Прутик

Об авторе | Автор после окончания МФТИ работал тридцать лет в академическом институте, а затем в одной из крупнейших суперкомпьютерных корпораций США. Печатается под псевдонимом. В «Знамени» публикуется впервые.

 

 

А.П. Бондареву

Вкатил чемоданчик в подъезд и тут же наткнулся на двух буров-делопроизводителей за пластиковым столиком у пальмы — упитанные краснорожие мужики в штатском, задницы с трудом на табуретах умещаются. Устроили мне настоящий допрос. Фамилия? Квартира? Когда проходили инспекцию в послед-ний раз? Почему задержались с обновлением — запла?тите штраф, что за дом такой... А сосед ваш из сто двадцать седьмой вообще обнаглел — год без надзора, тюрьма по нему плачет... Скоро придем, ждите.

«Сгорел Мишка, — подумал я, — ведь я его предупреждал: они шутить не будут».

Потянулся к их бумагам расписаться, что ознакомлен, и наткнулся лбом на сочный пальмовый лист, попробуй догадайся: живой или пластик, странное дерево, я даже как-то ночью спустился и тайно отсек острым лезвием маленький зеленый кусочек, провел пальцем по надрезу — ощутил влагу. Но все равно не поверил: они могли и жидкую имитацию устроить, так что тихо вернулся в квартиру, выбросил обрезок в унитаз и спустил воду. На другой день обратил внимание на свежую заплату из синей изоленты на моем срезе — может, кому-нибудь яснее стало? — только не мне.

Командировка в этот раз легкая была, обучал работать на новой 11G-технике наших клиентов, ближайших соседей — Тульщина, Орловщина, родные места леди Макбет Мценского уезда... Я про нее выяснил совсем недавно, услышал в рабочий перерыв в новостях культуры, удивился: Мценск-то я и раньше знал, проезжал мимо много раз, но при чем тут леди? Спросил ЭфЭса, он сам с Дальнего Востока, высококлассный специалист, нашу фирму консультирует, для него все это железо — позавчерашний день, у себя они давно уже 3H-системы ставят, тот ответил коротко: «Google it», — то есть «Загугли». Сделал, как он советовал, оказалось — произведение русского писателя Лескова, фамилию запомнил, девятнадцатый век, как бы ремейк по английским мотивам, я даже книжку скачал в Сети, начал читать. Но что-то мне не особенно, не очень как-то. А что Лескова ЭфЭс не знал — ему это простительно, он же Фу-фу Синг — вежливый гражданин смешанного китайско-малайского происхождения, живет где захочет, о прописке не задумывается, такому профессионалу всюду рады.

Как только поезд выбрался из шлакобетонных городских джунглей — сразу поля-луга начались всех сортов, тут тебе и аккуратный газон, и дикое разнотравье по пояс. Ну и всякая скотинка морды вниз опустила: кони пузатые стреноженные, козы-коровы, каждая с налитым, отвисающим почти до земли, выменем, барашки-овечки покорные, всегда готовые народ порадовать к Курбан-байраму — чистый рай земной... В мое отдельное купе приветливая проводница заглянула, сверкнула дикими рысьими глазами. В чередующихся угольных и пшеничных прядях — кокошник, в ухе — микрофон-телефон, в руке — поднос, на подносе — калькулятор. Предлагала на выбор десять сортов йогурта — этого добра и раньше было немерено, но сейчас-то все свое, свежайшее, бесконсервантное, десять сортов колбасы, включая конскую, творог-сыр нежнейший, даже целебный кумыс.

Я от всего отказался вежливо, глянул в обширное кислородное меню, оксигенизировал помещение на минимальном уровне с аромадобавкой «Волжская вода у костромских берегов» — смесь «Островский», был такой писатель-коммунист в двадцатом веке, в школе изучали. И весь оставшийся путь только в окно глядел непрерывно, старался увидеть хоть одно деревце — пусть самое невзрачное.

Ничего. Вплоть до далекого горизонта.

Почти двадцать лет так живем, уже отгоревали, отбеспокоились. Уже кажется — всегда так было. Правда, временами вдруг наваливается такая тоска...

* * *

А начиналось все вроде бы совсем безобидно: под Москвой, в районе Рублевского шоссе, там, где за пятиметровыми глухими заборами проживают отечественные ВИПы, появился заморский лесной вредитель, ливанский жук-короед. На родине он скромно жил в верхнем слое кедровой коры, где становился легкой добычей ливанских птичек.

Полной правды о том, как вредитель очутился в ближнем зазаборье, не знает никто, хотя в свое время циркулировали слухи, что это связано с кратковременным рабочим визитом в Ливан одного из крупных членов нашего Совбеза.

Во время заключительного банкета высокопоставленный чиновник выразил желание захватить с собой в качестве сувенира несколько кедровых стволов — несравненный материал для возведения настоящей русской бани, как ему говорили. Той же ночью несколько отборных деревьев были спилены, очищены от веток, порезаны на одинаковые куски и погружены в подлетевший с подмосковного аэродрома самолет стратегической авиации... В результате груз доставили на дачу члена и складировали в дальнем углу необъятного участка раньше, чем протрезвевший хозяин возвратился домой.

И был день, и была пища — почти знакомая для вылезших из кедровой коры жуков. Нежные рублевские сосны вредителям исключительно понравились. А потом они без труда освоили и березки, и осинки, и липы, и дубы вековые. И начали при такой обильной жратве размножаться с невиданной скоростью.

А ответственный работник в последовавших трудовых буднях совершенно забыл о презенте благодарного ливанского народа, не до того ему было, у него чуть не каждую неделю ракеты не туда летели, и арсеналы взрывались, и комфортабельное кресло под ним вдруг начало раскачиваться с возрастающей амплитудой.

Отмороженные в самолете ливанцы легко проникали в податливую российскую древесину на глубину, которая превышала длину клюва любого дятла, и неутомимые стукачи массово дохли даже не от голода, а, не поверите, — от нерв-ного стресса, нервы ведь не только у нас, бескрылых, имеются — мне все это сосед Мишка объяснял, он же биохимик крупный, ведущий научный сотрудник, доктор наук.

Нельзя сказать, что новая биоугроза прошла мимо виповских садовников и лесников, они-то сразу забили тревогу. Но у их занятых хозяев поважнее проблемы имелись.

А когда по всему прирублевью трухлявые деревья тысячами повалились, как добрые прихожане в пятничном намазе, — уже поздно стало. Волны от свершившейся трагедии побежали во все стороны, будто от подземного толчка, жуки не только путешествовали по воздуху на собственной тяге, но и двигались, вначале неопознанно и беспрепятственно, вместе с экспортируемым лесом: водными, железными и шоссейными путями... Ближневосточный агрессор рулил по глобусу на полном газу.

Те, кого нарисованная мной картина не очень убедила, могут воспользоваться универсальным советом ЭфЭса и загуглить детали.

Только ведь и это не вся правда. Мишка говорил мне, что в истории такие экологические катастрофы неоднократно случались и раньше. Но потом природа, так сказать, брала себя в руки, самоорганизовывалась, и в конце концов все постепенно возвращалось на свои места.

В этот же раз дело обстояло намного страшнее, потому что именно к тому времени фатально подоспело истинное торжество нанотехнологий.

* * *

...Я поднялся к себе на сорок четвертый, вошел в пустую квартиру и сразу почувствовал, что не могу дышать полной грудью. Запустил кислородную линию с моей любимой импортной отдушкой «Сосны-дюны-море около Паланги» — смесь «Лесные братья». Полегчало. Подумал: «Как они там?». За дюны и море я не очень беспокоился, а вот сосны вызывали определенную тревогу. Главное, никто сейчас правды не говорил, все паники боялись — и у нас, и у соседей, закрыли непроницаемо, как им казалось, границы и Интернет, редактировали, как умели, Гугл, и сидели-тряслись в ожидании худшего. А ведь когда-то в едином государстве жили, в советах да в любви, в дружбе интернациональной братской — оттуда и название замечательное...

Сам я там не успел побывать до несчастья, хотя собирался неоднократно. Боюсь, уже не придется.

Да и зачем? Травы-то я и тут нагляделся столько, что в глазах рябит.

Принял душ с дороги, разложил вещички из чемоданчика, протер мягкой замшевой тряпочкой огромный том «Рим Номер Три», лежащий в гостиной на специальном столике-подставке рядом с окном, смотрящим на восток. Что и говорить, коллективный труд больших умов, культовая книга. Нежнейшую телячью кожу переплета украшали маленькие изящные крестики, полумесяцы и бубенчики — все из чистого золота, огромные деньги отвалил за покупку, но она того стоила, эту знаменитую книгу называли энциклопедией русской жизни, забыл уже кто, а гуглить не хочу.

Помню, как в последний раз Мишка зашел подышать новой добавкой «Треснувший астраханский арбуз с дымком бычьего кизяка» — смесь «Чуюкучума», классный аромат. Он увидел «Рим», поглядел на меня удивленно и вдруг расхохотался:

— Палата номер шесть, ездец, приехали! — и даже закашлялся, а может, ему просто кислорода не хватало.

Я его намека не понял и сказал:

— Во-первых, не шесть, а три, а во-вторых, это благородная попытка конвергенции религий, предпринятая настоящими патриотами с целью умиротворения нашего неспокойного общества в тяжелые для него дни, — запомнил из Введения почти дословно.

— Знаю, — сказал Мишка, отдышавшись «Чуюкучумой». — А четвертому не бывать.

— Так сегодня все говорят, — ответил я, и сам слабо намекнул: — Эта книга для разных целей может пригодиться.

— Полный дурдом, уху ели все, — продолжал гнуть свое ведущий сотрудник.

— Что, и я тоже? — спросил я с ударением на «я».

— Конечно, — подтвердил он с полной уверенностью.

— Ну и вали тогда отсюда, — сказал я спокойно, и он сразу ушел — вероятно, потому, что не ожидал услышать такое от меня и был очень удивлен.

«Чувак вообще слишком высоко себя ценит, — думал я, — это типичное научное зазнайство. А спроси его, сколько битов в килобите — наверняка ответит «тысяча». Но я ведь не использую это невежество как повод для личных выпадов в его сторону, хоть я в своей профессии — IT-инженерии — один из самых продвинутых: если не в первой городской десятке, то во второй точно, пусть и не такой «computer wizard», как ЭфЭс.

А докторов биологических наук в Москве сколько — успели подсчитать? И почему они все вместе этого жука-террориста извести не могут до сих пор, зубы ему укоротить методами генной инженерии, или аппетит ему отбить, вместе с почками, или либидо его скребучее обуздать теми же методами? И труд мой материально оценивается не хуже, чем Мишкины исследования, я и жилье в престижнейшем доме купить сумел и даже, когда была возможность любую квартиру выбирать на нашем высоком этаже, выбрал сто двадцать восьмую, хоть она и не такая удобная, как его, — не догадываетесь почему? — два в седьмой степени, полноценное машинное число — тот, кто с софтом работал, меня поймет... А еще я маме с папой в Воронеже помогаю», — мелькнуло в голове, и я иссяк.

Дело в том, что чувствовал я себя в нашем разговоре не вполне уверенно.

И все потому, что Мишка поделился со мной своей тайной, хоть я его абсолютно об этом не просил: он хранил на дому японскую карликовую сосну, что было большим преступлением в наши дни. Коллеги из Университета Хоккайдо прислали ему эту сосну как раз для исследований, связанных с разразившейся катастрофой. Когда Мишка развернул посылку, он увидел близнецов вместо ожидаемого одного деревца. И душа его возликовала. Он с предельной тщательностью провел операцию по разделению родственников и оттащил больший экземпляр в свою берлогу, где они с супругой Ириной забыли про Интернет, книги и даже, как он утверждал, про секс и только растроганно наслаждались видом и запахом японского чуда природы. Насчет секса я ему, конечно, не поверил, но оскорблять нецензурно не стал, а лишь обратил внимание на то, какой опасности он подвергает себя и свою жену. Но вместо того чтобы привести сколько-нибудь серьезные контраргументы, Мишка заносчиво сказал:

— Сношал я их, я по гранту от их же министерства с этой сосной работаю, они не посмеют, падлы... — И опять стал растекаться общими словами про свободу личности и прочие права человека.

— Какие права, сейчас Чрезвычайное Положение, загремишь в тюрягу, — попытался я возразить.

— С ветерком, — он сопроводил присвистом непристойный жест, и на этом наш разговор закончился.

А неуверен я был потому, что у меня ведь тоже тайна имелась. И это был мой третий аргумент в пользу «Третьего Рима». Только я его Мишке не выложил.

* * *

Теперь настал черед рассказать о редчайшем совпадении двух несчастий бедного человечества.

Как раз в то время пытливые ученые, вроде моего соседа, изобрели в лабораториях чудо-нанодобавку к топливу. Этот волшебный катализатор повышал эффективность транспорта так кардинально, что у производителей нефти и нефтепродуктов по всему свету сразу же начались жуткие стрессы — как у рублев-ских дятлов.

По дорогам бодро покатились сотни миллионов поразительно поздоровевших машин.

А примерно через год выяснилось, что модифицированный моторный выхлоп останавливает синтез хлорофилла в зеленой листве и заставляет ее необратимо опадать в течение всего года на всех широтах так же успешно, как в конце осени в средней полосе России.

Два таких удара мать-природа выдержать не смогла и начала тяжело болеть.

Первыми опомнились государства с небольшими территориями, где люди живут более компактно, коммуникации ускорены, а инстинкт самосохранения — выше.

Японцы, например, полностью исключили из жизни бензин и лесоматериалы, переключились на электричество и пластик, перенумеровали и автоматиче-ски мониторили в режиме реального времени каждое дерево в стране, а спасение от ливанского древовредителя объявили национальным приоритетом.

Многие страны спешили как на пожар, хотя то, что случилось, — пострашнее любого пожара было.

Россия, как всегда, долго запрягала.

Лишь когда ливанские оккупанты приблизились к Вологде, власти объявили повсюду Чрезвычайное Положение и запретили любую тягу, кроме лошадиной, на всей территории вверх от шестидесятой параллели — Особой Зоны, которую немедленно окружили колючей проволокой из стратегических запасов.

Для охраны периметра отмобилизовали резервистов-пограничников и провели дополнительный призыв.

Въезд и выезд из Особой Зоны допускался только по специальным разрешениям, на контрольно-пропускных пунктах установили тщательный досмотр с визуальной и приборной инспекцией каждого шва в одежде и обуви и каждого волоса на теле.

Для нарушителей режима восстановили из руин несколько Особых Лагерей, заброшенных внутри Зоны еще со времен великого Сталина — чем в тех лагерях при великом занимались, я не совсем понимал.

Открыли финансирование совершенно секретных биологических исследований по скрещиванию дятлов и куличков с использованием методов генной инженерии — надеялись вывести новую породу стукачей с удлиненным рабочим органом, не подверженных стрессу и лишенных головной боли, отвлекающей от истребления хитиновых.

Одновременно подключилась пропаганда, завопившая о неслучайном вторжении в родные пределы управляемых с Запада полчищ мини-биотеррористов.

Привыкший ко всему народ замер в напряжении, справедливо ожидая дальнейших репрессий.

Обычная древесина сразу сделалась запредельно дорогим стратегическим товаром, многократно опережающим в стоимости своих ископаемых биопредков, окаменевших, сжиженных или газифицировавшихся сотни миллионов лет назад. Нелегальная добыча нового лесного золота неожиданно оказалась прибыльней наркобизнеса, а ум преступника в предвкушении сверхдоходов, как известно, никогда не спит.

Но особенно удивила власти внезапно открывшаяся тяга населения к любому живому дереву, деревцу или даже скромному кустарничку. Неукротимое желание получить назад утерянное безвозвратно.

Не как строительный материал.

Для души.

Как произведение искусства, если угодно.

И вот это испугало российских командиров по-настоящему, потому что такой зов к прекрасному мог начисто смести дерево как вид с вверенной им земли.

Репрессии не задержались, было срочно создано новое ведомство — Мин-ДревСпас, с министром в ранге Первого Вице-премьера, с огромным штатом фискалов: мелких мздоимцев-делопроизводителей и волкодавов-исполнителей с неограниченным аппетитом.

Фискалов все сразу стали называть «бурами», сокращенно от Буратин. Их наделили чрезвычайными полномочиями проникать даже на охраняемые объекты, а тем более в личные жилища граждан, при малейшем подозрении, что там скрывается хоть единая зеленая веточка. Кары нарушителям грозили немалые: и огромные штрафы, и принудительные работы, и даже полновесные срока в восстановленных лагерях и в обычных тюрьмах — начальству уже не до шуток было, решалась судьба страны.

Одновременно, чтобы хоть как-нибудь снизить остроту момента, решено было наладить выпуск пластиковых аналогов. Конечно, весь этот дешевый фейк полностью игнорировался населением, а на поддельных березках вдоль основных московских магистралей дворники не успевали замазывать белой краской вырезанные за ночь матерные слова.

А еще через год труднее стало дышать — и не в переносном смысле, а в самом прямом: кислороду на всех не хватало. В рамках МинДревСпаса возникла новая мощная служба, кислородопроводы и индивидуальные компактные баллончики проникли в каждое постоянное и даже временное место пребывания человека. Как обычно, вначале не обошлось без взрывов и пожаров, которые тут же объявили диверсиями недругов страны. Но вскоре все отладилось, а потом никем не лимитированная персональная оксигенизация быстро сделалась спасительным прикольнейшим кайфом жестоко страдавшего на бездеревье населения, особенно после того как кислород объединили с ароматерапией широчайшего ассортимента. ЭфЭс, например, просто балдел от наших запахов, называл их лучшими в мире и даже предлагал мне попробовать по его примеру добавлять в линию пару миллиграммов кокарды или геракла, он возил с собой стеклянный смеситель, хитро замаскированный под кофеварку. Но я отказался наотрез.

Забыл сказать, что пишу эти заметки исключительно для своего удовольствия. Хотя не могу исключить, что когда-нибудь, может, через много-много лет, мои свидетельства сделаются историческими и скромно дополнят общую картину не-обычайных и драматических событий, которые нам всем пришлось пережить.

Теперь можно двигаться дальше.

* * *

Вскоре в квартире раздался звонок, я увидел в мониторе тех двух буров и, естественно, тут же распахнул дверь.

Вошли, сказали с уважением:

— Богато.

Мне нечего было стесняться — ведь не ворую, пригласил их в гостиную. Как я и ожидал, «Рим» на столике произвел на мужиков неизгладимое впечатление, оба, как по команде, заголосили:

— А четвертому не бывать! — А потом: — Все ясно, чего тут инспектировать, разве что холодильник в поисках штрафа.

— Будьте любезны, — говорю, — чувствуйте себя как дома.

Можно было и не добавлять: по-хозяйски открыли дверцу, вытащили упаковку хорошего пива, поинтересовались:

— А где тут у вас стаканы? — И даже: — А сами не желаете присоединиться? — Выпили. Похвалили качество. Посмотрели на часы: — Сейчас к вашему соседу наши исполнители подойти должны, Прохор с Мухой, услышите. А потом они сюда заглянут, порядок такой... да вы не волнуйтесь, ха-ха, ваше нарушение несерьезное, мы же понимаем: командировки. И Прохор в курсе, просто он нас до другого объекта подбросить согласился.

И действительно, через пару минут на этаже зазвучал густой бас: «Древо и Дело, открывайте!», а за ним тонкий тенор: «Ну».

Мишка, видно, не торопился, потому что еще через пару минут в его дверь словно кувалдой ударили, мгновенно заклацали запоры.

Обычно из его квартиры не доносилось ни звука, а тут я будто рядом стоял.

— Майор Прохоров, прапорщик Мухитдинов. Спрашиваю: почему избегаете наших инспекций больше года, совесть неспокойна? — тот же бас.

Мишкиного ответа я не разобрал.

— А здесь что? Спит, так рано? Будите! — И опять этот страшный удар — видно, уже в их семейную спальню ломились.

А потом:

— А это, под покрывалом? Расчехлить быстро! Прапорщик, вперед!.. Так вот в чем дело, это же дерево! Древо!.. Ответите по закону, мне плевать, на кого вы там работаете, вашим работам — говно цена, по закону ответите...

И тут я впервые услышал Мишкин вопль:

— Отдай, сука!

И мгновенную жесткую команду:

— В клюв бей!

И истеричный визг Ирины:

— Убийцыыы!

И после минутной паузы:

— Очухался? Теперь у тебя будет еще и нападение на офицера при исполнении, я уже слышу, как звенят твои кандалы — слышишь, Муха?.. Он тоже слышит. Поздно теперь рыдать, гражданочка, лучше бы сигнализировали вовремя куда надо. Древо конфискуется. Вот моя карточка, назначаю тебе штраф в десять кило зелени, ставлю на счетчик до послезавтра, не принесешь — загремишь по полной, и не вздумай жаловаться своему покровителю, себе же хуже сделаешь — по групповухе пойдете оба, все зубы выпадут, пока откинешься. За мной, прапорщик!

— Открывайте, — спокойно сказали мне буры.

На пороге стоял мужчина в форме, ростом мне по грудь, а за ним другой, под два метра, с Мишкиной сосной в руках.

Маленький пробасил:

— Древо… — И сразу поправился: — Заработались, забыл, что к честному человеку в дом заходим, мне ведь достаточно в глаза взглянуть... а как тебе, Муха?

— Ну, — не выпуская трофей из рук, ответил Муха, на его погонах росли в линию два маленьких золотых дубка, а на прохоровских — один большой.

Прохор осмотрелся, сказал:

— Скромненько, — потом глянул на себя в зеркале, — йопт, вся рубашка в крови, слышь, Мухитдинов, обязательно было ему нос до кости дробить? Вот не подпишу представление на старшего прапора — как тогда запоешь?

— Ну.

— Ладно, ладно, не бзди, шучу, реакция у тебя просто феноменальная, батыр ты мой легендарный. Показывай хату, хозяин.

Как только он увидел «Рим» — сразу бухнулся на подстеленный мной заранее коврик около столика, и я стал свидетелем классического ритуала, который проигнорировали младшие буры:

сначала он трижды ударился головой об пол, совершая в перерывах символические омовения лица;

потом, не поднимаясь с колен, зажал мизинец большим, а оставшимся трехперстием трижды осенил себя крестным знамением;

и закончил, как все: «А четвертому не бывать!».

Встал, наконец, на ноги:

— Правильный дом, даже дышать легче стало, у тебя и смесь правильная — «Лесные братаны», не хватает только чуть-чуть... Муха, у тебя есть?

— Ну.

— Спасибо, не употребляю, — сказал я.

— Да я и сам не часто, только чтобы стресс снять, работа очень нервная. Нравишься ты мне, — продолжил он, — хочешь, мы тебе подарок сделаем? Сделаем ему подарок, Муха?

Муха согласился коротко, как обычно.

— Получи-ка ты, мил человек, от нашей службы сосенку японскую миниатюрную, конфискованную навечно у заклятого врага, вручайте подарок, товарищ Мухитдинов.

— Спасибо, но принять не могу, вещь не для меня, не имею права по закону.

— И ответил правильно, — с удовлетворением сказал Прохор, — это я тебя испытывал. Муха, неси конфискат в Линкольн...

— А ты знаешь, как я соседа твоего за жопу схватил? — спросил он, когда батыр удалился. — Гляди, — он вынул из кармана маленькую коробочку, — хитрый детектор, реагирует на хлорофилл. — У меня все в глазах поплыло. — У нас их считаные единицы, только для самых доверенных. И все Оттуда, я его в твоем дому даже включать не буду, чтобы аккумуляторы зря не сажать, зацени доверие. А где там наши сотрудники, небось пьют на кухне?..

На пороге он протянул мне карточку, видно, такую же, с которой ставил Мишку на счетчик, сказал негромко и отчетливо:

— С тобой не западло зафрендиться, я написал на обороте мои координаты в Сети — знаю: обучать тебя, как всем этим пользоваться, не надо. А дальше у тебя новые перспективы могут обозначиться. Ты понял?

«Понял, давно понял», — подумал я, с облегчением закрывая за ним дверь.

* * *

В самом конце командировки, на Орловщине, ребята устроили для меня маленький уютный пикничок на берегу тихой речки: кебаб, шаурма на медленном кизячном огне — традиционное русское угощение... Ну и выпить у нас, конечно, было, самая малость. Место они выбрали специальное: бездорожное, покойное — ни одного случайного человека в квадрате четыре на четыре, через пару часов они собирались подбросить меня к ближайшей станции вместе с моим чемоданом. Выпили по первой, мясо еще не готово было, и я решил немного прогуляться в высоких травах вдоль берега. Неторопливо прошел метров пятьсот-восемьсот, вода казалась неподвижной — даже не понял, по течению шел или против.

И вдруг увидел кусты ивняка над рекой, настоящая корзинная ива со стрельчатыми зеленейшими листочками, сероватыми и чуть бархатистыми на обороте — чудо такое, как же она здесь выжила... и каждый прутик — тонкий, гибкий, как юная девушка, я прямо в туфлях зашел к ним в воду, обнял их всех разом и растворился в незабываемом аромате, стараясь продлить каждый неглубокий вдох…

Вдруг вспомнил, — это же верба. Приносил такие же прутики бабе Мане на Вербное воскресенье. Весною почки серенькие вновь запушатся нежно. А моя бабушка говорила загадочно: «Пальмой встретили, да крестом отметили». И добавляла уже не так складно, но почти понятно: «Всегда думай сам, что делаешь, солнышко, не смотри на других».

Я тщательно вымыл руки и лицо, вышел на берег, снял пиджак, рубашку и белую майку.

Потом достал из заднего кармана брюк свой острый ножичек, с которым никогда не расставался, и срезал один небольшой прутик. Намочил в воде край майки и завернул в нее свою добычу так, чтобы разрез оставался влажным — должен выжить, страдалец.

Возвратился счастливый, вода слегка похлюпывала в моих остроносых штиблетах. Сказал, что дышалось тяжело, а в речке умылся — и сразу же полегчало. И ведь не соврал: не хватало в воздухе кислороду. Майку бережно уложил в чемодан — я думал сам и знал, что делал.

* * *

Я был уверен, что такой случай представится, только не знал, где и когда. Потому-то и купил пудовую махину и сразу же соорудил в ее глубине саркофаг — в лучших шпионских традициях. Тайну мою никто пока не разгадал, надеюсь на лучшее и в будущем.

Я выбрал самую красивую хрустальную вазу, наполнил ее сертифицированной ключевой водой из баллона, достал из «Рима» мою драгоценность, развернул майку... Это была победа: все листики уцелели, мне даже показалось, что на срезе появились первые неровности — намеки корешков.

Поставил веточку в вазу, перекрыл кислород, выключил всюду свет, сидел в темноте и терпеливо ждал, когда придет Волна.

Я весь превратился в один огромный совершенный нос, больше, чем у дятла, и у куличка, и у великого Гоголя, и даже больше, чем у майора Ковалева, — мне повезло посмотреть этот 3D-фильм.

 

Я ждалждалждал...

И она пришла наконец.

 

Вместе с песней моей любимой бабы Мани:

 

Вербная веточка, скорбная весточка,
Мелко сердечко дрожит,
Да неподвижная речка-невесточка
Тихо под ивой лежит...

 

А дальше, как ни старался — вспомнить не мог.

Я потом загуглил — пришел невод с одною тиной.