Об
авторе
| Константин Павлович Кравцов
родился 5 декабря 1963 года в Салехарде. Учился в художественном училище в
Нижнем Тагиле (отделение прикладного искусства), отслужил два года в армии. Работал
в Салехарде на радио. В 1994 году закончил Лит-институт. Преподавал в школах и
духовном училище Ярославля. С 1992 по 2004 год служил в церквях Ярославля, в
настоящее время — священник в Москве. Константин Кравцов публиковался в
«Знамени» с подборкой стихов «Салехард» в № 4 2006 года, а в № 10 2009 года в
«Знамени» вышла публикация «Рождение воздуха».
Екклесиаст
Посёлок, косолапый от ветров,
Гостиница с десятком номеров,
И школьница маячит на причале —
Сюжет, как рифма «дали» и «печали»,
Тосклив, но всё сказал Екклесиаст
О новизне и что она нам даст?
Грустить о том
о сём, крутить педали,
Грызть яблоки и лаек целовать,
Ресницы подводить, жить на Ямале,
И плыть, и никуда не уплывать,
Гадать, была права ли, не права ли,
На танцах отказав призывнику.
По сходням каблучки её стучали,
И помню Обь, острожную тоску
И стынь закатов, строгих, как скрижали,
Листок и вкось бегущую строку,
Село, где теплоход последний ждали,
Как ждут последний праздник на веку,
Но молоком затягивало дали
И зренье привыкало к молоку.
И цвёл миндаль. В ночи белел миндаль
и
Прозяб напрасно, надо полагать,
Но драгоценны мелкие детали:
Та, под дождём струящаяся гать
И снег в луче, прожектор теплохода
Конвойные и те, кого везли
Куда-то сквозь туман, где ни земли,
Ни звёзд над ней, и жаль того урода.
Песок, сырые доски-горбыли,
И кто в глазах удержит эту воду?
Опомнишься — ан некого винить.
Снег обещает вечную свободу,
Но ничего не может изменить.
Слегка
подмороженная акварель
По вишнёвым верхушкам пихт
И малиновым думам крыш
Утро закралось в вечер
Улица смотрит глазами дощатых
Автобусных остановок
Одиночество белой ночи
В сердце закутавшись спит новоселье
И видит во сне горностаев
Прутья ив
Отражения ломкие их
Солнце забыло дорогу за горизонт
Пишет письма
Водой ясновидящей на песке
Ждёт голубиной почты
Пристань и облака-летописцы
Плетенье словес бессловесные письмена
Бессонного света и сваи лачуг
Увязли навек
В его золотом помоле
Заря начинается с вечера
И до восхода стынет заря
Болезненная и пронзительно нежная
Как акварель
Снов новобранца
Arspoetika
Весна лупила в тулумбас — трамвайный
бубен
На кольцевой под окнами общаги
Залётных тюбиков, мазилок, богомазов
И циркулей, как называли мы
Дизайнеров; капель и воробьи,
Вместо которых в замогильном Салехарде
Порхают пуночки, порхают и молчат.
Весна бела как куропатка в тех
широтах
Или полярная сова: молчит и смотрит
В льняную синь полутатарский городок —
В сырую, бледную, как немочь, синеву.
Печь
растопив в пургу июньской ночью,
Там хорошо читать Аполлинера,
А вот Рубцова — там и так сплошной Рубцов.
И не дома, скорее — домовины.
Зато по осени бескрайние помойки
В ромашках сплошь, и те колышутся под ветром;
Сентябрь — и всё в снегу, он сходит
в мае,
А мая не бывает вообще
На родине моей. И догадало ж
Меня с моим умом-то и талантом…
Тагил! И тщился я безудержность
весны
Запечатлеть, и «голубиных радуг пух»
Меж строчек вился. Лорка? Дилан Томас?
Крылатые деревья в птичьем гвалте,
Улитка-церковь и вихры, октябрьский ветер…
Нет, это было позже, а тогда
Открылось что-то в сказках Оскара Уайльда
И рифмовался с апельсином клавесин.
А в восемнадцать я ушёл в солдаты
(Точнее, не ушёл, а был забрит),
И мне с тех пор всё чаще снится Север,
Где пил когда-то красное вино.
«Баллада Редингской
тюрьмы» и «De profundis»
Да вранограй над берегом Полуя,
Сны мерзлоты, что там ворочает домами
Как пьяный деревянным языком:
Чуть свет стучится, спрашивает, нет ли
Одеколона, земляки, и всюду Север
Шаламовский, но лиственница, но
Верлен, чёрт побери, с лицом ямщицким —
Косматый фавн, его дорога в рай!..
Берёзки льются дымом сигаретным —
Кривым и талым, блёклым, как они.
Где клавесин? Где лютня? Не слыхать их.
Но видишь арфу в северной берёзке,
Её изгиб. А струны — тот, кто слышит,
Услышит и без них твою музыку.
Изгиб, излом и красное вино
Меланхоличного забывшегося солнца —
Чернила красные для бесконечных писем
Бог весть кому, быть может, и тебе.
Из ямальского цикла
Кто ты, восходящая от пустыни
словно
столбы дыма
Песня песней
1. Сплошных небес замёрзшая вода,
Окно перекосясь от мерзлоты
Ушло в себя в немое никуда
И провода белее чем бинты
Рассветом полыньи заволокло
Свело все краски в льдистые сады
И солнце как забытое весло
Торчит во льдах, не ведая беды
А впрочем всё на свете — не беда
Сугробы крыш, их белые горбы
И ты, вдруг залетевшая сюда…
Дымы твои прозрачны и слабы,
Соломенная сонная вода
Оперены деревья и столбы
Но нет, не улететь им никуда —
Им пить как нам, окраин мерзлоту
Лишь слабая больная бирюза
Наскальные рисунки на свету
И всюду льются детские глаза
Сквозь перья птиц замёрзших на лету
2. Их тропы в наших снах, твой
самолёт,
А шли они куда после забоя,
Куда брели? И кто их проведёт
Сквозь краснотала золото слепое
На пажити, где ягель словно мёд
И волен каждый пить его с любою?
Последней ты
садишься в самолёт,
Олени ищут землю под собою,
Огнём богоявления плывёт
Олений взгляд, струящийся сквозь лёд, —
Закат над тундрой бледно-голубою…
В
Свиблово, на Ивовой улице
Намёк на сад — скользящая с волос
Вода — твой сонный двор глядит, как пёс,
А ты — ты с кем и где? Скажи, ведь есть
Там телефон?
…Не жду и слёз не лью,
Лишь тюкает и тюкает о жесть:
Люб-лю! люб-лю! люб-лю!
Люб-лю! люб-лю!
Умозрение
в красках
Прозябнуть-процвести, плывя на сваях
Бараков детских — мокрых стойбищ крика,
Смотреть, как краски зиждутся, истаяв
До костной ткани содранного лика,
И ягелем горит изнанка слога.
Юродива и облокопрогонна,
Святоприимна, выспрення, убога,
Теперь жалка, ты всё равно — икона.
Тряпичной куклой вмёрзшее страданье
Вербует крестной славы очевидца,
В квадрате чёрном дышит иорданью
И светом, яко ризой, облачится.
Звёзды
восьмидесятых
Звезда заветная да остов колокольни
В Тюмени где-нибудь, ямщик в степи да сны
Про берег Дона, ветку клёна, и на кой мне …
Вот Салехард, вот блудные сыны…
И дочери, луна над маслобойней,
Звезда Полынь, планета Колыма,
Людмила, беззаконная комета,
И лето на дворе — Господне лето,
И тьма по всей земле — Господня тьма.
Блогосфера
То рыбка золотая, рыба в кляре,
Пузырики пускает, пузырьки
В садках епархиальных канцелярий,
То вырванные с корнем позвонки
Блеснут, и зря их вырвали, не зря ли…
Поговори со мной о ерунде:
О воробьях — две штуки за ассарий —
О вкривь и вкось пошедшей борозде,
Поговори со мной о всякой твари,
Былинке той в светящейся слюде.
Придёт в ночи какой-нибудь аграрий,
Посеет плевелы, но кто, когда и где
Усвоил лучше лузеров и парий
Твой мастер-класс хожденья по воде?
Свещница
Луч в переполненной свещнице леса
Рифма случайная — и воцарится
Нищенство ночи, как было в начале
Тундравода неусыпная птица
* * *
Эти ветки и синь, золотые ободья,
полозья,
Это утро — замёрзший светильник ночного дождя,
И не всё ли равно нам, куда уходить, уходя,
Если в строки легли этот двор, эти осень и озимь,
Высота, синева ледяная ея?
