Священная земля

 

Об авторе | Елена Степановна Холопова — прозаик и журналист, постоянный автор «Знамени». Прошлая публикация — «Зачем Ермак пошел в Сибирь?» (2013, № 4).

 

 

 

Я — землевладелица. У меня есть небольшой кусок земли в деревне на склоне Коквицкой горы. И все документы, подтверждающие право на эту землю, у меня тоже есть. На верхнем краю склона стоит мой старый дом. Земля вокруг дома тяжелая — глина и суглинок, но картошка на ней хорошо родится. Можно ли назвать мою землю священной русской землей, как это любит делать, заходясь в патриотическом экстазе, экзальтированный писатель Проханов? Нет, священной я свою землю не назову, но ее можно будет назвать покинутой, заброшенной, если после меня она никому не станет нужна. Выходит, главное на моей земле — это я сама и моя священная жизнь, и еще — мое священное право на эту землю. Я каждый день радуюсь этому куску земли, где я — полная хозяйка и сама решаю, что, как и когда мне делать и когда позволить себе побездельничать. У писателя Проханова, по всей видимости, нет своего куска земли, поэтому он любит насыпной курган где-то в Изборске, свозит туда мешочки с землей со всех концов России и потом поклоняется им. Даже землю с крейсера «Аврора» на тот курган привез. Интересно, где там землю раскопали, на крейсере? В горшке с геранью? Я не фетишистка, свою землю на тот холм не отправлю. И на своей земле никаких курганов или поклонных крестов устраивать не собираюсь. Если земля святая, то и морковку в нее не посади, в храме-то? А я-то грешна, батюшка, беру инструмент в руки и работаю на грядках. А устану — сяду на лавку и гляжу на реку, на лес за рекой — и мысленно гуляю там. Хорошо, что моя земля — на краю света, летом надежно охраняется комарами, а зимой — морозами и сугробами по пояс. И, надеюсь, никакие большевики на нее не позарятся. А вокруг деревни — одна священная, заброшенная, никому не нужная земля. Интересно, что бы прокричал здесь суперстар Проханов? И кому? Никого нет. А ведь он каждый день кричит в телевизоре, каждый день. Видать, власть его крепко полюбила.

У нас в деревне ничего нового много лет не строилось — не для кого, да и не на что. Молодежи нет, детей нет. Но вот приехала дачница-крестьянка из бывших деревенских и построила себе дачку. Распахала заброшенные грядки. Не одна, конечно, родня помогала, брат и сестра. А построив дом, она затеяла копать колодцы, аж целых два! У старого пустующего родительского дома и у новой дачки. Из бетонных колец, не то, что по всей деревне стояло — ветхие бревенчатые и с затхлой водой. Невиданный размах, неслыханное богатство — зарплата плюс пенсия. Тут и остальные жители зашевелились-заволновались. Построил новый домик сосед. Раньше он был безработным, сейчас — богач, пенсионером стал. Строит дом и Света-Ушел-Поезд, тоже пенсионерка. Не хотят в замороженных развалинах помирать, хотят в тепле доживать. Новые дома — скромные, небольшие, деревянные. Это не дворцы новой знати в Подмосковье, но это все же новые и теплые домики, частично даже благоустроенные.

Прошлым летом вслед за дачницей-крестьянкой еще два двора обзавелись новыми бетонными колодцами. Тоже пенсионеры, конечно, то есть люди денежные по сравнению с работниками местного сельхозпредприятия. Наконец и до меня, тугоухой, до-шло, что и мне тоже позарез новый колодец нужен. Своими силами я бы его не скоро осилила, но мне помогла моя младшая сестра, городская пенсионерка. Она сказала: «У меня вода в квартире есть, пусть и у тебя будет». Решила я смирить гордыню и принять помощь. Ее четыре пенсии плюс хлопоты старшего сына — и в моем дворе стоит-красуется колодец, и даже насос в нем установлен, не надо руками ведро тащить. Уже две соседки поинтересовались у меня, буду ли я теперь, когда есть свой колодец, покупать машину-автомат? Такая машина, которая сама воду наливает и выливает, сама стирает, сама полощет, сама выжимает белье — высший шик и признак полного благополучия у деревенских баб. Как американцы жить хотят! Они помнят времена, когда им приходилось полоскать белье голыми руками в проруби, в ледяной воде.

Пять новых колодцев для издыхающей от малолюдья деревни! И один из них — мой. Но жадность человеческая не знает границ. Мне, как и старухе у разбитого корыта, не стиральную машину, а новую избу захотелось. Старика с золотой рыбкой у меня нет, но говорят же: была бы цель, а средства найдутся. Строить будет старший сын. У него самая что ни на есть мужская профессия — плотник, строитель. А денежки на стройматериалы будем выжимать из своих пенсий мы с сестрой. Долго, конечно, придется выжимать, поэтапно. Сначала — на стены, потом — на крышу, на пол и потолок. И под конец — на оконные рамы и двери, на печь. Я уже оформила все необходимые разрешительные бумажки, строить мне позволили десять лет. И этим летом сосед распилил на дрова половину моего большого старого дома. Новый дом будет вдвое меньше старого и встанет на месте снесенной половины. Не знаю, успею ли я его построить. Не знаю, успею ли я пожить в нем. Но я наконец сообразила, что нельзя своим наследникам оставлять развалины, иначе они забросят мою землю.

На пути к моей мечте возможны огромные и даже непреодолимые препятствия. Главное из них — наша власть. Никогда не знаешь, что она еще придумает. Вдруг она под воздействием криков патриотов решит, что моя земля — вовсе не моя? Землю во времена Ельцина дали в собственность неправильно, надо ее отобрать. Или, что очень и очень вероятно, пенсия скукожится так, что ничего из нее невозможно будет выжать? Экономический кризис очевиден, возможна и большая война. У меня много опасений, порожденных нашей российской действительностью. Но цель мою они не отменяют. Из кожи вылезу, а новый дом строить буду. Не только жилище, но и убежище. В случае большой войны сюда, на край света, сможет удрать моя родня. Подальше от города, страны, войны.

 

По телевизору сейчас одна Украина, которую, говорят, подстрекают америкосы. У меня давно, лет сорок уже, выработалась привычка сравнивать государственную пропаганду с реальностью. И я ей привычно не верю — пропаганде, конечно. Ее цель — формировать общественное мнение, а я свое мнение предпочитаю формировать сама. Я была против присоединения Крыма, ясно было, что этот маленький полуостров потащит за собой огромную ненависть без конца и без края. Ненависть между русскими и украинцами. Ненависть украинцев по отношению ко мне. А мне не нравится, когда меня ненавидят. Но кто ж меня спросил? Если бы референдум устроили не только в Крыму, но и меня спросили, я бы сказала: нет. Да ведь и просто неприлично отнимать подарок, помилуйте. Если уж тебе, государство, Крым так сильно нравится, так сильно нужен, договорились бы с его хозяином полюбовно, обменяли бы на газ, что ли. Все равно мне-то этот газ не видать. Но нельзя же так нахально отбирать чужое, и при этом быть гарантом территориальной целостности Украины.

Когда Россия воевала с Чечней, мне ужасно хотелось отгородиться от Чечни высокой «китайской» стеной. А сейчас Украина хочет отгородиться от России, даже что-то там копают-строят. Как в дурном сне. У меня на Украине нет ни родни, ни друзей. Но у нас в Коми украинцы — третьи по численности после русских и коми. Они меня в спину ненавидеть будут? Или своих сородичей на Украине? Мой отец воевал на 2-м и 3-м Украинских фронтах, освобождал Украину от фашистов. У него был друг Вдовиченко, украинец, они вместе воевали. Отец к нему позже, в 60-х, в гости ездил куда-то под Умань, с младшими дочками. Украинские тетки хлопотали вокруг моих сестер, причитали, «каки они худэньки», пичкали их едой без конца. Дети этих теток — мои враги? И еще сорок миллионов украинцев — тоже враги? И будут мстить мне и России за этих днр и лнр, за Крым? Сегодня, завтра, через сто лет? И я в них виновата, в этих новых кровавых битвах на той земле, которую освобождал мой отец? Но я ни разу, ни разу не голосовала за господина главнокомандующего, полюбившего воевать. Я не давала ему столь безграничной власти — посылать на смерть и на убийство своих граждан.

Телевизор кричит о фашизме на Украине, о политическом кризисе на Украине, о проблемах экономики Украины. У нас-то ничего такого нет. Ни шовинистов, ни коррумпированной власти, ни экономики. И рубль стоит торчком, не боится споткнуться и упасть так, что не встанет. На экране телевизора в бесконечных политических шоу мелькают одни и те же лица. И кричат, кричат, кричат! О фашистах, бандеровцах украинских. И хоть бы один хотя бы шепотом сказал, что главного украинского фашиста Бандеру его единомышленники, немецкие фашисты, почти всю войну почему-то в конц-лагере держали. В программе лукавого Соловьева кричит все тот же великий русский писатель. О бесах, которые вселились в участников антивоенного Марша мира. Это бесы Достоевского! Они мчат Россию к пропасти, это заговор против России! Оторопь берет. Это он о людях, которые хотят мира на Украине. Недавно вроде все в телевизоре были относительно вменяемыми людьми. Куда все провалилось?

Перед Олимпиадой господин президент великодушно выпустил из неволи Ходорковского. Окошечко такое тогда случилось, либеральное и гуманное. Сегодня его бы уж точно не освободили, придумали бы новую вину и третий срок. У человека отняли его свободу, собственность, его работу, его семью, но думающую голову оставили при нем. Выходит, мы все же европейцы, пока европейцы. Из зоны вышел не страдалец, не мстительный граф Монте-Кристо, а высокий интеллект, трезво мыслящий, хотя и чуть наив-ный человек, верящий в светлое будущее России. Я думаю, Ходорковский — настоящий, в отличие от истерических телевизионных кликуш, патриот России, государственник. Эх, его бы да в президенты! Он сумел бы набрать мощную, умную команду. Он сумел бы привлечь не запачканных и корыстных людей, а тех, кто азартно взялся бы за труднейшую задачу: вытащить из канавы российский жигуленок — и повернуть его в сторону Европы, к цивилизации. Мы уже рассорились почти со всеми ближними и дальними соседями в Европе, а я хочу жить с ними в мире. Наш засидевшийся на своем месте президент умеет хорошо ссориться, но совсем не умеет мириться, поэтому мне нужен другой президент. Да и можно ли назвать успешной работу президента (а у него, как известно, тьма власти в одних руках, и рулит он в ручном режиме), если экономику страны трясет от одной-единственной цифры — цены на нефть? И стремление власти развивать другие отрасли экономики, кроме нефтегазовой, — не более чем маниловщина, прекрасные разговоры. Малый бизнес дышит на ладан, у нас в некоторых районах Коми количество индивидуальных предпринимателей сократилось аж на четверть. Скоро этот вид деятельности окончательно задушат налогами. Плохие советчики у президента, не желают знать, что именно малый бизнес делает население активным, деятельным и жизнеспособным. Без этого «пустяка» Россия уснет летаргическим сном, потому что никто не придумал, чем заменить главный экономический закон: лучше всего человек работает на себя, любимого, а не на господина Сечина.

И в это самое время госпропаганда ведет очень опасную игру с россиянами, милитаризирует общественное сознание. По телевизору видела: идет бойкая раздача (или распродажа?) футболок с надписью как-то вроде «“Тополь” санкций не боится». Народ тут же с восторгом надевает обновки, а я плююсь, видя в людях такое беспредельно глупое национальное самомнение. «Тополь» — безмозглое железо, а люди-то должны думать! Как легко все повелись! Так сильно повелись, что, наверно, захоти президент остановить — не остановит, не сможет. У Родины может появиться соблазн отдать их жизни за свободу и независимость днр-лнр и еще чего-нибудь вроде этого, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать. И они с восторгом побегут убивать-умирать.

Я сейчас думаю, тот же патриотический угар застил разум молодежи в 1941 году, когда на фронт ринулись тысячи восторженных, но плохо подготовленных к солдат-ской жизни советских парней. Их телами устилались ямы и рытвины на дорогах войны. Мой отец дорос до войны только в 1943 году, в августе. И за все время до самого конца войны не встретил ни одного добровольца! Он говорил, что после войны в книгах о них читал, в кино видел, а в жизни, на фронте — ни одного! А он не по тылам ошивался, он был артиллеристом. Полетели стаями похоронки, вот и кончился тот угар. Жизнь одна, второй никто не выдаст, даже самая замечательная власть.

А сегодня эта замечательная власть с запредельным рейтингом устраивает по телевизору шоу с добровольцами на войне с Украиной. И сидит в студии пятого канала девушка, вся в татуировках, которая не младенца нянчит, а калаш. И клака в студии восторженно аплодирует каждому ее слову. Девушка рисуется: ранена, мол, но обязательно туда вернусь, на ту войну, я без нее скучаю. Потом, если удастся выжить, вернутся вот такие добровольцы с перекошенными мозгами к мирной жизни. И как они будут жить там, где не стреляют? Как «Гадюка» Алексея Толстого? А нам-то, мирным людям, рядом с такими каково будет? Это в том случае, если война закончится. А скорее закончатся россияне. Мало нас на таком бесконечном пространстве. А нам, дуракам, еще Аляску подавай. Вот такие у нас сейчас телевизионные картинки: или свальный агрессивный патриотизм, или всем довольная власть — у нее, оказывается, все замечательно и, что ни делается, — все к лучшему.

 

Меня убеждают, что во всем Америка виновата. Чего это она везде суется? И действительно, чего? После Гражданской войны и неурожая 1921 года именно США пришли на помощь и устроили во многих городах России бесплатные столовые. Американцы не подпускали бандитскую власть к распределению продовольствия, и летом 1922 года они уже могли кормить несколько миллионов человек в день! Люди перестали умирать от голода, а гордая большевистская Россия назвала американцев шпионами и в 1922 же году собралась продавать свой хлеб за границу, чем ошеломила наивных американцев. Желание помогать России у них исчезло.

В годы Второй мировой войны США стремились помочь СССР, вот везде же они лезут, эти проклятые америкосы! Они вооружали нашу армию танками, самолетами, грузовиками. Их присылали на кораблях тысячами, а то и сотнями тысяч. По условиям ленд-лиза, или аренды, материалы, уничтоженные в боях, не подлежали оплате. Имущество, уцелевшее в войне и еще пригодное для использования, должно было оплачиваться как долгосрочный кредит или возвращено. Присылалось зерно для посева, присылалось продовольствие, которое, ясно, съедалось, то есть уничтожалось в боях, и никоим образом не могло быть возвращено. Тоннами шла в нашу страну еда для армии: тушенка, шоколад, яичный порошок, мясо, масло, высококалорийные концентраты. Гордый горец не афишировал перед советским народом помощь поганых америкашек, и советские историки продолжили эту славную традицию, старались не за страх, а за совесть приуменьшить размер помощи американцев. А установка американцев была такая: «Давать, давать и давать, не рассчитывая на возврат, никаких мыслей о получении чего-либо взамен». Читая о ленд-лизе, я наткнулась на цитату, «циничные», по мнению автора Ю. Якутина, слова американского президента Г. Трумэна: «Деньги, истраченные на ленд-лиз, безусловно, спасали множество американских жизней. Каждый русский, английский или австралийский солдат, который получал снаряжение по ленд-лизу и шел в бой, пропорционально сокращал военные опасности для нашей собственной молодежи».

А мне нравится такая установка государства: спасать от смерти свою молодежь. Если бы российское государство не разбрасывалось так щедро людьми — нас бы не стало так мало. В этом нам у США учиться, учиться и еще раз учиться. Америка своих людей сберегала, это был ее Фонд национального благосостояния. И именно поэтому Америка — самая богатая страна в мире.

Благодарности от нас американцы, конечно, не дождались. Но приходится признать: Америка от этой грандиозной помощи не стала беднее. А мы не стали богаче. И после войны умирали от голода граждане Страны Советов. В 1948 году умерла от дистрофии моя тетя, пятнадцатилетняя девочка Таня Холопова. Но что такое ее смерть для страны? Да тьфу! У нас земля священна, а не жизнь человека. В это же послевоенное время наша еле живая страна содержала огромную армию и кормила ее уже без всякого ленд-лиза. Мой отец после окончания войны служил еще пять лет. Боялись, что на нас нападет разгромленная Германия? Или Америка захочет отобрать назад свои «студебеккеры»? Что еще было взять с разоренной страны? Да нет, обычная мания преследования, которая длится и сейчас и обусловлена страхом государства потерять свои земли. Наше главное богатство стало нашей постоянной головной болью. Но лекарство есть. Вот придут радикальные исламисты — и головная боль исчезнет вместе с головой…

В 90-е годы, когда Россия была так слаба, Америка не занялась черным делом, расчлененкой нашей страны, а пыталась завязать с нами многочисленные культурные связи. Дочка моих городских знакомых ездила в Америку по программе обмена школьниками, жила там целый год в семье американских преподавателей, училась в американской школе — все это за счет хитрой и коварной Америки. Новые и временные родители старались показать девочке страну, они много путешествовали. И русская школьница училась быть свободным человеком в свободной стране. А на днях эту программу мы прихлопнули, потому что одного нашего подростка америкосы украли и не хотят возвращать. Больше не будут туда ездить наши дети. Не будут учиться жить в большом и сложном мире.

А в это самое время кто-то из депутатов Госдумы придумал новую очередную нелепицу: России нужно присоединить калифорнийский Форт Росс, музей русских переселенцев. Это с какой целью говорится? Подружиться крепче с американцами, бережно сохраняющими русскую историю на своей земле? Скорее, ура-патриот-депутат старается понравиться начальству. А главное, несмотря на депутатские глупости, подружиться-то все равно придется, даже если это поперек горла. Когда мы подойдем к очередному краю, самая богатая страна в мире протянет нам руку помощи. Мы поморщимся, но от помощи не откажемся.

 

Весной зашла ко мне соседка семидесятипятилетняя. Почаевничали, побеседовали. А по телевизору новости показывают, Крым. И выяснилось, что соседка не нарадуется присоединению и в Крым собирается, не этим летом, мало ли чего, а следующим. Я спросила:

— Зачем вам Крым? Вы бы и так могли туда поехать, без этого присоединения. Может, вам и юго-восток Украины тоже нужен?

— Нужен!

— И Аляска тоже нужна?

— Нужна!

— Зачем, господи?

— А пускай! Они сами к нам хотят!

В другой раз зашел местный алкаш, пьяный, конечно. По телевизору — Украина. Уловив слово «Крым», он забормотал, что «Аляска тоже наша». Я взбеленилась, рявкнула, чтобы он трезвый ко мне зашел, тогда поговорим. Нет, не зашел. А я бы ему рассказала, что, если бы он был жителем Аляски хотя бы один календарный год, то стал бы рантье и получил дивиденды с доходов за ту нефть, что выкачивается из недр этого американского штата. И он смог бы купить на те халявные деньги много-много бутылок водки, а еще больше — пунфыриков с настойкой боярышника. А если бы аляскинцы стали россиянами, они бы с горя спились без работы, американских зарплат и дивидендов, переключились бы исключительно на пунфырики.

Вот и все случаи государственного апломба в нашей деревне. Для остального деревенского населения и власть далека, и ее игры на Украине и в мире — тоже. Не только географически далека, но и реально, и ментально, как хотите. Крым и резкое повышение цены на хлеб при хорошем урожае у нас никто не связывает в один узелок. А еще — все привычно молчат, мало ли что?

В нашей далекой северной деревне пока еще мир. От взрывов люди не погибают. Давно уже никто не умирал, вот разве что на Новый год умерли от праздников двое. Нормальная, естественная смерть. Реже у нас смерти стали случаться, некому помирать. Пенсионеры держатся, кремень люди! Работают, осенью — тем более. Осенний день в деревне перегружен работой. Нужно убрать картошку, овощи промыть, просушить, подготовить к зимнему хранению. Засолить грибы, законсервировать все, что можно. А я еще и должна подготовить площадку под фундамент для нового дома. Да и на другой берег сходить за клюквой. Но такой поход — не только работа, это еще и небольшое приключение, путешествие.

На другом берегу реки два болота — большое и маленькое. Маленькое ближе. Мы с моим соседом решили сходить туда. День хороший, солнечный, сухой. Но я знаю дорогу, поэтому обуваюсь в высокие резиновые сапоги. Надеваю куртку с нагрудными карманами. В один кладу телефон, в другой — фотоаппарат. На шею на веревочках — компас и свисток. Когда-то давно я заблудилась, пришлось ночевать на болоте, с тех пор без компаса не хожу, даже если прекрасно знаю, что он мне не понадобится. Свисток — чтобы медведя испугать, если вдруг встречу.

Как-то мы с соседом возвращались с большого болота, были уже рядом с рекой. До берега осталась сотня метров, и тут он сказал:

— Ты иди, я сейчас.

Он остался, а я пошла по тропинке, спустилась по крутому берегу вниз, к лодке. Почти сразу вслед за мной прибегает запыхавшийся сосед. Увидел меня, дух перевел, наклонился, схватился руками за колени, стараясь унять дрожь.

— Это ты медведя спугнула?

— Какого медведя, ты что?!

— Я иду по тропинке, навстречу медведь. С этой стороны, а ты же там только что прошла. Не очень большой, может, одногодок. Он меня увидел, тоже испугался, на задние лапы встал. Мы с ним оба крикнули: «Ха!» И бежать. Я — сюда, он — туда.

Сосед махнул рукой в сторону леса. Наверно, медведь заметил меня из-за кустов шиповника, когда я беспечно прошла мимо него по тропинке, решил убраться подальше от страшной тетки — и напоролся на моего попутчика.

В боковом кармане моей куртки — газовый баллончик. Это защита от чужих собак. Однажды на меня в лесу кинулась собака. Она рычала, скалила зубы, кружила вокруг и старалась зайти со спины. Подошли ее хозяева, жители соседней деревни… и тоже оскалили зубы. Им было весело видеть мой страх. На зверя своего они не прикрикнули, просто прошли мимо. Собака умчалась за ними.

Сосед взял для клюквы короб с лямками, я — рюкзак. Рюкзак широкий, поэтому я ставлю в него два пластмассовых ведерка.

У соседа есть своя тропинка на склоне Коквицкой горы. Она многолетняя, давно утоптана и не зарастает летом. Мы спустились по ней к реке, прошли широкую полосу песка, добрались до стружка на берегу Вычегды. На такой легкой лодочке лучше плыть вдвоем, втроем уже опасно, можно пойти ко дну. Мы, правда, плывем в самодельных спасательных жилетах, мало ли что. Перебрались на другой берег, и я достала из рюкзака дождевик. Дождя нет, небо синее, но сегодня он послужит мне фартуком, будет защищать брюки от росы на траве, иначе вода затечет в сапоги. Нам надо пройти через нескошенный луг. Раньше здесь совхоз косил траву, но давно все заброшено, заросло травой по пояс и кустарниками, ивой да шиповником. Кое-где и лесок подрастает. Березки и осинки тоненькие стоят. Позже некоторые погибнут, освобождая место для более сильных. А сейчас стоят, трепеща листочками. На березах листья ярко-желтые, на осинках еще совсем зеленые. Пройдя луг, мы подошли к озеру. Здесь расположена цепь небольших озер, связанных протоками. В кустах спрятана еще одна лодка моего припасливого соседа. Переплываем на другой берег. Там крутой склон, надо подняться по нему. Еще один луг, а потом лес.

Пока идем по лесу, расскажу еще одну историю, которая произошла не в Крыму, а здесь, на южном берегу Вычегды, в августе. У меня тогда жили внуки. На выходные дни приехал их отец, мой сын. Он достраивал мою новую, прекрасную, замечательную лебедь белую — белую баню. Мы сверху, от моего дома, смотрели, как вниз на берег сползла машина, остановилась на песке. Это городские друзья сына, три мужика. Приехали порыбачить, день рождения справить. Поставили машину на песок, рядом — палатку. Развели костер. Люди у реки копошатся, как маленькие муравьи. Далеко до них, с километр будет. Мой сын работал у бани и одновременно наблюдал за их действиями. Через пару часов он не выдержал, одолело его любопытство. Позвал детей, и они отправились выяснять, как там рыбалка у дяди Сережи. Вернулись через три часа. Все трое взахлеб, перебивая друг друга, рассказали мне невероятную историю, развернувшуюся на их глазах. Мужики рыбачили с берега, и вдруг к одному из них, к Валере, подбежала собака лайка, мокрая, только что из воды. Видимо, реку переплыла. Она взволнованно крутилась около него, и Валера признал в ней знакомую.

— Слушайте, это же собака наших соседей!

— Ты чо, откуда ей здесь быть? Где город и где мы? Это деревенская.

Пытались собаку отогнать — не убегает, в глаза Валере заглядывает. Но Валера уже звонил своей жене. Собака суетилась у его ног. Через минуту ему перезвонила соседка. Она кричала в трубку:

— Это Кира, наша Кира! Она заблудилась! Мы три дня назад в лес ездили, в Чернам! Дети плачут!

Кира, услышав из телефона голос хозяйки и свое имя, завыла, изо всех сил показывая, что это она, она, Кира! И она хочет домой!

Собаку накормили, и она улеглась отдыхать. Не у костра, у машины. Чтобы в случае чего без нее не уехали. Прошло время, и Валера, мои внуки и сын поднялись наверх, к асфальту. Киру не надо было звать с собой, она шла за Валерой, как пришитая. Из-за поворота вылетела синяя машина, и собака завизжала. Машина остановилась, из нее выскочила хозяйка, и Кира кинулась ей на шею! Объятия, слезы, поцелуи. Счастливая Кира, не оглядываясь на своего спасителя, запрыгнула в машину. И уехала домой. А Валера остался с подарком. Хозяйка собаки привезла для рыбаков палку колбасы и бутылку водки. И даже моим внукам достался гостинец — пачка сока, которую они радостно притащили домой.

Мы с соседом прошли через лес. Где-то здесь и бегала три дня перепуганная Кира. Чтобы попасть на наш берег, ей пришлось перебраться через озеро, а потом еще и переплыть реку. Просто к людям она плыла или услышала и узнала голос Валеры, соседа с верхнего этажа? На воде звук далеко слышен. Не расскажет, а ужасно интересно было бы узнать.

Впереди — маленькое болото. Рюкзаки мы оставили у поваленного дерева на краю болота, взяли в руки ведра — и на работу. Это занятие долгое. Клюквы не так уж много, год не слишком урожайный. Надо ходить, искать подходящие кочки. Через четыре часа ведро наполнилось, я выбралась к стоянке у бревна. Позвала напарника обедать. Посидели, жуя бутерброды и запивая их чаем из термоса. Вокруг места, где мы сидели, — море переспевшей брусники, ягоды свисают с веточек гроздьями. Ее легче всего собирать, и я решила после обеда переключиться на бруснику. Сосед продолжал неподалеку собирать клюкву. Ведерко мое быстро наполнилось. Я обвязала оба ведра платками, установила их в рюкзаке понадежнее, чтобы не опрокинулись. Напарник пришел, высыпал клюкву в свой короб. Отдохнули, чай из термоса допили. Надо возвращаться. Сосед сказал:

— Одно ведро дай мне, я понесу.

Но я отказалась. Сама. Сама жадничала, самой и тащить. У соседа короб и без того тяжелый. Он помог мне взвалить на плечи рюкзак, и я побрела за ним. Уже не разглядываю золотую осень, окружающую нас со всех сторон. Главное — не оступиться. Земля под ногами покрыта желтой опавшей листвой, от которой рябит в глазах. Прошли лес, луг, спустились к озеру. Скинули тяжесть со спин в лодку. Напарник греб, я отдыхала. Потом — снова рюкзак на спину. Сосед покачал головой, снова предложил потащить одно из моих ведер. Я снова отказалась. Побрела через луг к реке. Там — рюкзак в стружок, снова передышка, пока переплывали реку. На берегу я взялась за рюкзак. Осталась самая трудная часть пути — по тропинке вверх по склону к деревне. Сосед в третий раз предложил:

— Дай ведро, понесу.

— Нет, сама.

И он пробурчал заботливо:

— Х..и вы..ываешься, б…ь?

В короткой фразе матюгальщика с большим стажем не было ни одного приличного слова. Я захохотала во все воронье горло и взвалила рюкзак на свои плечи. Сосед пошел в гору ровно, размеренно и как будто совсем без труда, как лось, а я плелась следом, еле переставляя ноги и отдуваясь через каждые пятьдесят метров. Спустя двадцать минут я уже была дома. Разделась и рухнула на диван. Вот, оказывается, где блаженство. Не устав, не узнаешь, что такое отдых. Так прошел этот прекрасный, солнечный, теплый, золотой осенний мирный денек на хорошей и доброй, хотя и совсем не священной земле.

А в былые времена жизни в СССР я в Крым отдыхать ездила. Дикарем. С детьми. Снимала жилье у пенсионерок. Жарилась на солнце, купалась в соленой воде, повидала обязательные туристические красоты. Но больше пусть не надеются крымчане на мои денежки. Я не приеду.

 

Я хочу мира, а не борьбы за священную русскую землю. Все желающие, в конце концов, могут вполне мирно поклоняться ей, достаточно положить в горшочек небольшое количество русской земли, поставить в красный угол в своем доме и бить лбом поклоны. Даже в Аляске можно закупить несколько мешков тамошней земли для всех желающих россиян. А из Форта Росс землю, наверно, не продадут, не захотят русский музей портить. У себя дома поклонники земли русской смогут устроить себе алтари, и это вполне мирное, безопасное занятие, если не кричать об этом на телевизионную камеру. Главное — не брать в руки «гениальное русское изобретение» — автомат Калашникова.

 

Деревня Коквицы,

Республика Коми