Об
авторе |Алексей
Васильевич Кудряков родился в 1988 году в Свердловске. Окончил Уральский
государственный лесотехнический университет. Публиковался в журналах «Звезда»,
«Знамя», «Сибирские огни», «Урал». Автор поэтической книги. Лауреат Новой
Пушкинской премии (2014), российско-итальянской премии «Белла» (2015). Работает
сторожем. Живёт в Екатеринбурге.
Из
детства
С колосника упавший
уголёк
вдруг осветил запечный уголок,
лесной полёвки
застывший ком — размером с мой кулак.
гуденье слов: блокада голь гулаг
чужих неловких
Не убоявшийся
кленовой палки,
слежавшийся из войлока и пакли
бескровный шар
темнел на кирпичах — напротив полки.
у выстуженных стен в одной футболке
бросало в жар
Я думал, как на
скорое тепло
её под снегом мартовским влекло
к остывшей бане
и замерзали капли на стекле.
где прячется её душа: в дупле
в норе в чулане
Так, между каменкой
и штукатуркой,
в подпалинках морщинистая шкурка
меняла цвет,
дрова горели, как закат за шторкой.
оледенелый снег страны широкой
горел в ответ
*
* *
В эту зимнюю ночь
говорить — что молчать.
Пусть звенит колокольчиком «call her
moonchild» —
разгоняет полынный полуденный чад
над окраиной вьюжной,
полупамяти
нашей монгольскую степь,
вдоль зелёной обочины медленный степ,
пикники и — сквозь время — побег-автостоп
растворяет в потоке.
Конопляное семя
молочной реки
прорастает бессмысленным жестом руки,
выводящей последние буквы строки, —
перед тем как исчезнуть.
Проступает
действительность снежным бельмом,
бесконечную даль затянуло быльём —
будто кто-то наутро постельным бельём
занавесил округу.
13–14 января
Фантазия
Не заросли густой
сирени и
не тёмных глаз миндаль —
воспоминание: скорее слух, чем зрение,
сквозь полог времени и даль,
подёрнутую поволокой,
пленяется печалью волоокой
соцветий, исходящих ядом, —
восточным взглядом.
Не
памяти движение — мотив,
волной качаемая зыбка,
фортепианный рокот — всполох — скрипка,
новорождённый ритм: прилив, отлив.
Мелодии отяжелевшей
гроздь,
томимая лиловым жаром,
вплывающая бархатистым шаром
в ночь — лопается оболочка света — горсть
пятиконечных искорок, исторгнутых
из пламени и льда, — восторг иных
миров...
Не музыка — сводящая с ума
фантазия, которой
грузом
последним служит видимость сама;
подобны драгоценным друзам
видения —
сирень, мечты владения.
Алмаза угольное
естество,
преображённое надмирным светом:
осуществлённая гармония, при этом
не разложимая на дух и вещество,
добро и зло в своём пределе.
Безумие, угаданное
как
преодоление конечной цели
и антиномии, как следующий шаг…
Пространство,
обречённое на убыль,
в котором скрылись от земного шума:
в Тамару
влюблённый Врубель,
по
водам
идущий Шуман.
*
* *
Семь наказующих стрел возлюбив умягчённым сердцем,
долу припав, ослабев от непогоды в ночи,
поодиночке, во тьме египетской, шёпотом вси рцем:
— Взвейся, душе, опустись — здесь ты, что ветер, ничья.
Хладно дыханье
земли — растворение малых воздухов, —
общей рогожею нас всех покрывает до стрех;
тесно в российском зимовье от причитаний и вздохов:
старше последних времён первый младенческий страх.
Жертвенность и
самосуд. — Частицу, душе моя, вынь — и
наше, себе приобщась, ввек естество не умрёт.
Будут умащены — родостамой, росой благовонной,
маслом — земные тела, сиречь: гниенье и смрад.
Смерти, душе, не
страшись — прозябания зыбкого лона:
за огородами здесь те же болотные рвы,
жижа и торф — студенец истления.
— Будто из тлена
не прорастают аир, вереск, осока-трава.
Самостью горней полна и времени единосущна,
бренной надеждой не грезь, нам немотою грозя,
ибо с глаголом в устах отверстых мы страждем изящно:
что нам слепая
верста по непролазной грязи.
