Лауреат 2002 года за повесть
«Помощник китайца» (№ 11)
Срезал березу у соседей — у них пруд зарастает, все равно
пилить будут. А мне береза нужна на подъемный кран. Кран вышел прочный, но
тяжелый, я уста-навливал его целый час, ладил подпорки, которые рушились и били
меня по голове, натягивал канат. Но потом кран был поднят, красивый такой (с
моей точки зрения), с двумя уверенно расставленными ногами.
Отыскиваю нужное бревно (оно оказывается в самом низу
штабеля), счищаю с него тупым топориком и скобелем намерзший лед, кантую ломом
на нужное место. Долго, конечно, все это.
Накидываю петлю, затягиваю. Иду к крану и вращаю ручку
лебедки, бревно ползет по доскам вверх, на стену сруба. Деревянный, с джутовым
канатом, кран от напряжения поскрипывает, как такелаж парусника.
Десять оборотов ручки — и я иду смотреть, как там бревнышко,
подправляю его ломом. Подкладываю под него полосу жести, чтобы полегче скользило. Потом обратно — вокруг растущего сруба
моими ногами натоптана тропинка, она давно заледенела и стала скользкой. Погода
— то мороз под тридцать, то снегопад, то оттепель.
Хожу туда и сюда раз десять. Наконец торец бревна с
нарисованным номером появляется над стеной. Перевязываю стропу подальше, снова
тяну. Кран поскрипывает, мороженая сосновая туша тяжело переваливается через
стену и ложится на сруб. Забираюсь наверх, сажусь верхом на стену и перевязываю
стропу еще раз.
Спрыгиваю на обледеневшую тропинку.
Плюсы и минусы возраста. Приземляться стал тяжко, что-то стрясывается внутри, как ртуть в термометре. Есть еще
выражение «грянуться о землю», но это, я так понимаю, плашмя. Можно ли
грянуться стоймя?
Плюсов больше. Например, опыт и спокойная уверенность, что,
будь твое бревно даже и в полтонны, и в тонну, все равно поднимем и уложим в
нужное место. Потихоньку, полегоньку, где ломиком, где клинышком, где веревкой,
где подставочку подставим — передохнем. Найдем, почуем слабое место, где можно
— покатим, где нужно, надавим, только так, чтобы силы впустую не растрачивать,
чтобы спину не сорвать.
Спина одна, а дел много. Постоянная стройка, которая никогда
не закончится, еще ведь и гараж надо, и две комнаты пристроить, и баня эта.
Доски, брус, кирпичи, бетонные блоки, утеплитель, мешки с цементом. Все это
сгружается и разгружается, носится по всему двору и складывается в штабеля,
потом снова перетаскивается, укрывается брезентом или рубероидом. И не хочется
подпускать к такому интимному делу, как стройка, чужие руки.
Еще огород, который живет по своим законам, производит
бешеное количество сорняков, собирает со всей округи кротов и загадочных
земляных крыс, просит воды и вовлекает тебя в свой сложный и только кажущийся
неторопливым ритм роста, цветения и плодоношения. Яблони и алыча, которую нужно во время цветения укрывать;
трава, которую нужно косить и куда-то потом девать;
мыши, осы, шершни и муравьи, которые занимают свою экологическую нишу внутри
моей экологической ниши. Заготовка дров, грибов, полевой клубники, малины,
обмазывание глиной потрескавшейся печки, которую уже скоро перекладывать.
А еще нужно работать, в конце концов, а еще стопка нечитаных
книг, еще география, история и литература с ребенком, которому отвоевали право
посещать школу по желанию, проходя в остальное время домашнее обучение.
Крутишься, крутишься, а времени не хватает. Поэтому вместо лопаты
— культиватор, вместо ручного инструмента — электрический, вместо телевизора —
спутниковый интернет.
Чуть подстучать колотом,
подвинуть плечом, и бревно почти там, где нужно. Опять забираюсь наверх, снимаю
стропу. Теперь, балансируя на досточке, засверливаю два верхних венца, вбиваю деревянный нагель,
чтобы скрепить их.
Теперь укладываю паклю на низ, прибиваю ее степлером, чтобы не унесло ветром. Ломиком перекантовываю
бревно на две калабашки, оно стоит прямо над тем
местом, где ему лечь. Используя лом как рычаг, опять поднимаю каждый конец по
очереди и выкидываю калабашки.
Легло. Чуть осаживаю колотом. Любуюсь, гордый.
Лежит. Круглые бока жирного бревна поблескивают даже в свете
серенького дня. Еще ни одной трещинки, сырое, только
из леса. Килограмм двести пятьдесят — триста.
Спина цела. Это, наверное, называется «мужицкая сноровка»,
«рабочая ухватка» или как-нибудь еще в том же роде.
Лежит бревно, и остальные лягут — куда денутся? А там уже
легче пойдет — все эти стропила, обрешетка, железо. Это все уже проходили.
Когда темнеет и работа моя останавливается, то я чувствую,
как ноет тело. Перекусить и часок поспать, а потом уж все остальное.
Здесь тихо и красиво. Природа, свежий воздух. Здесь не
одиноко — каждое мое движение видят и обсуждают, оценивают, истолковывают. Все
друг другу интересны. Здесь много своего личного места, — я могу выйти в свой
двор, развести руки, прыгнуть, даже пробежаться и не чувствовать тесноты
городской квартиры. Мне здесь хорошо.
Я сложил инструменты и иду домой. Тело ноет, душа поет. Я
очень нравлюсь себе, и движения такие уверенные — поработал мужик. А впереди
еще целый нетронутый вечер.
Любовно оглядываю себя со стороны, оцениваю — крут, крут, что ни говори. Молодец. Только вот, мужик,
маленький вопросик, а не является ли твоя прекрасная деревенская жизнь
самообманом? Такой прекрасной иллюзией?
И тут я скисаю. Опять все по новой.
Я же уже с собой спорил и доказывал свою правоту! Забыл, что ли?
Но спор начинается сам собой. Сомнения легко всплывают и
затягивают такой чистый еще недавно горизонт.
Поселиться в деревне навсегда и заняться натуральным
хозяйством? Сводящее с ума квохтанье кур и постепенно слабеющая от бескрайних
заснеженных полей психика — как-то это тревожно. Все-таки я, как и многие
нормальные люди, испытываю страх перед русской деревней, я боюсь ее неутомимой
растительной жизни, смутной и бессознательной. Да и чужой я здесь.
Нужен еще огромный, шевелящийся, живой мир с самолетами,
вечерними огнями, культурными событиями и не похожими на меня людьми. Жене
нужен хоть иногда салон красоты, посиделки с «девчонками», нужен мир вещей —
искусственных, легких и красивых. Ребенку требуются баскетбольная секция и
школьный праздник.
Нужен большой город, нужна, наверное, Москва, но жить в ней с
каждым годом становится все тяжелее и тяжелее. Ее я тоже боюсь, боюсь сам
потеряться или потерять близких в огромных людских массах, в пробках, в
очередях. Даже ночью город давит меня, тихонько гудит мне в ухо, говорит
голосами соседей снизу о каких-то проблемах и страхах. Там как будто ближе
Донбасс, там сильнее чувствуется злорадно-тревожное ожидание большой войны.
Я, честно говоря, потерян. Тело еще ноет, но душа затихла.
Завис между двумя домами, такими разными и необходимыми. А при жизни на два
дома — и там, и там мне не хватает времени.
Мне страшно решиться. Объявить своим настоящим домом этот,
деревянный, построенный своими руками. Просто объявить. Москва же никуда не
убежит, до нее всего пять часов езды на машине.
Сомнения, проблемы лезут в голову. Да и многие знакомые в
городе как-то активно начинают реагировать, как будто их за живое задело, как
будто я их оскорбил чем-то, думая переселиться в деревню, — уверяют, что это
все пустая романтика и даже пошлятина, вся эта тяга к
навозу и березкам. Этот дауншифтинг в развитых странах
придумали, это там люди так развлекаются, а у нас, в развивающихся и встающих с
колен странах, народ бежит в города.
Да, бежит, и по нашей деревне это видно.
Однако тоненький ручеек течет и в обратном направлении.
Гуманитарии-фрилансеры и военные в отставке, молодежь
и пенсионеры, либералы и патрио-ты идут против течения, выискивая себе место не
там, где лучше, а там, где хочется жить. Хотя, конечно, сами в этом никогда не
признаются — скажут, что здесь просто-напросто лучше.
Из города этот ручеек почти незаметен, а отсюда — видно. Вон
в Березниках даже питерцы купили дом и копошатся теперь на своем участке. До
Питера-то отсюда за день тяжело будет доехать, не то
что до Москвы. А те мои знакомые, что уехали в Алтайский заповедник лесниками
работать, — они вообще посреди тайги сидят, дорога от погоды зависит. Весь штат
заповедника, считай, из одних горожан состоит.
Хотят, видно, жить, как в развитых странах, самим выбирать
себе место в огромной, интересной стране.
Мы снова возвращаемся в Москву — у сына соревнования, жене по
работе кое-что сделать нужно, у меня накопились дела. Издалека видно, как над
городом висит дымка, гигантское облако над огромным водоворотом.
Обычно едем на неделю — застреваем на две, едем на полмесяца
— получается полтора. Трудновато вырваться. Но у нас уже есть за что
зацепиться, нас держат на плаву неоконченные в деревне дела.
— Знаешь, я уже соскучилась по домику, — говорит мне жена.
— Я хочу справлять свой день рождения только в деревне, —
говорит сын.
И мы опять едем в поля, где бежит ручей Кривелек
и где кончается наша улица Садовая (по-деревенски — Кишка). Самый последний на
улице дом — наш, и с шоссе мне кажется, что он украшает улицу.
Переключаюсь на пониженную. Не разгонишься сильно, зато и не
влетишь в кого-нибудь или во что-нибудь так, чтобы потом перед разбитой машиной
по асфальту были раскиданы твои уже не нужные тебе вещи.
Застрять можно в бездорожье, но тут мы уже умеем — не спеша,
не торопясь, где поддомкратим, где подсунем под
колеса, где катанем, где подпорочку
поставим и перекурим. Главное — спину не сорвать.
