Пестрая лента-11

Евгений Бунимович. Вкратце жизнь. — М.: АСТ — CORPUS, 2015.

«Маме в роддом (он родился у Грауэрмана, на Арбате. — Н.И.) передали журнал со свеженапечатанной «Оттепелью», названием своим обозначившей недолгое время надежд».
Мама читала журнал «Знамя», 1954, № 5: именно там и была опубликована «Оттепель» Ильи Эренбурга.
Поэт, депутат и учитель, Евгений Бунимович еще и благодарный ученик: в повести «Девятый класс. Вторая школа» (кстати, именно у нас в журнале она была впервые опубликована и была отмечена ежегодной премией журнала) Евгений Бунимович воздает должное своим учителям, атмосфере московской школы, своим соученикам. На ежегодном букеровском обеде оказались за столом вместе — еще и с Владимиром Шаровым и Михаилом Холмогоровым; у всех троих был общий учитель словесности. Прекрасные воспоминания о ранней юности, выпавшей на еще не совсем замороженное время: школа закончена в 1970-м. А еще — «Про деда». «Про бабу Розу». «Про папу». «Про маму». «Про дом». И «про себя» — а как же! И одно из главных времен жизни Евгения Бунимовича — это «Московское время». Байки и рассказы об андеграунде, о поэтах этого самого времени прошивают книгу — на фотографиях знакомые лица, еще совсем молодые.
Уникальность Бунимовича в том, что он остается верным себе в разных своих ипостасях. Помню свое удивление при известии, что Бунимович вошел в партию «Яблоко» — зачем ему это? Что за причуда поэта с дважды поэтическим (автора и персонажа) именем? Общие знакомые пожимали плечами. Да затем, что вместе — на хорошее дело. Бунимовича еще в школе учили, что «коллективно хорошее» возможно. Я-то в этом сомневаюсь, остаюсь скептиком коллективизма, — а Бунимович романтик. Романтик общего проекта. Мечтатель. Несмотря на весь свой жизненный прагматизм (в новых временах он совсем не затерялся). Да, романтик. И жена Наташа — еще школьная любовь. «Самая красивая девочка в классе». Посмотрите на фотографию и убедитесь.



Литературный Чистополь. — Авторы-составители Д. Кондрашин,
А. Печенкин, О. Печенкина. — М., 2015.

Чистополь стал в 1941–1945-м литературной столицей воюющей страны: более двухсот писателей, с семьями, с малыми детьми были эвакуированы в «городок на Каме» критической осенью 1941-го. Книга-альбом собрала свидетельства тех, кого приютил «городок на Каме».
Мы вступили в год 125-летия О. Мандельштама, а в 2014-м прошел ровно такой же юбилей Б. Пастернака. (Двух поэтов разделяет — по дате рождения — всего одиннадцать месяцев.) В Чистополе этой осенью был установлен памятник Пастернаку — неподалеку от замечательного (в отличие от памятника, где поэт более всего напоминает песенного саратовского жениха в пиджаке, лихо накинутом на плечи) пастернаковского музея.
Памятник установили в Скарятинском парке совсем рядом с детским «автодромом» и большой каруселью, — музей же аутентичен; комната, где обитал поэт в эвакуации в 1941–1943-м, стала мемориальной, и музей словно сберегает ее внутри, прирастая новыми помещениями, выходящими окнами все в тот же дворик скороспелого суда, где собирали арестованных.
Так вот: краеведы и музейщики Чистополя разместили в книге множество интервью, фотографий и документов, фрагментов воспоминаний, дневников, стихи, созданные там и тогда. Пастернак переводил Шекспира, читал свои переводы в знаменитом «салоне», уютном зале дома доктора Авдеева (дом сохранился); Зинаида Николаевна работала в интернате, где жили дети, в том числе Стасик Нейгауз и Леня Пастернак. Всеволод Багрицкий провел в Чистополе короткое время, ушел на фронт и погиб (в книге есть интервью Е. Боннэр). Мария Петровых, Николай Асеев, Леонид Леонов, Константин Федин, Александр Гладков (оставивший мемуары о чистопольских разговорах с Пастернаком)… Василий Гроссман здесь работал над повестью «Народ бессмертен», после его отъезда на фронт здесь оставалась его семья, а пасынок нелепо погиб. Арсений Тарковский, Михаил Зенкевич, Вс. Багрицкий ушли на фронт из Чистополя. Исаковский в письме Твардовскому (тоже — семья здесь, в Чистополе, и сам А.Т. сюда наезжает) переживает, что не считают его за ровню здешние «классики»… Жизнь была в бытовом смысле очень нелегкая — даже поход в баню «сделать в Чистополе не всегда возможно» (Исаковский — Твардовскому), питание более чем скромное, долгою зимою морозы до минус пятидесяти, — а дрова?
В Елабуге — двадцать шесть музеев. В Чистополе — пока — всего два. Но такая книга — фундамент целого музея. Осталось его открыть.



«Улица Мандельштама». Литературный фестиваль. Составитель О.Г. Ласунский. — Воронеж, 2015.
Олег Ласунский. Литературная прогулка по Воронежу. — Воронеж, 2012.
«На доске малиновой, червонной…». Прогулка по мандельштамовским местам Воронежа. — Воронеж, 2011. Текст: О.Г. Ласунский. Предисловие: А.Б. Ботникова.

Уже на федеральном уровне и не один год существует Платоновский фестиваль в Воронеже. Обозначу осторожно, чтобы не спугнуть начинание, новую тенденцию: литературный фестиваль «Улица Мандельштама» осуществлен Воронежем с поддержкой центра, а также московских и петербургских гостей. И он тоже рожден стать специальным событием города. Имя всемирного культурного значения — имя Осипа Мандельштама — нерасторжимо с его улицами, тупиками и даже «ямами», как известно из бессмертных стихов, созданных именно здесь. Читать Мандельштама и ходить по городу пешком, от «ямы» до гадаевского памятника, от здания Музыкального техникума, где играла скрипачка «с кошачьей головой во рту» до Авиационного техникума, где Осип Эмильевич часто поджидал преподававшую здесь Наталью Штемпель, и до театра, где Мандельштам недолгое время служил в литчасти. Смотреть на «важные огороды». Слушать поезда — и птиц. Присесть на лавочку в парке рядом с Мандельштамовским сквером, где поставлен самый трогательный памятник поэту (не знаю, это уже официальное название — или еще нет?), обращенный на улицу Энгельса — почему Энгельса? Он здесь бывал, ходил, страдал, сочинял, мучился над жизнью и словом, как Мандельштам, снимавший комнату? Прогулка — до Петровского сквера, а там и мрамор доски: здесь останавливалась Анна Ахматова, когда в феврале 1936-го приезжала навестить опального поэта. Черно-белый мрамор зарешечен: «…дежурят страх и муза в свой черед». Рядом с Мандельштамом, в одном воронежском воздухе — и грустный Иван Никитин, склонивший голову; и захоронения Кольцовых — на пустой площадке в десяти шагах (!) от здания цирка, который в советские времена воздвигли на костях кладбища. (Теперь еще — новенький бронзовый Маршак в очках, с музой-девочкой за ручку. Поэты… Надеюсь, что фестивалю «Улица Мандельштама» со всеми приращениями — премией (обязательно!), конференцией (непременно!), поэтическими чтениями (силами не только российскими, но и международными) — быть. Огромный культурный шанс выдан Воронежу — город дал поэту передышку, и поэт оставил миру «Воронежские тетради».



Александр Флоренский. Воронежская азбука. — Издательский дом «Фауст», Воронеж, 2014.

Эту чудесную, как всегда у Митьков, книгу я увидела в киоске Воронежского художественного музея — и немедленно купила. Почему я оказалась в музее — да потому, что нас, приехавших на фестиваль «Улица Мандельштама» в Воронеж (16–18 ноября 2015 года), первым делом повели на экскурсию в этот музей, чтобы участники предстоящего мандельштамовского «круглого стола» воочию увидели то, что видел поэт, — музей наряду с альбомами о живописи и архитектуре эпохи Возрождения (вот откуда «тосканские холмы» в воронежских стихах) был для него воистину убежищем в прекрасное. Музей тогда располагался в другом здании, развеска и расстановка артефактов была иной, и напрасно мы с Ириной Сурат и Олегом Лекмановым искали точное подтверждение стихам — в случае красно- и чернофигурной критской керамики…
Но я о другом — о книге. В ней живет образ Мандельштама: щегол, «небольшая певчая птица отряда вьюрковых, слетел на страницы поэта. (Хотя на букву М в азбуке — рисунок Механического завода, а не О.М.). Зато есть «Дом Бунина» — № 3 по Большой Дворянской, где он в 1870 году родился (уточняется — усадьба Германовской). Есть И — Ильинская церковь, где «в 1809 был крещен поэт А.В. Кольцов», есть К — Каменный Мост, П — Полицейская часть, С — кинотеатр «Спартак», то есть бывший кинотеатр; еще кинотеатр «Ампир», построенный еще в 1913 году и во время войны разрушенный, как и девяносто процентов Воронежа, — поэтому многое в городе «построено на месте». Как всегда удивляющая уникальным зрением художника черно-белая книга (и чуть-чуть красного, в буквицах и шрифтах).
Спасибо за праздник, который я увезла с собой.



Евгений Белодубровский. Тринадцать петербургских пальто (1946–2011). (Серия «Санкт-Петербург. Тайны, мифы, легенды»). — СПб., 2015.

Можно, оказывается, и так прочесть свою — и своего города — историю. В голову никому не приходило. А действительно — сколько в жизни человека, особенно если он проживает эту жизнь в питерском климате, бывает куплено и сношено штук пальто? И как они различают эту жизнь?
Исторически различают.
Автор, настоящий питерец, переживший в детстве (1941 г.р.) блокаду, ставший его, города, археографом и библиографом, накинув мысленно и поочередно свои «польта», как сказали бы Пастернак и академик-китаист В.М. Алексеев, прошвырнулся в них по городу: «Эх! Пальто-пальтишки-польтучаны-польты!» Первое — 1947–1950, конечно же, перешитое из женского, в нем автор ходил в знаменитую Петершуле; второе — 1950–1952, тоже не личное, перешитое из шоферского; третье — «вообще смех»; четвертое — «шубейка на заячьем меху»; и в придачу к нему — рассказ о Нобелевском доме; каждое рождает в памяти время и место, людей и дома, память о родных и близких. И память о том, как на углу Невского и канала Грибоедова, в «Доме книги», ровно через год после ее ухода «продавали Ахматову» — «и я стоял в той очереди». И «Сайгон». И Виктор Кривулин, Борис Кудряков, Феликс Баконов, Петр Чейгин, его обитатели… Рваные, беспорядочные, но такие живые и незатейливые слова.
А замысел — затейлив: тринадцать пальто. Их значение для памяти — в том числе литературной. Плюс материал к диссертации.