Лауреат 1998 года за роман
«Андеграунд, или Герой нашего времени» (№№ 1–4) и 2000 года за повесть
«Удавшийся рассказ о любви» (№ 5)
— Ты сам говорил: «Ночной охр не промахнется». Ты хвалил свой меткий глаз. Ты
хвалил даже свой палец на спусковом крючке.
— Я не хвалил. Я говорил, что в
пуле я больше уверен.
— Ладно, — сказала она. — Тогда
стреляй.
— Не ладно, — возразил он.
— Тогда не стреляй.
— У тебя простенькая проблема —
сказать. А у меня проблема — стрельнуть.
— Ну, не стреляй.
— Да или Нет
— вот проблема. А если тебе держать ответ по-крупному?
— А-а-а… Еще
по-крупному. По-белому. По-честному. Что еще? Ну тогда, конечно, стреляй.
— Но не все в жизни по-честному.
— Тогда не стреляй.
— Нам Поплавко
ответил. Шнурком этим на горле нам ответил. Синим шнурком.
— Тогда стреляй. Если все так
просто.
— Голову под подушку — и стреляй?..
— Тогда не стреляй.
— Поселок празднует — сдали два
дома. Еще часок — и выпьют все разом, по второй, по третьей. И начнется
стрельба… И, пьянь, вперед! А небо уже запачкано.
— Я и сказала — тогда стреляй.
— …И небо все пятнами. Вот с той
стороны.
— Ну, не стреляй.
— Ты меня расхолаживаешь. Отлично
это знаешь. И опять постелью манишь.
— Ну и не надо. Не стреляй.
— А могу ли я не стрелять?
— Стрельнешь — и в гнездышко, —
поддразнила она.
— И никаких угрызений.
— Тогда не стреляй.
Продолжается летучий
наброс одежды. Занимали весь угол…
Вот принесли пальто — будет тепло. Вот еще свитера. Старые — пышные!..
— И тебе не надо стрелять. С ним,
Вова, с Беляком, суд сам разберется.
Под разговор она швыряла, растила
кучу.
— Не надо стрелять.
В углу — тряпка за тряпкой —
скапливалась старая теплая одежда. Остатки жизни Поплавко.
Он не только утешал, но и согревал собранной сносной сношенной одеждой.
Свитера… толстенные фуфайки… изредка запоздалая зеленая, с надписью ШИНЕЛКА…
или совсем просто для маленьких — с рисунком… Была и
обувь.
Стреляй. Не стреляй. — Лиля стоит у
ночного открытого окна. Ей скучно в четырех стенах доморощенной засады. Того и
гляди Лиля уснет.
Вовка, напротив, мечется, но
сдерживается, как перед всяким охранным делом. И монологизирует.
Это его черточка. Самоуверенный, он не раз получал от жизни и людей кулаком по
носу. Кулаком среднего размера, — любит подшучивать он над собой, заодно давая
понять, что он крепок на ногах, а кулак в нос еще не его жизненный финиш.
И сначала главное. «НЕ УБИВАТЬ, НЕ
КАЛЕЧИТЬ… Жить ему оставим. Так и быть. Но уж зато своей кровью Дядя Беляк пусть и умоется всласть», —
повторял себе Вова, когда шел по известному адресу. Когда поднимался на лифте.
Когда поднимался затем на второй, отделенный охраной, начальнический этаж.
Мысленно вслед… И когда развернулся лицом… Когда шел,
не шаркая. Когда уже ступал по ступенькам. Не убивать, не калечить. Пусть своей
и умоется.
Вова повторял и повторял. Вслед за
своим старлеем. Который сейчас дослуживал неизвестно
где.
Солдату в драке
какой-никакой умишко не мешает. В бою, как и в драке, солдатика заносит. Еще
как заносит. А солдат без ума и солдат без меры — бандиты. Вот и первая
точка. Чтоб не занесло.
Лиля стоит у ночного открытого
окна. Ждет. Не дает стрелять. Не дает отмашки платочком. Пока Дядя Беляк,
именуемый «жертва», в одном из своих загоревшихся окон еще не вполне проснулся.
Но он, конечно, встанет — а встает Беляк рано, раньше многих.
Вова оглянулся. Лиля напоследок
трижды махнула ему платочком, что означало отказ. Полный отказ.
Так тому и быть. Вова пробежал мимо
грузовых лифтов. И вдруг оглянулся… Опять отмашка.
Беляк в одной из комнат натягивал брюки. И опять счет ступенькам…
Назад! И до чего же круто,
стремительно и мягко ночные охры проделывают свой обратный путь…
Вова Плетень — ночной охр.
И ведь он вернулся! Еще один
вечерний бессильный заход! Еще и с Лилей канителить насчет
«стрелять или не стрелять».
Не опираясь и не ударяя, а едва
касаясь подошвами обуви, Вова мягко проплыл последнюю ступеньку. Впереди еще
малая лестница, но вдруг Вова по ступенькам вниз замечает двух сонных стражей… И?.. И, удерживаясь о стену своими пальцами, пахнущими
стройкой, он возвращается в ночную крохотную квартирку… Лиля у окна. У
распахнутого… Все, как было.
Но нет. Лиля все-таки продвинулась
по подоконнику, освобождая Вовке часть оконного боевого места. Вовка ждал ее
голос. Не заснула ли? «Кашляни негромко», — попросил, не видя ее глаз.
Лиля еще помолчала и сказала, как
сваливают груз с плеч. Как сваливают с горы. Как произносят последнее:
— Не стреляй.
Вовка положил, бросил без вздоха
и звяка винтовку на постель, ушел тихо, без оружия.
Лиля заплакала, когда он,
безоружный, замелькал в манящих светлых линиях нового дома, что напротив.
«Не убивать, не калечить…» — держал
в голове он.
