Лауреат 1994 года за роман «Замысел»
(№№ 10, 11)
С
неким человеком у меня был такой разговор. Он спросил меня, осуждаю ли я
художников «Шарли» за их карикатуры на Магомета. Я сказал: нет. Но сам стал бы
их рисовать, если бы умел? Не стал бы. Почему? Есть много вещей, которые я сам
бы не делал, но не осуждаю других. Я бы не стал рисовать
карикатуры на чьих бы то ни было святых, потому что мне это неинтересно
и к тому же не имею желания обижать других людей без причины. Например, я говорил раньше «на Украине», но с тех пор, как узнал,
что каким-то украинцам это кажется обидным, поменял предлог «на» на «в».
Причина для обиды не кажется мне серьезной, но раз она есть, я готов с ней
считаться. Есть русские, которых обижает то, что часть речи «русский», в
отличие от всех других определенно существительных (немец, француз, украинец и
т.д.) выглядит как прилагательное. Солженицын сердился на «русофобов»,
называвших собак русскими именами (Фома, Антон, Кеша), хотя мог бы заметить,
что исконно русские люди испокон веков называли котов Васьками, кабанов
Борьками, коз Машками и т.д.
Вообще
национально или религиозно обидчивых людей развелось слишком много, и чем
дальше, тем они чувствительней и агрессивней. В одном месте женщину могут убить
за то, что она не закрывает лицо, в другом могут побить (но все же не убить) за
то, что закрывает. Радикальные исповедники ислама авторов карикатур
расстреляли. Некоторых воинствующих православных от подобных расправ удерживает
только уголовный кодекс и неготовность за свою веру самим умирать.
В
городе Тутцинге, недалеко от Мюнхена, есть
Евангелическая академия. В холле главного здания висит картина, на которой
изображены двенадцать едоков с вилками и ножами, поедающих лежащего на столе
мертвого человека. Картина очень реалистическая: куски мяса насажены на вилки,
часть ребер уже обглодана. Поедаемый человек — это Иисус Христос, а поедающие —
апостолы. Это, напоминаю, висит не в каком-нибудь богохульном притоне, а во
вполне религиозном учреждении. Насколько я понимаю содержание картины, это
насмешка над католиками, вкушающими при определенных обрядах хлеб как тело
Христово и пьющими вино как Христову кровь. Картина висит, католики не
обижаются и никого не громят. Насмешка над святынями омерзительна, если
выражается какими-нибудь варварскими физическими действиями, наносящими
реальный вред предметам поклонения. Большевики смертельно оскорбляли верующих,
когда рубили иконы, сбивали с колоколен кресты, а церкви превращали в
свинарники или картофелехранилища. Но словесная или изобразительная насмешка
над религиозными верованиями — дело морально вполне допустимое и даже
естественное. Атеист, имеющий научное представление о происхождении Вселенной,
не может относиться всерьез к библейской версии сотворения мира. Он имеет право
не верить в непорочное зачатие, в хождение Христа по воде «яко посуху» и
воспринимать подобные рассказы юмористически. Так же, как верующий человек
имеет право смеяться над теорией эволюции, происхождением человека от обезьяны
и вообще над неверием, что, например, сделал Булгаков в «Мастере и Маргарите».
Так вот мое мнение: сомневаться в любой вере и относиться к ней иронически
можно, а к неизменным спутниками веры — ханжеству и лицемерию — тем более. Но
тут важна цель. Целью может быть сомнение в данной вере, что допустимо, или
намеренное оскорбление верующих, чего, я считаю, делать не стоит.
Здравому
подходу к этой проблеме мешают фанатики разных вер, истинные или изображающие
таковых. Эти люди, когда есть возможность использовать определенную ситуацию,
стараются захватить площадку пошире
и все больше людей, предметов и символов объявляют священными,
неприкосновенными, защищенными от критики и от шуток. А вера может быть вовсе
не религиозная, а даже наоборот. У нас еще совсем недавно Ленин, законченный
безбожник, был, а для кого-то, может быть, и остался фигурой религиозного
поклонения. Ему приписывались немыслимые качества, и многие люди не могли себе
представить, что ему, как Марксу, было не чуждо кое-что человеческое. Помню,
мама моя говорила своей подруге, что она не может себе представить, что Ленин
ходил в уборную. И подруга призналась, что она тоже не может себе представить.
И миллионы людей не смели даже помыслить, что Сталин (но здесь речь не о нем)
может когда-нибудь умереть. Я хорошо помню время (мои детство, юность, молодые
годы), когда никакая критика Ленина не допускалась, а первые фривольные шутки о
нем воспринимались людьми как ужасное кощунство. И не только о нем. Один
известный поэт уже в девяностые годы, когда время обольщения «героями
революции» в обществе давно прошло, гордясь своей преданно-стью устаревшим
идеалам, писал, что в молодости готов был дать в морду
любому, кто позволит себе рассказать анекдот о Чапаеве.
Кто
читал мои работы, тот, может быть, заметил, что я немало сил и времени потратил
на феномен, который называется культом личности, на попытки понять, как этот
культ возникает, развивается и закрепляется в умах людей. И как он в некоторых
случаях безнадежно рушится. Как какая-нибудь неприметная личность вдруг
становится предметом массового обожания, как миллионы людей начинают наделять
ее достоинствами, которые в ней имеются в скромных пропорциях или вовсе
отсутствуют. Ну, необязательно неприметная, бывает,
что обращающая на себя внимание, но имеющая качества, противоположные
приписываемым. Например, тот же Ленин. Будучи молодым и недостаточно образованным
человеком, я встретил большое количество людей, которые, в отличие от меня,
имели по нескольку высших образований и ученые степени и прочли много толстых
книг, в том числе все собрание сочинений Владимира Ильича. Они ленинские тома
не только прочитали от корки до корки, а проштудировали с карандашиком в руках,
что-то там подчеркивали, ставили на полях восклицательные знаки. Прочитанные
фразы или абзацы оценивали как зд. отл. вел. ген.,
что значило здорово, отлично, великолепно, гениально. Я уже достаточно
скептически относился ко всем уверениям казенной советской пропаганды и с
отвращением к личности Сталина. О нем я имел свое представление. А вот Ленин...
Он мне тоже чем-то не нравился. Но эти люди, которые были о нем столь высокого
мнения... У меня не было оснований не доверять им, сомневаться в их
компетентности, подозревать в нечестности, в корысти, предвзятости. Они меня
страстно уверяли в сверхчеловеческих интеллектуальных способно-стях Владимира
Ильича, в том, что он действительно гений, какие рождаются, может быть, раз в
тысячу лет, а и в тысячу лет не рождаются. Помню такой разговор. Некий врач,
доктор наук, профессор, рассказывал мне о Владимире Хавкине, бактериологе,
который изобрел вакцины от холеры и чумы, ту и другую испытал на себе, и в
Индии спас от смерти миллионы людей. Я, тогда уже начавший сомневаться в
Ленине, сказал профессору, что заслуги людей оцениваются несправедливо. Вот
можно ли сравнить достижения Ленина и Хавкина? Хавкин спас от чумы миллионы
людей, а Ленин? Мне мой вопрос казался вполне невинным, но профессор воспринял
его как чудовищное кощунство. Он вскочил на ноги, замахал руками, засверкал
глазами. «Хавкин, — закричал он, — спас миллионы людей, а Ленин избавил от чумы
все человечество!»
Другие
люди, пытавшиеся меня просветить, говорили, что Ленин величайший гений всех
времен и народов. В его трудах есть настолько исчерпывающие ответы на все
вопросы, что, освоив эти труды, ничего другого можно уже и не читать. Он
предсказал развитие человечества на много десятилетий или даже столетий вперед.
Мнение
этих людей меня сильно смущало. Оно противоречило тому, о чем мне говорило мое
собственное, но некомпетентное представление о предмете. Но кому я должен был
поверить, самому себе, не прошедшему полностью даже среднюю школу, или им,
много пожившим, много чего испытавшим, прочитавшим и заучившим все его
многотомные сочинения наизусть? Я спрашивал, как же так? Неужели он все
предвидел? Предвидел сталинскую диктатуру, колхозы, концентрационные лагеря,
террор тридцать седьмого года? Некоторые выходили из положения так: он
предвидел все, но вот перерождения партии представить себе не мог. То есть,
если бы партия не переродилась, было бы все, как он предсказывал. Или не
ожидал, что крестьянство окажется таким консервативным, а городская среда столь
мещанской. Но, спрашивал я этих людей, если он не представлял, не предусмотрел
и не ожидал, в чем же тогда его гениальность? Ведь гений — это человек, который
представляет, предвидит и предусматривает. В конце концов
эти большеголовые люди останавливались и, не зная, что мне ответить, или
сердились, или прекращали разговор и смотрели на меня с сожалением и насмешкой,
как на человека, не способного усвоить очевидное, и советовали мне читать
Ленина, вникнуть в Ленина, тогда истина откроется мне во всем своем
ослепительном блеске и мне не придется задавать те наивные вопросы которые я
задаю теперь.
Мой
старший друг Игорь Александрович Сац завидовал мне, что мне еще предстоит
открыть для себя Ленина и испытать то величайшее счастье первооткрытия,
которое он, Игорь Александрович, уже испытал. Я спрашивал его: а сейчас, читая
Ленина, разве вы не испытываете того же чувства? Он объяснял мне доходчиво, что
когда человек в тысячный раз занимается сексом, он испытывает удовольствие, но
оно несравнимо с восторгом первого раза. Разумеется, Сац так же, как и его
единомышленники, был уверен, что Ленин был человек добрый, по словам
Маяковского «самый человечный изо всех прошедших по земле людей». Это
поддерживалось и официальной пропагандой.
Дальнейшее
знакомство с делами и словами вождя, как его называли, мировой революции
привело меня к открытию, что Владимир Ильич не только не был гением, но и миф о
доброте его был неизвестно на чем основан. Нет, не добрым и не самым человечным
был этот человек, а холодным и жестоким массовым убийцей, что ни от кого не
скрывалось и подтверждено его опубликованными многими записками насчет
необходимости беспощадного красного террора, указаниями разным функционерам
новой России расстрелять белогвардейцев, кулаков, попов, проституток и прочих.
Именно не привлечь к ответственности, не судить, а расстрелять и без проволочек
таких-то и таких-то с уточнениями вроде «чем больше, тем лучше», с определением
приблизительного числа: «пятьдесят или сто», то есть скопом. И ведь все это было
напечатано во всех его собраниях сочинений, и все это те самые образованные лениноведы читали, подчеркивали, заучивали — и что? Они не
понимали смысла этих записок?
Когда
было (не полностью, но в значительной степени) покончено со сталинским
произволом, когда стали говорить о гуманизме и справедливости, это называлось
возвращением к ленинским нормам. Считалось, что теперь наказывать человека по
ленинским нормам, это значит — за реальные преступления, по закону и в
соответствии со статьями уголовного кодекса. Но как раз именно при Ленине
нормой стало абсолютное беззаконие, когда велено было какую-то категорию людей
расстреливать скопом без всякого персонального разбирательства, когда судьям
велено было руководствоваться своим революционным правосознанием. А теперь я
выскажу самое мое кощунственное мнение: Ленин был не только не гением, но и ума
не слишком большого. Ума ему хватило только на интриги по захвату и удержанию
власти, но не на то, чтобы понять или поверить более умным людям, что насилие
родит насилие и зло порождает зло. Что насилием ничего похожего на общество
свободы, равенства, братства, справедливости и изобилия построить нельзя. Можно
было создать только общество, где процветали страх, ложь, лицемерие, ханжество,
воровство, стукачество, недоверие людей друг к другу
и неверие ни во что. Что и было создано в результате семидесятилетнего насилия
над большим народом. Если и оставались в этом обществе относительно честные и
гуманные люди, то только вопреки, а не благодаря
системе, все-таки не сумевшей за семьдесят лет окончательно вытравить в людях
все человеческое. Так я еще раз самого себя спрашиваю: как могло случиться, что
десятки лет миллионы людей поклонялись этому чудовищу и считали его уникальным
носителем всех человеческих добродетелей? Ну, допустим, ладно, так называемые
простые люди, сами ничего не зная, доверяли более образованным и более, как они
думали, умным. Но образованные и умные читали труды своего кумира, в которых
черным по белому было написано: повесить, расстрелять, поставить к стенке.
Почему они читали одно, а прочитывали другое? А вот как раз потому, что людям
был доступен только один взгляд на эту личность (как и на личность Сталина).
Сомневаться в достоинствах, критиковать ее, а тем более подвергать насмешкам в
анекдотах и карикатурах считалось ужас каким кощунством.
Феномен
кумиротворения меня занимает давно. Стремление
возвести ту или иную личность в ранг культовой кажется мне нашей главной бедой,
родом национальной болезни, от которой мы не можем никак
излечиться и отчего наше общество в целом остается безнадежно
невзрослым. Оно всегда ищет и, в конце концов, находит очередного дядю, который
все знает, все видит, все предвидит, в ком нельзя сомневаться и над кем, как
над священной коровой, нельзя шутить. И чем больше нельзя, тем более он, не
библейский пророк, а живой человек, достоин непочтительной критики, насмешек,
анекдотов и карикатур. Кстати, карикатура — это один из важных индикаторов
состояния общества.
Если
в обществе есть один человек, которого нельзя изображать карикатурно, значит, в
этом обществе что-то не так.
