сегодня у власти много актеров, и каждый играет свою роль. Очень ярко за¬явил о себе этот театр осенью на инвестфоруме «Россия зовет», который ежегодно созывается под патронатом Внешторгбанка. Одну мизансцену разыграли главы Минфина и Минэкономразвития Антон Силуанов и Алексей Улюкаев. Если последний отстаивал благоприятные условия развития экономики, что со временем гарантировало бы наполнение бюджета, то первому важнее было свое, родное: заштопать бюджетные дыры именно сегодня. Ну а что будет с экономикой завтра — это уж как карта ляжет. Подозреваю, что эта полемика настолько впечатлила присутствующих инвесторов, что у них не оказалось вопросов к президенту Путину.
К тому же Силуанов настойчиво добивался повышения налогов нефтяникам, игнорируя публичное обещание президента не делать этого в ближайшие годы вообще. Что стоит за этим? Уверенность в безнаказанности победителя, наполнившего казну в критический период?
Мне кажется, на глазах потенциальных инвесторов не стоило так уж откровенно пускаться в оговорочки по Фрейду, которыми страдают не только эти министры. Не кто иной, как хозяин форума, глава ВТБ Андрей Костин в этом же зале высокомерно заявил: «Если сегодня малый и средний бизнес не востребован в стране, то какой смысл их кредитовать?». Но, пардон, ведь о необходимости развивать этот сектор не раз говорил президент. И не просто говорил — проводил специальное заседание Госсовета, на котором принимались соответствующие решения. И что, для Костина им грош цена?
Или вот еще мизансцена — с участием советника президента по экономике академика Сергея Глазьева. Он в пух и прах разносит политику ЦБ, а президент ее хвалит. Кто прав? Если Глазьев, то почему президент не прислушивается к советнику? А если президент, то как он терпит публично противоречащего шефу советника? Мало того, Кремль не единожды открещивался от его странных инициатив вроде запрета на хождение доллара в стране. Не вдаваясь в детали критики советником политики ЦБ (это отдельная тема), приведу мнение специалиста по макроэкономике Константина Сонина: «Познания Глазьева в области экономической науки и реальной экономики очень малы. Все его многословные писания — типичный “самсебяиздат”. Он, рассуждая про инфляцию, путает денежную массу и денежную базу и т.п.». Ради объективности замечу: не будучи знатоком макроэкономики, Глазьев известен как специалист в области научно-технического прогресса.
Подозреваю, что назначение академика Глазьева, равно как и журналиста… прошу прощения — вице-премьера Дмитрия Рогозина, над познаниями которого в подотчетной сфере военно-промышленного комплекса специалисты откровенно потешаются, — эти назначения по большей части состоялись для того, чтобы нейтрализовать обоих в качестве сооснователей партии «Родина».
Но кульминация спектакля, на мой взгляд, отразилась вот в какой мизансцене. Минздрав настойчиво оптимизирует отрасль. В результате, по данным Росстата, за 2014 год сокращены 12,84 тыс. врачей, 40,5 тыс. средних медицинских и фармацевтических работников, 36,7 тыс. младшего персонала. Каков промежуточный итог? Выросли очереди в поликлиниках и смертность, онкобольные, не получая сильнодействующих препаратов, сводят счеты с жизнью, увеличивается доля платных услуг — и это в кризис, когда населению и без того несладко. Все эти прелести обнаруживают активисты Объединенного народного фронта (ОНФ) и темпераментно выкладывают президенту Путину на очередной встрече. Но что за кадром? Правительство президента, которым Владимир Путин не нахвалится, затеяло оптимизацию здравоохранения, а «фронтовики», лидером которых является тот же президент, обнажают перед его очами нелепость и вредность затеи его правительства! Такие вещи не нравятся. Президент Путин на встрече с активистами ОНФ в конце ноября призвал их «не разворачивать охоту на ведьм и не раскачивать госаппарат». «У нас нет задачи ударить по штабам», — сказал Путин.
Хорошо, оставим штабы в покое. Но что прикажете делать, если государственная машина уже много лет крутится вразнос, демонстрируя другой театр абсурда? По некоторым оценкам экспертов, действуют около 8 млн разных актов, и ежедневно (!) куча эта пополняется пятидесятью документами. Многие противоречат друг другу. Минэкономразвития только за последние четыре года забраковало около трети чиновничьих «новаций», чем сэкономило бизнесу до 3 трлн руб. Из 15 трлн федерального бюджета 2014 года две трети пошли на программное финансирование. Результаты плачевны. Так, на развитие промышленности выделено более 150 млрд руб., но за первую половину предкризисного года освоено лишь 29%, а за девять месяцев — 47%. По некоторым программам картина еще хуже: в станкоинструментальной и химической — освоение по нулям… Бизнес не утонул окончательно в этой административной слякоти лишь потому, что смазывает шестеренки государства взятками. И если низовая коррупция сокращается, то верховая растет.
Расчеты Владислава Иноземцева, директора Центра исследований постинду-стриального общества, показывают: из 26 трлн руб. расходов консолидированного бюджета на 2014 год можно было без проблем сэкономить 3–4 трлн. Но, по оценкам аналитиков Института стратегического анализа ФБК, эффективность государственного управления за последние десять лет снизилась в 1,5 раза, а потому никакой экономии не видно. По словам главы Минэкономразвития Алексея Улюкаева, 30–35% всех издержек реальной экономики связаны с регулятивными требованиями. Словом, контора пишет! Конечно же, ни о каком «ручном управлении», которое весьма уместно при проектном финансировании и программном управлении, даже мечтать не приходится. Такие деликатные инструменты в условиях всеобщего хаоса откровенно блокируются, что мы и наблюдаем. Однако о кардинальной перенастройке машины государственного управления речи пока не идет. Видно, кризис не сильно достал…

В итоге мы имеем не один, а несколько театров абсурда, а на лице страны видим даже не выражение — жуткую гримасу голландской болезни. Да, про углеводородную «иглу» сказано много верного. Она провоцирует власть сладко почивать на природной ренте потому, что нефть и газ приносили больше половины бюджета. Но это не все последствия. Их львиная доля скрыта от дилетантов, но специалисты эти гримасы знают назубок. Например, известный финансист Андрей Мовчан считает: государство не может превратиться в одну компанию и извлекать добавленную стоимость из углеводородов вечно и долго. Как правило, только для этой одной функции стране нужно очень ограниченное количество людей. Напомню, что в свое время Маргарет Тэтчер предупреждала наших деятелей: смените модель экономики — для обслуживания трубопроводов России хватит 50 млн человек. Однако наши ловкие пропагандисты извратили слова экс-премьера: дескать, коварный Запад спит и видит, как бы сократить население нашей страны... А теперь с теми, кто не допущен к хлебным скважинам и трубопроводам, происходят сложные процессы, потому что страна начинает видоизменяться под воздействием конкурентного преимущества «иглы». Дело в том, что рентная экономика — будь то земля, рабы, водные ресурсы или углеводороды — это естественный процесс, вызывающий концентрацию ресурса и власти в руках наиболее удачливых, наиболее сильных и готовых это делать. Процесс набирает силу и инерцию потому, что, в отличие от труда, владение и распоряжение рентой можно концентрировать. Это значит, что контроль сращивается с властью, а она срастается с экономикой. И, как только это происходит, возникает монополистическая система. По сути, наступает феодализация. Система порождает некие концентрические круги, где собственность все быстрее всплывает на самый верх, а дальше по понятиям распределяется вниз. Конкуренция умирает. И как только это происходит, снижается качество всего и вся, увеличиваются издержки, допускается все больше и больше ошибок. Естественно, увеличивается волатильность рынков и экономики, потому что ресурсы могут иметь разную цену, разный спрос. Как правило, это ориентировано и на внешние рынки. В виде компенсации пытаются ужесточить контроль, но в сложной экономике административные методы бессильны. Значит, неотвратимо упрощается вся экономика, а ресурсная спираль, раскручиваясь внутри общества, обостряет новые проблемы. Какие?
Успешный ресурс приносит сверхприбыли. Только дорогая нефть за жирное десятилетие подарила России не менее 1,5 трлн долл. Представьте, что годовой ВВП страны просто свалился вам на голову! Есть от чего расслабиться…
Сверхдоход власть использует по своему усмотрению — наш парламент безропотно утвердит любую смету. Но следом возникают перекосы. Сверхприбыли атрофируют другие сегменты экономики в сторону торговли и импорта: когда есть шальные деньги, вы можете все купить — и даже то, что способны неплохо делать в стране. Препарировав данные Росстата за 2015 год детальными расчетами, Яков Миркин, завотделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН, получил такой результат: наша могучая экономика — это 1 трамвай и 4 троллейбуса в месяц, чуть больше 200 металлорежущих станков и 200 плугов. Великая промышленность производит в год одно пальто на 140 человек, одну пару трикотажных носков/колготок на человека, одно платье на 20 женщин, пару брюк на 12 человек, одну деревянную кровать на 100 человек. Купаясь в импорте, вы не замечаете того, что качество ВВП падает, его хрупкость возрастает.
С другой стороны, поскольку вы очень много экспортируете углеводородов, в страну идет бурный поток иностранный валюты. Но при этом курс валюты национальной начинает непомерно расти. За десять лет рубль переоценен примерно на 60%. И вы бросаете заниматься другим бизнесом, потому что невыгодно: себестоимость высокая. Проще купить все за границей, тем более — есть на что. Ведь работники прилично получают и с удовольствием покупают импорт. Словом, Россия почти ничего не производит вовсе не потому, что не умеет: это бессмысленно, потому что страна дважды жирует на монопольном ресурсе. Первый раз — потому что выгодно качать нефть, а второй раз — потому что рубль дорогой и выгоднее импортировать, а не делать самим.
Наивно было бы думать, что бедный рубль атакуют только валютные рынки. Увы, его со своей стороны изрядно щиплют госкорпорации. Например, «наше все» — «Газпром». Аналитики посчитали: монополия за последние десять лет фукнула 2,4 трлн руб. на бросовые проекты. Для сравнения, примерно столько стоит «Роснефть». В по¬следние месяцы уходящего года к ним добавились 40 млрд, бесполезно зарытых в Восточный маршрут «Южного коридора». Напомню также, что на первый этап антикризисной программы правительство наскребло лишь 1,172 трлн, а с учетом 1 трлн на докапитализацию банков — 2,17 трлн. «Газпром» в 2015 году добудет 414 млрд куб. м, прогнозирует Минэкономразвития, — минимум за всю свою историю, хотя еще в июне монополия сулила 450 млрд куб. м. Между прочим, мощности созданы на 610 млрд куб. м., денежки потрачены. Вот только отдачи нет. Допущены просчеты в оценке спроса, указывает аналитик «Сбербанк CIB» Валерий Нестеров. Он считает: «Газпром» стал жертвой любви к мегапроектам, все чаще — политическим. Теперь к ним присоединился «Турецкий поток». Зато обогатились его подрядчики, отмечает ведущий аналитик в этой сфере Михаил Корчемкин: основные работы выполняли придворные структуры Аркадия Ротенберга, Геннадия Тимченко и Зияда Манасира, чья компания «Стройгазконсалтинг» теперь принадлежит Газпромбанку.
Видимо, в головах советских троечников, оказавшихся во власти, намертво засела догма из учебника политэкономии социализма, гласившая, что экономика есть концентрированное выражение политики. В современном же мире господствует логика обратная. И когда влиятельные деятели упрямо следуют догме социалистиче-ской, то не получают ни рациональной политики, ни сильной экономики.
Кстати, газификация Тюменской области недотягивает до 50%, а других регионов — еще меньше. Вот, казалось бы, совершенно необъятный рынок, способный поправить экономику «Газпрома» и страны, если следовать формуле Маркса: получать прибыль не с нормы, а с массы прибыли. Однако Маркса нынче подменили другие мыслители и духовные учителя. Монополия навязала правительству концепцию так называемой ценовой равновесности. Это когда стоимость газа на внутренние нужды стремится к цене внешнего рынка. Вот и взвинчивают тарифы для населения, хотя куда как больше монополия могла бы заработать, доведя газ до порога каждого домохозяйства. Но это ж сколько мороки придется взять на себя! Царское ли дело?
Коли Россия почти ничего не производит, начинается переток работников в ресурсную область, то есть в добычу нефти и газа, а также в бюджетные организации, в естественные монополии. И поскольку избыток триллионов давит, их надо куда-то вкладывать по закону перераспределения денег. Вот и перекармливают госкорпорации. Понятно, что их эффективность, а также эффективность работы чиновников падает, и людей там требуется все больше. В том числе — вчерашних студентов, которым безбедная бюджетная жизнь куда как слаще рисков собственного бизнеса. Поэтому в России на 20% больше чиновников на душу населения, нежели в СССР. Не потому, что мы такие дураки, просто людей элементарно надо чем-то занимать. Эксперты обращают внимание на то, что в последние годы съеживается ресурсная база для государственной бюрократии, объем которой неподъемен для нынешней экономики. А люди привыкли кушать хорошо. В том числе и поэтому очень много денег тратится на ВПК: вокруг комплекса кормятся вместе с иждивенцами 27 млн. И это тоже эффект голландской болезни, от которого никуда не денешься.
Правда, глава Минфина Силуанов изумил публику заявлением о том, что с голландской болезнью покончено. Верится с трудом. В конце ноября было известно одно: правительство отказалось продлять провалившийся антикризисный план на 2016 год, а экономику решено поддерживать скромным фондом в 150 млрд руб. Вице-премьер Шувалов призвал бороться с кризисом в рамках бюджета. Однако если он в 2008 году балансировался при цене нефти $55, то в 2014 году — при $100. Аналитики вынесли приговор: это означает двойное падение эффективности бюджетных денег за смешные шесть лет. Образован и фонд президента страны, который аккумулирует 1 трлн руб. На какие цели конкретно — не объясняется, ну а парламент спросить не осмеливается.

Надежда одна: опять подорожает нефть. Однако аналитики отрасли на графиках рисуют циклы низких цен, которые в прошлом веке тянулись по восемь-десять лет. И нынешний цикл короче не будет, говорят эксперты. Выход один: структурные реформы. По данным академика Абела Аганбегяна, отрасли и сферы, дающие две трети ВВП, технологически обветшали, изношены более чем наполовину, в среднем служат почти двадцать лет, тогда как старым считается десятилетнее оборудование. О структурных реформах не говорит только ленивый, но, кроме сотрясения воздуха, ничего не происходит. У Гегеля есть замечательная фраза про людей, которые возбуждение принимают за вдохновение, напряжение за работу, а усталость за результат. Не эти ли обманчивые состояния власти мы наблюдаем?
Между тем время, отпущенное России, тает, как мороженое в жару. Есть факторы, на которые власть, похоже, не обращает адекватного внимания. На первое место экономисты ставят демографию. По данным Мирового банка, страны «золотого миллиарда», менее пятой части населения Земли, производят две трети мирового ВВП. Беднейший миллиард (на самом деле 850 млн) не производит почти ничего — менее 1% мирового ВВП. Разрыв в доходах на душу населения — более чем в двадцать раз.
Однако и у богатых не все так уж благополучно. Они за последние полвека стремительно теряют динамику, но развивающиеся, а вслед за ними и беднейшие страны резко ускорились. Почему механизм роста в богатейших странах сломался? Виноват не дефицит природных ресурсов и не экологические катастрофы. Дело в том, что экономика существует не сама по себе, она обслуживает потребности людей. Нагляднее всего этот процесс показывает демография, которая в последнее время все решительнее становится хозяйкой экономического роста. Ведь точнее всех факторов потребности людей определяет возраст, ожидаемая продолжительность жизни, число детей и стариков. Вот как эту модель описывает известный экономист Алексей Михайлов. В развитых странах потребности вполне удовлетворяются. И когда люди слышат сетования про низкие темпы роста, невольно думают: а зачем дальше-то развивать экономику, да еще отрывая кусок от себя? Это и есть «ловушка богатства». Пенсионеры имеют все или почти все, чтобы не сберегать и не думать о будущем. Они хотят потреблять сегодня, что и делают с удовольствием. А страны тем временем входят в особый тип воспроизводства населения: низкая смертность, пенсионеров все больше, детей все меньше, поскольку рождаемость минимальна. И число иждивенцев на работающего растет. Эта модель до невозможности перегружает пенсионную систему. Рост экономики замедляется, поскольку резко упали инвестиции, а безработица все время высокая.
В бедных же странах велика смертность. Компенсировать ее может только большая рождаемость. Оборотная сторона — опять же максимальная нагрузка иждивенцев на работающего. В Нигере, например, один к одному. Это и есть «мальтузиан¬ская ловушка бедности». Взрослые слишком бедны, чтобы сберегать; детей много и число их быстро увеличивается, но они очень молоды, чтобы думать о будущем. И, тем не менее, в бедных странах инвестиции растут стремительно. Никакого противоречия «ловушке бедности» здесь нет: норма инвестиций вдвое выше нормы сбережений за счет международных потоков капитала. Крупнейшие компании развитых и развивающихся стран переводят производство в страны бедные из-за дешевой рабочей силы, позволяя им вырываться из «ловушки бедности».
Но самая замечательная демография для роста экономики — в развивающихся странах. Доля детей быстро падает, стариков еще не слишком много, и нагрузка иждивенцев на работающего минимальна. Это лучшая структура населения, стимулирующая думать о будущем, сберегать, инвестировать. Экономисты называют такую ситуацию «демографическим окном возможностей». Однако термин только подчеркивает уникальность ситуации: «окно» распахивается однажды. И только от самой страны зависит, сумеет ли она «окном» воспользоваться, пока оно не захлопнулось.
Демографическую ситуацию «окна» называют медианной: это когда примерно половина населения старше, а половина — младше определенного возраста. Каждая страна обречена пройти три стадии от бедности до богатства через два барьера. Первый — прорыв «мальтузианской ловушки бедности» возможен, когда медианный возраст населения 20–25 лет. Второй барьер: медианный возраст 35–40 лет. С ним впервые столкнулись СССР и Япония еще в 70 х годах прошлого века. Япония второй переход завершила, но после впечатляющего рывка получила череду кризисов в 80 х и «потерянное десятилетие» 90 х. В стране — самое старое население мира, заинтересованное в потреблении, а не в росте, и максимальная нагрузка иждивенцев на работающего.
А Россия с медианным возрастом населения в 38 лет оказалась в середине второго перехода, в котором застряла с 70 х годов. Возможно, именно поэтому у нас так затянулась череда экономических и политических кризисов. По прогнозу ООН, к 2025 году Россия достигнет медианного возраста 40 лет, и «окно возможностей» за¬кроется. Однако описанный выше механизм схлопывания уже начал работать. Россияне в последние годы сберегали достаточно много, однако это не вылилось в рост инвестиций, темп которых с середины нулевых упал вдвое. Эксперты называют такой разрыв колоссальным вычетом из возможного роста, который власти к тому же тормозили неудачной экономической политикой. Даже в кризис россияне, судя по опросу «Ромира», не хотят больше работать: 43% намерены тратить деньги только на еду и самое необходимое, 32% станут экономить на отдыхе и развлечениях, еще 30% откажутся от дорогостоящих покупок и товаров длительного пользования. И лишь 21% настроен подрабатывать на благо семьи.
Между тем, судя по мировым трендам, Россия могла бы не в кризисе прозябать, а расти на 6–8% в год. Ведь мы пока — в первой дюжине стран по минимальной нагрузке иждивенцев на работающего, очень мало детей и пока немного стариков. Мы в одной нише с Китаем, и если не имеем китайских темпов роста, то это прямо зависит от качества государственного управления. Я бы сказал, «окно возможно¬стей» на глазах превращается в «форточку». Материнский капитал помог многим семьям, но, по словам ведущего демографа Анатолия Вишневского, для роли кардинального ускорителя рождаемости он не годится. К 2025 году доля иждивенцев на работающего с нынешних 39% вырастет до 50%, а к 2050-му — до 60%. И через десять лет Россия окажется слишком старой, чтобы стать богатой.
Надо очень поспешать. Экономисты вполне представляют, с какого конца приступать, например, к обновлению основных фондов. Академик Аганбегян считает: в первую очередь следует досконально исследовать уровень технологий, машин и оборудования в каждой отрасли. Для этого — комплектовать бригады специалистов и ученых в каждом регионе. На базе полученной информации разработать программу обновления с расчетом инвестиций, времени окупаемости и эффекта. Конечно, это будут укрупненные расчеты, а не проекты, но они дадут примерные ориентировки. После этого этапа год-два уйдет на подготовку бизнес-планов перевооружения конкретных предприятий, оценку их экспертами, заключение договоров с поставщиками оборудования и так далее. Лишь потом можно искать деньги, и не только в рублях, но и в валюте. Если все сложится, наступит главный этап — реализация проектов, освоение технологий и выход на окупаемость. Эффект может быть таким: повышение производительности труда в 2–2,5 раза, снижение энергоемкости в 1,5, а материалоемкости — в 1,3 раза. Добавлю, что сегодня производительность труда нефтяников — в 10 раз, а в сельском хозяйстве — в 10–13 раз ниже, чем в США. Но перевооружение хоть немного повысит эффективность экономики.
По оценкам Аганбегяна, программа потребует дополнительных инвестиций в расчете на год около 2 трлн руб. Причем по курсу 2012 года — оценки ученый делал в 2013 году. Сегодня же с учетом девальвации понадобится в 1,5–2 раза больше. Цифры экспертов и министров отличаются в разы, а это триллионы! Где их брать? По времени, пишет академик, понадобится 10–15 лет. То есть программа имеет шанс не вписаться в рамки десятилетнего «окна возможностей» по демографическому фактору! А сколько времени уйдет на такую программу реально — одному Богу известно. Ведь при всех разговорах нет ясности, способна ли власть на конкретные шаги.
По мнению Руслана Гринберга, бывшего директора Института экономики РАН, который недавно стал его научным руководителем, правительство еще не определилось с выбором, какую политику проводить в промышленности: «По-моему, идет идеологическая дискуссия о шлифовании инвестклимата. Как будто какие-то потенциальные инвесторы лежат на печи и ждут, когда возникнут подходящие условия для инвестиций в товары с высокой добавленной стоимостью».

Как перед кризисом прошлым, так и теперь Россия оказалась без элементарных институтов, позволяющих иметь «длинные» деньги, владельцы которых не будут требовать их возврата как минимум 5 лет. А лучше — 10–20. В развитых странах действуют четыре дальнобойных основных фонда. Во-первых, негосударственные пенсионные. В них на протяжении примерно 40 лет до 10% зарплаты перечисляют граждане, организации и в ряде случаев софинансирует государство. У европейца, до-стигшего пенсионного возраста, по данным академика Аганбегяна, на счете обычно набегает 600–800 тыс. долларов, у американца — более 1 млн. А в целом каждый фонд часто имеет триллионы «длинных» долларов — мощнейший резервуар для самых эффективных инвестиций.
В России пытались копить часть пенсионных денег за счет предприятий, потом присоединились излишне доверчивые граждане. Однако единый социальный налог то увеличивали, то сокращали и в конце концов взвинтили так, что за год от непосильного фискального бремени исчезли более 600 тыс. предпринимателей. Ну а два года подряд государство и вовсе сподобилось конфисковывать накопительную часть Пенсионного фонда, суммарно около 700 млрд рублей. Власти клянутся вернуть, но проговариваются, что непонятно, как изъятые миллиарды после туманной реформы трансформировать в баллы, стоимость которых будет ежегодно меняться. Ходят упорные слухи, будто про эти деньги лучше забыть. Тем более теперь, когда совершенно неизвестно, сколько лет будет свирепствовать кризис. Заморожены накопления и на 2016 год, а их общая сумма увеличится примерно до 1 трлн.
Второй рыночный фонд «длинных» денег в мире — страховые компании. В развитых странах они очень богатые, потому что все источники повышенной опасно¬сти застрахованы. Иначе их нельзя использовать. Кроме того, на Западе десятилетиями развивается крайне выгодная для людей система страхования жизни, выплаты из которой свободны от налогов. И поэтому туда направлять часть доходов нередко предпочтительнее, нежели в банки, где налоги берут. Поэтому они, например, в Америке беднее страховых компаний.
В России же нет законов, заставляющих обязательно страховать источники повышенной опасности, за исключением ОСАГО. Как нет и традиции массового страхования жизни. Во-первых, мы все еще молимся на государство. Во-вторых, надеемся, что авось кирпич или сосулька голову не пробьют. А в-третьих, у половины населения на это просто нет денег. Потому и активы у наших страховщиков невелики — на всех несколько десятков миллиардов долларов. На серьезные инвестиции опять же не тянет.
Третий источник «длинных» средств — паевые фонды. Люди обычно кладут туда деньги надолго. И при консервативной политике гарантируется прирост доходов в 6–7% сверх инфляции. На Западе эти фонды существуют десятки лет, а целые группы имеют по сто и более миллиардов долларов. У нас такие фонды стали возникать в начале века и успели накопить несколько десятков миллиардов долларов — опять же пустячок.
Именно поэтому в нормальных странах нет нужды иметь такие кубышки, как наши загашники. Напомню, что экс-министр финансов Алексей Кудрин, инициатор создания Стабилизационного фонда (разделен на фонды развития и благосостояния), аргументировал этот шаг опытом Норвегии. Критики говорили: нигде в мире таких заначек нет, а Норвегия — не пример, поскольку страна маленькая, вся ин-фраструктура уже создана, да и зарабатывает она столько, что не грех прикопить. Но лучший министр финансов всех времен и народов критику отвергал и был себе на уме. К тому же Кудрина поддержала высшая власть, и чиновники принялись усердно заначивать деньги, вместо того чтобы, пока нефтедоллары сыпались как манна небесная, менять структуру экономики согласно вызовам времени. Не встрепенулась власть и к началу прошлого кризиса. Именно к этому времени относится знаменитое изречение министра Кудрина о том, что Россия — «единственный в мире островок стабильности». И у нас, мол, столько резервов, что готовы помогать другим странам. Правительство даже всерьез рассматривало выделение Исландии кредита в 4 млрд долларов!
Кстати, нынешнее падение нефтяных цен и, как следствие, нужда искать средства для покрытия вдруг возникшего дефицита в фонде благосостояния Норвегии вызвали критику противников сырьевой экономики. И правительство этих критиков услышало. «Нефть перестала быть двигателем нашего роста, — заявила в начале октября министр финансов Сив Йенсен, лидер правоконсервативной Партии прогресса. — Поэтому перед нами стоит проблема реструктуризации, и лучшее, что мы сейчас сможем сделать, это направить усилия на поддержку частного сектора, более конкурентоспособного». А наше правительство глухо. Вот и сидит без денег. «К гадалке не ходи — ходи к меняле: … Пусть повезет, по крайности с рублями…» — пишет поэт Алексей Улюкаев, по совместительству — глава Минэкономразвития. Очень актуальные строки.
Так и оказалось, что самые крупные денежные «мешки» России — банки. Именно через них, согласно антикризисному плану, экономике направили львиную долю средств — 1 трлн руб. Но этот канал забит разнообразными тромбами плотнее, нежели «вертикаль власти». Во-первых, банкам дали не живые деньги, а облигации федерального займа (ОФЗ). Власти предполагали, что, закладывая эти бумаги в ЦБ, банки станут кредитовать реальный сектор. Ожидался и второй эффект: облигации улучшат нормативы достаточности капитала банков. Однако и эта финансовая лодка разбилась о российские утесы. Эксперты уже назвали потуги чиновников «попыткой побороть раковую опухоль с помощью бактерицидного пластыря». Как и опасались, основной пакет ОФЗ достался крупным банкам с участием государства. Но часть из них в такой помощи не нуждается, а другой части никакой корм не впрок. Например, Внешэкономбанк, кроме ОФЗ, скромно рассчитывает покрыть свои долги в 1,3 трлн руб. от расточительных проектов государства вроде олимпийских объектов в Сочи. Так что дополнительные деньги эти убытки только преумножат — ведь бюрократия быстрее не стала шевелиться даже в кризис. Средним же банкам достался крохотный пакет ОФЗ, однако использовать бумаги сполна невозможно: кредиты под 20–25% годовых бизнесу не по плечу. Что же говорить о мелких банках, составля¬ющих большинство? Они барахтаются самостоятельно. Словом, получилось, по Черномырдину, как всегда. Из триллионного пакета ОФЗ, дополнила отчет г-на Шувалова перед Госдумой глава Счетной палаты РФ Татьяна Голикова, 162 млрд переданы Объединенной авиастроительной корпорации, около 100 млрд — Государственной транспортно-лизинговой компании и 30 млрд — «Россети». Вот и все. Остальные сотни миллиардов либо лежат мертвым активом, либо работают не на того парня.
Почему правительство использовало триллион сомнительным способом? Мне кажется, проклиная коварный Запад, финансовые власти, тем не менее, пытаются копировать практикующиеся там методы, которые России противопоказаны. Чтобы понять это, достаточно несколько сравнений. Доля наших денежных «мешков» в общем объеме инвестиций мизерна, меньше 9%, а в США и Германии от 30 до 50%. Почему? Да потому, что вся наша система — хилая. В прошлом году величина банковских активов впервые в истории сравнялась с годовым валовым продуктом России, и некоторые чиновники возгордились, кивая на США: мол, и там эти два показателя сопоставимы. Однако радоваться-то нечему: ВВП России по курсу на конец 2014 года не дотянул до $1,9 трлн, тогда как американский превысил $17 трлн. Значит, две страны имеют банковские активы в соответствии со своим валовым продуктам. В ЕС — и того круче: величина банковских активов — 300% ВВП, а он практически равен американскому! Стоит ли сравнивать несравнимое? Да что страны, если активы третьего в США Citigroup превысили $2 трлн, а эти деньги до декабрь¬ского обвала рубля, когда ЦБ взвинтил контрольную ставку с 8,25% до 17% годовых, равнялись всему ВВП России.
Как слабость банков бьет по людям — покажу лишь на одном примере. Несколько месяцев митинговали заложники валютной ипотеки: они не в силах выплачивать за кредиты по новому курсу доллара. Некоторые жалуются, что банки, мягко говоря, подталкивали их к этой авантюре. Почему? Да потому, что сами банки кредитовались на Западе, не дождавшись дешевых и длинных денег от родного ЦБ, который и сейчас продолжает упорно, но безуспешно бороться с инфляцией. Антикризисная комиссия выделяет банкам 20 млрд руб., чтобы распутать ипотечный узел. Но при условии: договоры с заемщиками должны быть переписаны по курсу 39 руб. за доллар под 13% годовых. Банки упираются: в этом случае им самим не выплатить в срок зарубежные валютные кредиты. И пока выхода из западни не видно.
Сколько бы мы ни пыжились, у хилой российской экономики по определению не может быть сильной банковской системы. Вот почему доля «длинных» инвестиционных денег в пассивах банков болтается вокруг 5%. Кроме хилости экономики, есть свои причины. Разумеется, сказалась короткая рыночная история и язвы первоначального накопления капитала. С момента рождения основой устойчивости банков были валютные спекуляции. А с середины 90-х крупные компании, как правило, выходили прямо на ведущие транснациональные банки, игнорируя отечественные. Вот те и прозябают до сих пор. Мало того, кредитуясь на Западе, наш бизнес предпочитал туда же инвестировать. В основном — из-за уродливого делового климата на родине. Чего стоит летний рейдерский захват Башнефти. В итоге за пределами России возникли производственные активы, сопоставимые с отечественными. «Россия (относительно размеров своей экономики) масштабно кредитует остальной мир. Разумность такой политики в условиях острого недоинвестирования собственной экономики вызывает большие сомнения», — деликатно пишет А.В. Алексеев, научный сотрудник Института экономики СО РАН.
Не спасают и вклады населения: из-за инфляции и пляски валютного курса люди не рискуют отдавать деньги больше чем на год. В итоге реальным источником «длинных» денег является ЦБ, что противоречит его основным функциям. Когда риски кредитования долгосрочных проектов с большими сроками окупаемости влачит эмиссионный центр — он же и убытки гасит, печатая все новые и новые деньги. А это — стабильный рост инфляции, который мы наблюдаем.
Кроме слабой экономики, государство сотворило массу барьеров, не дающих банкам набирать силы. Прежде всего мимо них идет основной поток финансов. Около 40% ВВП — чего нет ни в одной стране — концентрирует Минфин, рассказывал мне академик Аганбегян. Он обслуживает бюджет и внебюджетные госфонды: пенсионный, социального и медицинского страхования. Опять же в казначействе хранят огромные деньги, заработанные бюджетными организациями по договорам. Парадокс в том, что сами они не могут свои же деньги использовать или разместить в банках, поскольку придуманы хитроумные заградительные процедуры. И вот значительная часть этих средств лежит без движения и обесценивается. Не доходит до банков и львиная доля денег населения, оно предпочитает хранить их в кубышках или валюте. Будь наши банки посильнее, например, как немецкие, не пришлось бы, как и в прошлый кризис, накачивать их фантастическими деньгами, из которых около половины пошли на покупку валюты, осели на зарубежных счетах, но только не работали на экономику. А все заявления о том, что власти не станут ограничивать движение капитала, не должны вводить в заблуждение: это лишь хорошая мина при плохой игре. Даже при очень большом желании миссия попросту невыполнима с нынешним уровнем коррупции и дееспособностью государства. Вот и первый вице-премьер Шувалов недавно признал: у правительства нет «реальных рычагов влияния на банковский менеджмент».
Кроме того, указывают аналитики, в России с ее огромной территорией до сих пор не выстроили многоуровневую систему банков. А вот здесь не грех позаимствовать опыт США. Там одни банки могут работать на федеральном уровне, другие — только в конкретном штате и даже округе. К ним предъявляют разные требования и набор операций. Например, в мелких банках за счет облегченного регулирования депозитные ставки, как правило, выше, чем в федеральных, а кредитные — ниже. Использование в каждой нише своих финансовых инструментов позволяет снижать риски, а значит, и убытки. Но в России такой опыт, что называется, в упор не видят. Уже вымываются небольшие и средние банки, а ведь они ближе всех к населению и мелкому бизнесу.
А еще кризис совпал с чисткой системы. Чуть не каждую неделю банки лишаются лицензий. Можно с пеной у рта спорить, то ли время выбрано. Однако, мне кажется, нынешнее руководство ЦБ оказалось перед выбором меньшего из двух зол. Закрой глаза на гнойники системы — утекли бы не сотни миллиардов, а триллионы. С другой стороны, десять крупнейших банков, в основном с участием государства, контролируют почти 70% всех активов системы. Значит, исчезает конкуренция, а любая монополия плоха.
Откуда же капают инвестиции? До трети выделяет бюджет, но в основном для госкорпораций и организаций. А бизнес до 70% берет из своей прибыли и амортизации (на Западе эти источники дают 20–30%). Остальная часть заемных денег приходится на банки и иностранных инвесторов. Вот и получается, что подавляющая доля — «короткие» деньги, которыми можно подкачать только оборотные средства. Значит, нет возможности какому-то заводу сразу купить, например, всю новейшую технологическую цепочку и модернизировать предприятие целиком, а не частями, что значительно увеличивает расходы. Президент Путин несколько раз ставил задачу: выйти на ежегодный прирост инвестиций в 10%. Однако эти верные цели при нынешнем устройстве власти оказались иллюзорными. Словом, еще в 2013 году рост инвестиций в России остановился, а в прошлом упал на 70%. Именно это стало главной причиной торможения российской экономики, а девальвация рубля невиданно подбросила инфляцию. Вот и получила страна рукотворную стагфляцию.
В начале 2015 года нас успокаивали, дескать, финансовые резервы если не огромны, то уж наверняка достаточны, чтобы выйти из кризиса буквально за несколько месяцев. Так ли это? Любопытно еще раз сравнить нынешний кризис с недавним. В августе 2008 года золотовалютные резервы (ЗВР) насчитывали почти $600 млрд долларов. Президент Путин говорил, что нынешние ЗВР в начале 2015 года составляли $416 млрд. Однако вокруг этой цифры много тумана. Андерс Ослунд из Института мировой экономики Патерсона (США), один из лучших знатоков России, писал, что из официальных ЗВР ликвидные не превышают $200 млрд. А точнее, это примерно $172 млрд в валюте и обязательствах, $45 млрд в ценных металлах и $12 млрд в подтвержденных правах заимствования от МВФ. К началу декабря они сократились до $364,4 млрд. Апокалиптические прознозы экспертов: ЗВР через год-два сократятся до минимума.
Еще одна туманная цифра — бегство капитала из страны. Владимир Путин на большой пресс-конференции в начале 2015 года соглашался с цифрой в $125 млрд, но добавил, что половина из них осталась в стране, поскольку куплена гражданами. Чуть позже ЦБ опубликовал свои данные: на руках граждан лишь $30 млрд, а потом выяснилось, что впервые из России в 2014 году утекло $150 млрд. В 2015 году ожидали утечки $60–70 млрд, что власти выдают за огромное достижение. А может, ситуация проще — вывозить уже почти нечего?
Где остальные ЗВР? Они вложены в ценные госбумаги развитых стран под мизерные 0,5% годовых. Мне возразят: покупка надежных госбумаг на часть ЗВР — обычная мировая практика. Что правда, то правда. Однако если уж ты уходишь в глухую оборону, то лучше бы иметь пушку под рукой, чтобы в любую минуту пальнуть в зарвавшегося недруга. А если эта пушка за океаном? Тем более — сегодня, когда мировые агентства снизили суверенный рейтинг России до «предмусорного», а это значит, что отечественные бумаги не купит никто в здравом уме, как мы и видим по индексу Российской фондовой биржи. Словом, по сравнению с прошлым кризисом, нынешние ЗВР пожиже, и весьма значительно. Но и это не все, есть внеш¬ний долг корпораций и предприятий. Прежде всего — государственных. К прошлому кризису он составил $540 млрд, и аналитики называли его огромным. Однако на сей раз долг и вовсе перевалил за $600 млрд! Да, компании вроде бы расплачиваются, но как только наступает очередной час пик, курс рубля сильно колеблется, и за эти игрушки расплачивается рядовой налогоплательщик.
Между тем, утверждает крупный экономист Александр Аузан, декан экономфака МГУ, свои деньги на развитие в России есть. По расчетам Центра исследования экономической политики МГУ, нужно примерно 15 трлн руб. в год, чтобы восстановить докризисный уровень инвестиций. У частного бизнеса объем годовой прибыли примерно 14 трлн. Их можно привлечь структурными реформами и созданием соответствующего инвестиционного климата, однако про это опять же много говорят, но ничего не делают. В руках правительства еще 8 трлн. Это крайне мало, пишет Аузан, к тому же, если вбрасывать эти деньги в экономику, они могут превратиться в валюту и уйти из страны. Придется вдобавок к санкциям вводить валютные ограничения, но тогда уж точно в Россию никакие инвесторы долго не пойдут. И в разной форме 27 трлн руб. есть у населения. Только оно в России инвестициями не занимается. Два раза пробовали — и прогорели.
Словом, деньги в России хоть и не громадные, но водятся. Проблема — как их ввести в оборот, направить на инвестиции, чтобы они не испарились моментально, не исчезли в офшорах, не ушли в валюту или не спрятались в кубышки. Вопрос здесь прежде всего в уровне доверия к власти, заключает Аузан. А это, добавлю, дилемма философическая. Как посмотреть…
РБК 13 октября опубликовал кусочек отчета Reuters с инвестфорума «Россия зовет!», когда президент Путин не смог назвать цель по уровню инфляции без подсказки главы ЦБ Эльвиры Набиуллиной. «...Министерство экономического развития всегда требует больше ресурсов на конкретные проекты, на поддержку реального сектора экономики России и говорит, ничего страшного, если параметры инфляции будут чуть-чуть повыше. Мы планируем в следующем году 3%, да?.. Ой, 6%?.. А в последу¬ющие годы, да — 4–5 [процентов]», — сказал Путин. В это время сидевшая в первом ряду Набиуллина «энергично кивала головой и подсказывала президенту про 4%».
После чего Путин отметил, что для «развитых экономик параметр инфляции в 2, 3, 4% является оптимальным». «Конечно, мы будем к этому стремиться. Как быстро мы достигнем этого параметра, очень трудно сказать», — сказал Путин и «снова посмотрел на Набиуллину». «Но в 17-м, 18-м году, да, Эльвира? В 18-м? ...В 17-м! Ожидается эта цифра 5–6 [процентов], что ли? 4%! Дай бог здоровья Центральному банку», — сказал Путин.
Журналисты на форуме спросили президента, сколько рабочего времени он уделяет экономике. Путин ответил: 80 процентов. Однако из многих источников извест¬но, что у президента отличная память. Видно, отвлекают другие дела…
Когда «могучая» экономика России, застряв между третьим и четвертым технологическими укладами, с валовым продуктов в 11 раз меньше американского, шьет в год одно пальто на 140 сограждан; когда Президенту с гордостью докладывают, что завод «Ситроникс» начинает выпускать микрочипы размером в 7 нанометров, — такая страна в мировом табеле о рангах, в изложении известного экономиста Виталия Найшуля, недотягивает даже до статуса «поточного цеха», присвоенного Китаю и новым индустриальным странам. Россия может претендовать разве что на статус «ватника», но вряд ли на титул «рабочей аристократии», как Западная Европа или Япония. И уж тем более — на роль мирового «заводоуправления», которую с полным правом играет США, экономика которых движется к седьмому технологическому укладу. СССР получил отнюдь не почетный статус Верхней Вольты с ракетами. Однако не их число и не величина территории определяют место страны и ее влияние. Сегодня в ходу совсем другие критерии: величина ВВП на душу населения, фондовооруженность рабочего места, уровень жизни населения и другие. Но все это как-то скучно…
И вот, если судить не по словам, а по делам, амбиции России переместились совсем в другую плоскость: от Крыма и Украины в Сирию. В какой еще точке мира власть будет поднимать свой народ с колен?