За границей окна

Из писем к дочери Елене Макаровой

Москва — Иерусалим, 1990—1997¹ 

 

Я сегодня днем читала твое попурри из моих писем «За границей окна». Признаюсь, что только сейчас поняла, какую титаническую работу ты проделала...

18 декабря 1999

 

Мои свитки не выбрасывай, когда-нибудь, надеюсь, жить будем рядом, вот и почитаем друг другу, я — твои письма, ты — мои.
В них все наши достоинства и недостатки живут своей жизнью.

24 февраля 1994

 

 

1990

 

12.4.1990

...Пишу тебе первое письмо, а ведь могла уж давно написать на адрес Билла² , да не было душевных сил писать в такое далекое отсюда место... Радуюсь за тебя... Но радость моя умственная, душевной, видимо, во мне нет вообще все последние годы. Не умственны только мои слезы. Это — не в прямом смысле, это метафора. Это, увы, и в стихах.

...У нас сейчас дождь, сижу перед пасмурным окном в роскошном номере нового корпуса. Березы, ели и часть крыши коттеджа — напротив. Это еще терпимо. А вот сидеть перед телевизором — сплошная жуть. Все агрессивно разваливается (соединяется!), большой отход вижу на консервативные рельсы... Я действительно умом счастлива, что вы не рядом. Но «куда идти и с кем торжествовать», — строка из Ахматовой.

 

3.5.1990

«Дневник посредственности»

Письмо 1.

Дорогая моя! Последние годы мне снятся цикличные сны, сменяя друг друга. Последние ночи повторяется сон из цикла «Телефонный диск». Это — нарисованный круг с правильно расставленными цифрами — от единицы до нуля. Я хочу набрать номер, вдавливаю указательный палец в цифру, но сдвинуть ее с места не могу. И в минуты медленного просыпания, еще сквозь сон, вяло соображаю: диск нарисован, число всегда недвижно. А как сдвинуть нарисованное?

И начинаю лениво думать о жизни как о телефонном диске. Жизнь вращается, а числа, время ли года, время ли дня или ночи, — остаются на месте в своих круглых, четко очерченных ячейках. И если сама я не вращаю жизненного диска, — ничего не изменю, — ни до кого не дозвонюсь, не достучусь, не дозовусь. А надо ли? Но если Господь движет нашу планету, то я, его жалкое подобье, должна научиться хотя бы двигать диск. Даром ли в нем все экстремальное начинается с ничего — с нуля, — пожар 0 — забыла, скорая помощь — 03. 3 — сакраментальная, мистиче-ская цифра милосердия. Но так ли милосердие милосердно к душе одинокой? Душа одинокая и не должна ждать милосердия, сердца-милого. Она, эта душа, призвана вращать диск, задавать вопросы: быть или не быть, а если быть, то как? И не находить ответа. Ответ предвиден самим вопросом, и, если бы он был озвучен, то душе одинокой более нечем было бы заниматься, ее существование держится лишь на «вопросе».

А сегодня во сне я пыталась набрать 094 через 8 и заказать Иерусалим. Иерусалим весь, с его так хорошо тобою описанной лестничной архитектурой, со всеми его храмами, Стеной Плача, армянским подворьем, даже с тем районом города, по которому не рекомендуется ходить, — сейчас Иерусалим только тебя обозначает. И детей. Но нарисованный диск вновь не вращался... Обычно измученный мною сон из цикла «телефонный диск» медленно выталкивает меня в явь. Однако сегодня почти трафаретный сон вышел из своей традиции. И каждая цифра ожила, — стала кем-нибудь или чем-нибудь.

Пятерка превратилась в пятилетнюю девочку с косичкой, такой легкой, что ее вознес над головой белый, капроновый, похожий на парус бант, а вместе с косичкой чуть приподнял над песком Апшерона и всю пятигодовалую девочку. Но разве это Апшерон? Разве это Каспий? Это же песок Средиземного моря возле Тель-Авива! И цвет веснушек на лице моей пятилетней девочки совсем как цвет тель-авивских песчинок...

Куда ты от меня? Ведь ты еще такая маленькая! — кричу я во сне и резко вскакиваю с кровати. Чем или кем были другие цифры? Лишь смутно брезжит в мозгу, что они были яркоразноцветными пейзажами, вещами, лицами, какие я наяву (или только в моей жизни) не встречала никогда.

Открываю глаза в домтворческой комнате и смотрю на полупустую книжную полку. Там, за стеклом, фотография, и тоже цветная. Ты и я. Я смотрю на тебя вопросительно-виноватым взглядом полустарушки-полуребенка. А ты, одновременно по-наполеоновски и по-деревенски скрестив руки на сарафане (от Диора) смотришь на меня и улыбаешься, как мне кажется, через силу, и я слышу твой взвинченно-уверенный, взбадривающий голос: «Мамочка, мне уже давно не пять лет, мне уже через год сорок тюкнет. Я знаю, что делаю. Я поступаю совершенно правильно, и ты должна радоваться за свою дочь и внуков и не разнюниваться».

...Да, твой выезд-исход вместе с детьми в Израиль более чем оправдан. Например, вчера слушала по «Свободе» какого-то представителя русского православно-патриотического союза, перед которым «Память» — девка на подхвате... Ты поступила наиправильнейшим образом и должна быть совершенно счастлива. И пора бы мне, старой дуре, крещенной в армянской церкви жизнь тому назад, перестать чувствовать себя русской, да не могу. Я — русская, мне больно за этот народ.

Меня над песком слегка приподымало и относило временами от тебя мое заблуждение — тогда я думала, что я — поэт. А теперь я русская неудачница в области слова. И теперь все мои письма к тебе будут иметь общее заглавие «Из дневника посредственности»... Вопросов задавать не буду, намереваюсь записывать или воспоминать три условных времени жизненного диска: настоящее, будущее, прошлое. Ты ведь мне тоже вопросов не задаешь, а описываешь так дивно все, что вокруг тебя и в тебе — свою и не свою новую жизнь.

Сейчас то посматриваю в окно, где все зелено, но еще холодно, то — на часы. В 13.30 пойду гулять с С.И.³ и обедать. Я, не умеющая двигать диск жизни, сама в какой-то мере диск и соблюдаю заданный режим цифири, — движусь по воле двигающего — тогда то-то, а тогда то-то. Я — послушный диск, не нарисованный, хоть, порой, и рисующийся.

…Да, вспомнила цифру «два» из последнего сна. Это двойка в виде смеющейся сквозь слезы старушенции выдувала из своих же слез мыльные пузыри, похожие на радужные нули. Наверное, это были мои поцелуи.

Число 20 — день твоего отъезда, и все мои бесконечные остальные сны и по сей вечер катятся по шереметьевскому эскалатору, вослед вам, улетающим, уплывающим... Сегодня, наверное, увижу сон. Из цикла «полеты». Поглядим, как мы в них с тобой пересечемся.

Дневник посредственности, письмо 2.

После первого письма, где я безуспешно вертела во сне телефонный диск, много дней не было никаких снов. И только вчера ночью увидела сон из цикла «Белеет парус одинокий». В этом сне мы пересеклись весело. Плыли мы с тобой под белым парусом, а над нами кричала чайка. Мы плыли, курили, смеялись над взаимными обидами, непониманием. А ветер взметал то ли левую, то ли правую прядь твоих волос, которые ты не обрезала. И впрямь — чудная прическа! А я уже сижу на берегу, и ты машешь мне целлофановым пакетом, в котором нам с С.И. лекарства.

 

17.6.90

...Письма твои мне доставили в тяжелый для меня день, через два часа после того, как мне по телефону сообщили о смерти Инны Варламовой⁴ ... Очень мне тяжела эта смерть. И еще многих предстоит проводить навсегда... Спасибо тебе за письма. Как точно ты меня понимаешь: «свою тоску заталкивала в кресла»... Заталкиваю и в розы, которые мне приносят, в магнитофонные записи, которые прислала Галина Бови⁵  из Швейцарии.

Здесь тоже очень красиво, поют птицы, все в окне зелено. Ты так мне описываешь Иерусалим, будто я с тобой вместе смотрю в окно твоего дома. Я написала несколько стихотворений и в следующем письме пошлю тебе. Пишу мелко, чтобы уместить в конверт.

...Твои письма снова перечитала и, знаешь, успокоилась. То есть перестала плакать, собралась, почувствовала, м.б. впервые, что я тебе необходима и, значит, есть смысл мне жить. Нет у меня рук дальше и ближе, чем твои руки. Они сейчас гладят меня по спине, дескать, мамочка, мы еще обязательно встретимся именно на этом свете, в святом городе Иерусалиме. Вот и у меня в окне потемнело, а в душе забрезжил свет твоих слов.

 

Август 1990. Красновидово

...Здесь я, естественно, не пишу ничего. Есть одиночество, но уединения и пространства во времени нет никакого... Старость... А к старости муза снисходит только тогда, когда старость не мечется в пространстве. Старости нужно очень мало пространства. Так мудро устроена жизнь, что медленно и часто безболезненно приводит старость к трем аршинам площади... Вообще, что здесь будет, и представить себе не могу. Все разлезлось по швам. Одна говорильня, и никаких для народа перспектив. Кроме гражданской войны или же военного переворота. Люди озлоблены до предела, и возросли преступления жесточайшие, ничем как бы не мотивированные. Обстановка не способствует тому состоянию души, когда приходит слово. Способствует только сиюсекундникам «перестройки», к ним приходит не слово, а словеса.

 

1991

 

8.3.91

Слава Богу! Кончилась война, и Израиль снял противогазы, и мои дети не играют, надев их, в поддавки! <...> Окно передо мной уже 5-й день солнечное и красивое: часть черепичной крыши коттеджа, две березы и одна липа. Уже пиликает какая-то птица, имени ее не знаю, не представил мне ее никто, но она именно пиликает, как на скрипке, отрывочно-пунктирно. Что за птица?

 

27.3.91

...В Москве сейчас пустые прилавки и полно цветов — очень дорогих, несмотря на заваленность ими всего города. Завтра, как я понимаю, опять-таки несмотря на приказ-указ о запрещении митингов и демонстраций до июля, москвичи выйдут на демонстрацию в поддержку Ельцина. Москва переполнена не только цветами, но и бронетранспортерами...

 

19.4.91

...Одни разговоры: политика, забастовки, цены. О стихах вообще все забыли, кроме редчайших книголюбов, да и о прозе тоже. Бродский лежит, и Платонов, и Бердяев. В ходу только детективы, секс (наука о нем и т.п.). В издательствах нет бумаги, не осталось и энтузиастов... Стишки, маленький триптих, пришлю в другой раз, а то в конверт не влезет. А еще одно маленькое переписываю:

 

Ничто не кажется мне чужим, —
Ни то, что прошло, ни этот режим,
Ни угли в золе, ни звезды во мгле,
Ни на море штиль, ни пыль на столе...
А пришла я сюда, чтоб понять,
Как жить и как умирать,
Но в сад Правоты войти не дозволь
Через чужие врата!
Глаза мои — каленая соль,
Душа моя — сирота⁶.

 

Видимо, я — безбожница, ибо верующий не может чувствовать свою душу сиротой, будучи чадом Божьим.

 

Май, Переделкино

...Я еще немного начирикала стихов. Перепечатаю тебе и пришлю с оказией. Вчера я в инвалидном магазине купила Изольде⁷ одеяло за 68 руб. И счастлива.

У меня на столе стоят розы. Старые, но стойко держатся. Слава Богу, наша жизнь — не жизнь цветка, куда долговечней, но и не жизнь оливы. Помнишь, оливу в Гефсиманском саду, нам ее показали, — живет и плодоносит со времен Христа.

 

20 апреля

...Я так стараюсь мечтать о всякой ерунде, правда, уже несбыточной, — о телевизоре небольшом... Я очень люблю мелкие вещевые мечты, они меня как-то отвлекают от окружающего мира, да и, как ни странно, внутреннего... Не могу забыть маму⁸. Сегодня ее день рождения. Поставила три розочки возле ее последнего фото со мной.

...Доченька! Если можешь, пришли мне зажигалки, 2—3. Последнюю потеряла, когда ездила за посылочкой от тебя. Спичек невозможно достать, хотя и подорожали. А зажигалку Машка видела в продаже в Питере, стоит 40 рублей. Если б это было в Москве, я бы все равно и за сорок купила, не дергала бы тебя просьбой.

 

20.5.91

...Скажи Маньке, что она мне подарила везучую тетрадку еще в Москве, светло-синюю с золотистой бабочкой, я в ней написала 10 стихотворений... Пишу из дому, приехали участвовать в открытии мемориала Сахарову (завтра), и завтра же Сахаровские чтения в консерватории.

 

Июль, 1991

...Леночка, это просто чувствоизлияние, не стихи.

 

* * *

Что прошло, того и нет,
Я отпела то, что было,
Стала облаком могила,
Где посеян звездный цвет.

 

Ну а то, что есть, — то есть
На земле настолько близко,
И⁹ от ангела записка —
мне острастка, а не весть.

 

Ну а то, что там вдали,
Мне и ясно и понятно:
Солью слезной сводит пятна
Матерь Божия с земли.

 

Сентябрь, 1991

С сегодняшнего дня жизнь меняется круто, что будет — неизвестно. Чрезвычайное положение вряд ли пройдет безболезненно, может, пересмотрится и потепление между вами и нами. Только что в панике звонил папа¹⁰, просил меня написать тебе, сообщить об опасности твоего приезда. Не знаю, как надобно поступить, но подумать необходимо. Они думают о целостности СССР, а я — о целостности твоей семьи. Конечно, нужно надеяться на чудо, а м.б. наоборот — надежда отбирает силы, а отчаянье — прибавляет. Так что я не могу написать, как ты и Манька во время вашей войны: «Мы победим Саддама!». Наших сегодняшних саддамов проморгал Горбачев, приблизив их к себе.

 

18.10.91.

...Пишу ночью, узнала о восстановлении дипломатических отношений между СССР и Израилем. Так что твой день рождения стал знаменательнейшим днем.

 

 

1992

 

9.1.92

...Читаю все подряд, Ницше, Зайцева. Какой прелестный акварельно-прозрачный писатель. Как хорош у него твой любимый и нелюбимый мной Чехов... Послед-нее время я полюбила читать о писателях, особенно о поэтах. Например, чудесный Ходасевич и его «Колеблемый треножник»... Я радуюсь, когда с кем-нибудь из действительных поэтов нахожу сходство в характере или в моем понимании задач и бесцельных целей искусства. Оно, мне кажется, только тогда достигает цели, когда пишешь бесцельно, для себя. Когда совершенно не имеешь в виду ни читателя, ни времени, в котором обитаешь... Вот ты мои последние стихи считаешь очень печальными... А как раз немногие мои читатели, такие, как Л.Ч.¹¹, считают, что у меня последние стихи, как бы они ни были печальны, содержат в себе душевное просветление... Все-таки рискну переписать тебе три последних стихотворения.

 

Тайна

Уже спокойно мне не спать,
Не уповать на суд и милость,
Поскольку я распеленать
Чужую тайну покусилась.

 

Не мумия оголена
И не младенец распеленут,
А музыка чужого сна
Слегка похожая на омут¹².

 

Березовая роща

Всегда при мне и горечь и надсада,
И роща в трех минутах от шоссе.
Столетье, как береза, полосато,
Мне жить досталось в черной полосе.

 

Пусть жены не вопят, мужи не ропщут! —
Злость ненасытна, беззащитна грусть, —
И я угомонюсь, как эта роща,
Дождем умоюсь, солнышком утрусь.

 

Что на хвосте ни принесет сорока
И что ни наворкует мне сизарь,
Какою гарью ни обдаст дорога,
Я все приму. И даже эту гарь¹³.

 

Ночь на Рождество

 

Кто говорит, что мы должны страдать,
Уязвлены терновою занозой,
Когда звезда умеет так сиять
И пахнуть осликом и розой?

 

Кто дарит блеск рассветного луча
Звезде, напоминающей о розе? —
И ночь тепла, как с царского плеча
Соболья шуба на морозе.

 

Что нужно яслям прежде и потом? —
Избыток сердца и остаток сенца.
Мы связаны друг с другом не крестом,
А пуповиною младенца¹⁴.

 

Вот такими стихами, нехитрыми мыслью, изобразительными средствами, я и хочу снять ощущение тупиковости, прежде всего, со своей души... Тебе мне хочется писать целыми днями, и я буквально удерживаю свою левую руку, чтобы без конца не писать. Будучи левшой, не могу сказать тебе словами Цветаевой: «Вот тебе моя рука, праведная, правая». Если бы меня хватило, я написала бы целый роман в письмах. Есть и сюжеты, и побудительные силы, но нет оригинальной мысли. Только новое содержание выстраивает новую форму. Не наоборот, как думает сегодняшний авангард... Вот сейчас очень правильно говорят, что литература не должна быть идейной. Но забывают сказать, что произведение не может быть бессмысленным. Идея — это как раз и есть навсегда окаменевшая мысль. Именно потому нельзя путать ее с мыслью. Художественная мысль всегда очень подвижна и вряд ли может окаменеть. Я восстаю на все, что сейчас говорится в русской поэзии и прозе, что мы все должны очиститься страданием. Это уже окаменелая идея. Сейчас взывать к страданию просто безнравственно. Вокруг одно страдание. В такую пору его культивировать — опасный грех.

...Целый слой советского стихотворчества был совершенно обеспредмечен, теперь же опредмечивание обернулось опять-таки дурной стороной, детали и детали, нет воздуха меж ними. Пишут так, как Плюшкин сегодняшний забивал бы свою однокомнатную квартиру предметами — впритык.

 

22.1.92

...Таких, как ты, редко кто жалеет. Ничего не знают люди, как необходимо этих с виду «железок» жалеть и лелеять. От таких, как ты, все ждут жалости. Но я — мать, и все знаю — все твои мучительные метания, всю твою неуверенность, и молю Бога: «Господи, не прошу у тебя многого, не прошу, например, счастья для моей дочери, только здоровья и равновесия». И тут же слышу за спиной шуршание крыльев моего ангела-хранителя: «Ты у меня не дура. Ты молишь только здоровья и покоя, а это и есть истинное счастье». И он прав. Счастье — мгновенно, как бабочка. А равновесие — это уже космическое понятие, почти бесплотное. Во всяком случае, достаточно бесплотное, чтобы не быть мгновеньем... Меж тем работает зелено-черное окно моего многажды ремонтированного телевизора. Может, так и лучше — все либо расстроено-расчетверено, либо расплывчато. И из этой туманной многозеркальности звучат факты, факты, факты, один другого жестче. Россия есть Россия.

 

22.1.92

...Моя жизнь не наполнена событиями, только — эхом этих событий. Маленькие радости — пью твой кофе, мою голову твоим шампунем, и тихо, чтобы не сглазить, радуюсь: «Дети мои в очередях не давятся, относительно сыты...»

 

1 мая 1992

...Прочти эссе Ходасевича «Неудачники». Он там великолепно обрисовывает три типа неудачников. Я отношусь ко второму типу. Самый безвредный тип для себя и для других такой: 1) Без конца носит по писателям стихи, читает, и на отрицательную реакцию говорит: а я вам тогда другие прочту. И снова носится с «другими», не вдумываясь в себя, ничуть не переживая. Тип, к которому я отношусь, выглядит так: всю жизнь строил иллюзии насчет себя, печататься умудрялся, — и вдруг — ничего. И он начинает ненавидеть себя, а иногда и других. Вот других я не ненавижу.

 

13.4.92

Жизнь у нас настолько непредсказуемая, — что тоже вселяет надежду <...> Письмо прервалось из-за ручки, не пишет, осталась у нас с Семеном одна на двоих, за нее у нас уже три дня идет борьба. Безусловно, в городе где-то продаются ручки...

 

14.4.92

Сейчас идет съезд. Правительство подало в отставку... Каждый день засыпаешь, не зная, в каком государстве проснешься.

 

16.4.92

...Солнце сияет, хотя обещали дождь, птицы почти не поют — переотравились всяческими удобрениями — а мы вот живы, а я даже — весела.

 

27.4.92

...Семен воодушевлен Сахаровской премией¹⁵ (вручала Боннэр) и своей блестящей речью на вечере. Вечер, действительно, был прекрасный. Семен сумел задать именно литературный тон.

 

28.4.92

Ленусенька! Вот, в окне, по-моему, сегодня установилась относительная голубизна, осветились березы и сосны, а у меня, кажется, установился ритм. Отмерцала. На улице очень потеплело, выглянули вдруг одуванчики.

 

18.5.92

...Сижу перед окном почти во всю стену, а там, на фоне голубого неба, почти прозрачные листья, в этом году поздние, берез, и от этой тонкошеей листвы она кажется салатовой. И птички слышны. Разные, но не соловьи. Соловьи распеваются в полночь. Как-то слышала, две бабки недоумевали: «К чему это в полночь соловьи так орать начинают, раньше такого не было». Орать — как про кошек! <...> У меня как-то незаметно сложилась книжка «Триптихи».

 

17.5.92

...Вот я сейчас сижу, пью хороший кофе и курю хорошую сигарету — ну чем плохая жизнь? Красота, а не жизнь, если учесть еще дивную блескучесть твоей на мне блузки — то вообще блестящая жизнь...

 

19.5.92

...Все бывшие комсомольцы и молодые партийцы уже многое скупили и вновь — на коне. А не скупившие, менее способные, пошли в красно-коричневые организации... Сегодня опять нет солнца...

Доченька, очень хочется, чтобы ты писала. Это тоже твой долг. Ведь был же у Фридл¹⁶ долг перед живописью, м.б. весь героизм художника как личности в самых разных условиях — от долга перед искусством. Бог сотворил нас, а мы призваны творить Красоту. Именно — Красоту, и необязательно — по Достоевскому.

 

21.5.92

В окне зелень и синь. Кажется, что я нахожусь не перед окном в листву и небо, а в стеклянном аквариуме прямо под водой. Это ощущение усиливается тем, что листва не качается от ветра, а находится в каком-то зыблющемся состоянии, по зеленому — голубая рябь. Но рыб не видно, это наступила весна.

 

* * *

Листья летят, — а я-то думаю — птицы,
Листья плывут, — а я-то думаю — рыбы.

 

Надо кому-то дурочкой уродиться,
Чтоб веселиться умные люди могли бы.
Добрые люди путать не любят понятья
Да и названия, чтобы не сбиться с дороги.

 

...Белое облако мне — подвенечное платье,
Черное облако мне — похоронные дроги¹⁷.

 

31.5.92

...вчера была на кладбище у Пастернака, туда меня отвезли, а оттуда меня медленно и внимательно вела назад жена Солженицына — Наталья. Люша¹⁸ ее мне на кладбище представила, а она: «Да неужели Вы и есть Инна Лиснянская? Вас очень любит Александр Исаевич, читает Вашу книгу “Дожди и зеркала”: русская поэзия не умерла, не пала, вот тому пример». И еще много восклицательных слов, — она сама просто читательница, любящая меня, а главное — Исаевич, любящий меня «читатель», и все в таком серьезно-возвышенном тоне, что я была совершенно ошарашена, как будто не про меня и про меня.

...На улице лето. Все пышно — и деревья, и инфляция. О ней говорить не стану. А вот вся трава в саду в уже наполовину отлетевших одуванчиках и в островках незабудок. До чего же люблю я незабудки! Когда-нибудь, в свое время, они, как я и писала в тебе посвященных стихах, надо мной будут голубеть, но все это еще будет нескоро...

...Конечно, не придет в голову купить укроп — 6 руб. пучок. Но на хлеб, чай, сахар все равно хватило бы, у других несчастных и на это нет. Я всегда думала, что в нашей стране была двойная экономика — государственная и подводная, необязательно теневая.

 

20.7.92

...А я себе все думаю о поэзии, иногда что-нибудь и черкну. И правильно, что меня и сейчас гоняют, скажем, из корпуса, в коттедж, где очень сыро, но мило, окна выходят прямо в чудную, райскую картину разбухшего от дождя июля...

 

8.8.92

…Сегодня заходила Наталья Рудольфовна¹⁹, принесла 4 литра молока, 2 кефира, один творог домашний, помнишь, как бы в стакане, — это составило сразу 100 р. Просто диву даешься, по телевидению обещают еще более худшую жизнь. Я не жалуюсь, Боже упаси, я развожу руками, пожимаю плечами и смеюсь. Ведь у меня пошла все-таки как бы сверхсрочная жизнь, как же мне не веселиться?

А с другой стороны, совсем не до смеха. Бедный Юрочка Карабчиевский²⁰! Не выдержал жизни. Отравился. Нет больше добрейшего, честного Карабчиевского. Его похоронили как раз в тот день, когда ты мне звонила 2-й раз. Но я не решилась тебе об этом сказать, понимая, что ты, вернувшись домой, все равно узнаешь об этом горе.

…Ну, перепишу тебе стихи, вернее, триптих. Первое совершенно плохое, и я его заменю.

 

1.

Мне б найти удавочку,
Но продлю я муку,
Выйду в сад на лавочку
Смаковать разлуку. (это плохо)

 

Рейс от Шереметьева
И до Тель-Авива
Нет решенья третьего,
Плакать некрасиво.

 

2.

Ну как не потерять тут головы
От счастья и от горя?
Под вдохновенным куполом листвы
Июльского подворья
Слепили ангелов из облаков,
А Библии рассказы
Вместили в нимбы солнечных желтков
Березы-богомазы.
Все образы просты и хороши,
Легки, как Божье имя.

 

Но горе мне, — весь свет моей души
Живет в Иерусалиме,
Но в ком — не скажу, на что вам знать
Что и в юдоли чудной
Помимо сына блудного и мать
Бывает блудной.

 

3.

Там и живи, где Яффские ворота
Образовали в будущее вход,
И обо мне тревожная забота
Пускай тебя вседневно не гнетет.

 

Уж лучше из живых меня отчисли,
Запамятуй, что есть в России мать!
Мне легче умереть в больной отчизне,
Чем на земле библейской умирать.

 

Здесь даже и к погрому я готова,
Припомнив обстоятельство одно, —
Что кровь Еврейки — это кровь Христова,
А попросту — причастное вино²¹.

 

9.8.92

…А теперь, что я всегда страстно хочу? Ну, конечно, кофе, чай жасминовый. И очень тебя прошу шампунь «Алоэ». Только от него у меня нет аллергии. Молоко сухое. Да, еще белый лак, как у тебя, для красоты жизни. Дальше мое воображение не идет. Да, Семену бритвы на день рождения.

Леночка, из трех стихотворений, которые я тебе переписала, теперь вижу, только второе заслуживает внимания. <…>

 

8.9.92

Добрый день, моя красавица, птица-песня!

Я веду уже недельный разговор с тобой. <…> Жизнь моя как бы раздвоилась, разбилась на свет и тень. Тень — это то, что я с настойчивым однообразием делаю: мерю давление, щупаю пульс, подбираю лекарства <…> подсчитываю расходы. <…> А свет — это все мои мысли о тебе и детях, я вас вижу в виде солнечного света меж здешних домов, берез и сосен, а также меж прочих людей. Эта метафора абсолютно точна, ибо так оно и есть, если вдуматься.

 

9.9.92

…Ультрадекаданс всегда приходит с реваншизмом. А что такое соцреализм, как не реваншизм, когда в закостенелой форме идет лживое содержание. Сейчас это приняло вызывающе крикливый вид. Содержательности нет совершенно, как правдивой, так и лживой, и это ничто прикрывается «новой» одежкой. Да, это все уже было и прошло, как с белых яблонь дым.

Да, нам, т.е. Семену, привезли потрясающие документы ЦК партии с грифом «секретно» и «совершенно секретно». И хотя история с «Жизнью и судьбой», со «Все течет», Семену, да уже и мне, известна, но все равно нас эти документы потрясли. Надо же, самые верхние чины, такие как Суслов, до смерти боялись одного писателя, одного произведения! Среди документов были и рецензии членов редколлегии «Знамени». Особенно хорошо высказался Кривицкий: «Да роман “Доктор Живаго” просто вонючая фитюлька по сравнению с антисоветчиной Гроссмана». Очень смешно читать Скорину. Она все поняла. Например, пишет: «Василий Гроссман сравнивает фашистский режим с нашим». Дальше идет ругань. И снова: «Его герой — прототип славного Дома Павлова — это же полная анархия». Дальше опять ругань. Но все формулировки, словно квинтэссенция романа. И если читать, опуская ругань, то получается сжатая, точная характеристика романа. Хоть бери и в таком виде — печатай. Ну и старуха! Еще там есть рецензия-донос Галанова. Кажется, зовут Марком, ну вот от этого мы такой гадости не ожидали, всегда ходил в порядочных. Представляешь себе, что бы было, если бы открыли архивы КГБ, каждый третий писатель оказался бы доносчиком, стукачом. На это где-то намекнул один работник КГБ.

Какое счастье, что я могу людям смотреть в глаза, да и в зеркало. Пусть кругом я плохая, но уж тут я кристально чиста. Конечно, смешно хвастать тем, что есть — норма. Но когда я оглядываюсь вокруг, то неизбежно вижу грубо перелицованных демократов, не говоря о фашистах, — и у меня появляется чувство удовлетворения своей жизнью.

…До демократии здесь так далеко, как до Луны. Но Луну еще могут освоить космонавты, а законность демократии — никогда.

Эта осень и зима обещают быть трудными. Например, даже на этих дачах горячую воду дают только с пятницы по воскресенье. Однако: живы будем — не помрем. И я тебе не плачу в жилетку, а даже нос задираю от собственной честности <...>

 

10.9.92

...Все, что было хорошего, посиделки на кухнях, мечты о свободе личности, — ничего этого уже нет. Так что в иные ностальгические минуты помни: «Ничего не осталось от русской интеллигенции». Ну, кое-какие руины при желании можно найти, вот я и пытаюсь мысленно за них держаться. Рутина на свой лад есть в любой стране, но здесь рутина — и есть самая активная из форм жизни... Совок. Кто придумал это слово? Именно совок, не только по звучанию, но и по смыслу. Вот «черпак» тут никак сказать нельзя. Черпать нужно из хорошего. А совок — тут и мусор, тут и грязь, тут и по сусекам только с веничком да совком можно пройтись.

 

11.9.92, день

…И такая бездна между текучкой и вечностью — это было и есть во все времена. А в моем поколении этот разрыв, эта пропасть особенно ярко видна. Подумать только, до революции, уж если попал в учебу, то ты знаешь и древнегреческий, и латынь, и французский (м.б., замена английским или немецким), и ты уже можешь читать подлинники, а не переводы, как умел читать Пастернак.

В ныне молодом поколении эта бездна почти преодолена, и очень много образованных молодых людей. Но мало кто из них обладает такой мощью таланта, как Бродский, или такой, как Айзенштадт²², который знает, кстати, немало, хотя по стихам его этого не скажешь. Однако — талант его и в том, что он смело плюет, скажем, на точную рифму. В том, что он читал вовремя Ветхий и Новый Заветы, я не сомневаюсь, как и в том, что он общается с Богом без посредников, потому-то так оригинален. Ведь посредник, т.е. священнослужитель, между человеком и Богом, и наоборот, не больше чем переводчик. Такое беспосредническое отношение Айзенштадта с божественным и сделало его поэтом милостью Божьей.

…Что делать, доченька? Ведь все вопросы к тебе уместились на небольшом пространстве писчей бумаги. Так что просто в письмах к тебе, то ли сама с собой разговариваю, то ли с тобой, что иногда мне кажется одним и тем же. Как будто какую-то большую душу Бог поделил на две. Позитивная часть у тебя, негативная у меня. А вообще, льщу себя надеждой, — это нечто целое.

 

12.9.92

...Перечитала письмо к тебе и увидела, что и сама не все могу разобрать. Интересно, почему ко всякого рода экономии примкнула и экономия почерка? Я, было, хотела все уничтожить, чтобы не мучить твое зрение, но поняла, что при всем косноязычии в письмах есть нечто, что я хотела бы до тебя донести... Впредь буду следить за своим почерком, или, как теперь у нас говорят, «отслеживать». Наш Михаил Сергеевич обогатил словарь. Ну, чистый Карамзин.

 

13.9.92

...В окне — дождь, даже еще зеленые листья кажутся серыми, объятые серым тяжелым небом... То ли старость, то ли тоска по тебе вызывает у меня желание все с тобой обсудить, обо всем передумать вместе... Сейчас сварю себе, чуть не написала «тебе», кофеек. Когда я себе варю кофе, я всегда вспоминаю, как ты мне написала про мою «Ахматовскую» книжку: «Выпила кофе, закурила и читала, не отрываясь».

 

14.9.92

...Писательство — это как некое заземление во время грозы. Уводишь в песок свои нервные окончания, жизнь гремит громом и блистает молнией... Иногда я думаю, что, если бы не мои писания, я была бы просто городской сумасшедшей, добро бы еще — городской, а не в четырех стенах замурованной.

 

8.10.92

Знак вечности — ∞ — как будто перевернутый набок младенец в одеяле. Вечность всегда молода.

...Очень холодно в доме, отопление дадут только в конце месяца. Топят почти везде, но слабо, экономят. В самом деле, не то странно, что плохо топят, а то, что вообще «топют».

...Как много значит в жизни межа между любовью к другим и к себе. Часто эта межа не то что более любой межгосударственной ничейной полосы, а даже более всякого обозримого, в сто раз увеличенного пространства. Человеку трудно даже увидеть эту границу, и он любит тех, кто с той стороны сам к нему идет. А таких ох как мало! И у меня — мало, заслуженно, и я сама преодолеваю пешим ходом моего воображения огромную ничейную полосу. Я очень многих безответно люблю.

 

18.10.92

Сегодня мне просто замечательно, еще ты только-только родилась, еще мне тебя на кормление не приносили, а просто показали на минуточку, а я уже пишу тебе письмо. <…>

Все и всегда, как мне кажется, объясняется просто. Если преодолеть умом и серд-цем все сложности жизни, то истина — всегда проста, даже расхожа. Так Блок писал: «Актеры, правьте ремесло, чтобы от истины расхожей (правильно: «ходячей». — ред.), всем стало больно и светло». Вполне возможно, что я в цитате что-то переврала. Но это имеет прямое отношение и к искусству. Очень трудно сказать «расхоже» просто, куда легче видеть новизну в сложности. Но, именно, сложность — не новизна, а по-своему обнаженная «банальность» — и ясна, и проста, и нова. К чему бы это я?

 

30.10.92

…Звук для меня означает, и не только теперь, самую сильную связь с миром. Ведь я служительница слова, и жизнь моя зависит от его наполненного звучания. А твой голос — самый лучший повод для моей жизни. Пространство и время сократились, звук твоего голоса как бы расширяет для меня два этих понятия. И я пишу тебе на всю пешеходную дальность от меня к тебе. Здесь же пешеходство перестало иметь место. Раз в десять дней на два-три дня меняю обстановку жизни — автобусом на дачу и обратно.

Моя безвыходность — тоже дело полезное, ибо смотреть на то, что делается в Москве, страшновато, особенно еврею.

…«Мани-мани-мани», как поют в кинофильме «Кабаре» во время предфашист-ского голода или в самом начале фашизма. Здесь им тоже сильно припахивает, — гиперинфляция, детские обмороки из-за голода, безвластие, ибо бессильная власть — есть безвластие. Всюду воровство, мародерство, взяточничество и убийства. Народ терпеть не хочет, да и не может уже. И он распаляется при безнаказанной фашиству-ющей пропаганде. Сегодня опять какая-то их демонстрация намечается. Думаю, что скоро власть и курс государства резко изменятся. Вот ведь даже в Литве из-за экономических трудностей на выборах победили коммунисты.

Во что выльется вся эта жуткая жизнь в России, трудно предсказать. Немецким фашистам было легче, Германия страна однонациональная — «устраним евреев и все будет хорошо». А Россия многонациональная. О чем думают «патриоты», строя свою популярность на лозунгах «Долой сионистов», и т.д.? В фашистской газете «День» уже даются списки полнокровок и полукровок — они должны быть устранены, например, с телевидения. Лозунг: «Останкино — для русских». И т.д. и т.п.

 

1.11.92

…Перечитывала статьи о поэзии Мандельштама. Гений, да и только. Все, что он говорит, сильней Амуровой стрелы пробивает сердце навылет. А сердце — это моя память, поэтому от мандельштамовских формулировок-стрел остается только сладко-болящее место прострела. Сладко оттого, что есть настоящая поэзия, больно оттого, что жизнь прошла, но ничего стоящего не написано. <…>

 

 

1993

 

19.2.93

...Чем же так взбудоражил меня дневник Кафки? Еще не раскрыв книги и помня суть его безумных писем к Милене, я подумала — как только его душа выносила весь этот адский пламень в себе, как она не вспыхнула, как подожженный самим же Кафкой сноп соломы? Подумала и начала читать. И вдруг у меня внутри все похолодело, в первой же записи прочла: «...я надумал снова поговорить с самим собой. На это я еще способен... здесь еще можно что-то выбить из той копны соломы, в которую я превратился... и судьба которой в том, чтобы летом ее подожгли, и она сгорела бы быстрей, чем зритель успеет моргнуть глазом. Пускай бы это случилось со мной!» Так вот я испугалась самое себя, ибо я часто тот зритель, который видит событие до того, как оно произойдет. <...>

 

7.2.93. Переделкино

...Кстати о бухгалтерах. Две трети столовой занято теперь бухгалтерами, так что нас пересадили в правую часть столовки. Однако эти бухгалтеры не похожи на работников счета. Семен меня уверяет, что это мафия. Были же здесь целую неделю, как потом выяснилось, рэкетиры!

...Воспоминания об Ахматовой и Цветаевой разнятся так же сильно, как их поэзии. Совершенно разный тон воспоминателей. Об Ахматовой — всегда сдержанная восторженность и подчеркнутая уважительность, Цветаеву же, несоразмерную ни себе, ни окружающему миру, вспоминают с несколько испуганным трепетом, не так как царствующую Ахматову, а как нищенствующую разоренную царицу. С большей жалостью, но с меньшим почтением... Цветаева, оказывается, к своим письмам относилась как к прозе, стихам. У нее не только вторые экземпляры были, но и черновики со многими правками.

...Иногда мне кажется, что когда-то я жила на Святой Земле в период Вавилонского пленения. Вот не приходит же мне в голову, что я жила в районе Арарата, когда пристал Ковчег.

 

8.2.93

...Сейчас передо мной, перед моими глазами, страница за страницей перелистывается мое детство, юность. Мама, м.б. самая острая моя любовь, поэтому я так сильно пережила разлуку с ней. Чем труднее детство, в котором ты чувствуешь себя чем-то внесемейным, каким-то чуждым семье элементом, тем сильнее в тебе мечтательность. Перед сном, да и днем я воображала, как превращусь в самого красивого лебедя, и мама ахнет и полюбит меня больше всех на свете. Еще я хотела стать балериной, на худой конец — певицей, ведь мама моя чудно пела.

 

23.2.93

...Сегодня мне был сон страшный, но с хорошим концом. Я вижу, что умерла, лежу в гробу, в цветах, меня собираются хоронить, мама и Додя²³. Но вдруг я встаю и говорю: «Разве я мертвая, чтоб меня закапывать. Вот я же — встала!». Все собравшиеся уходят, недовольные мной, разочарованные. Выхожу и я, на площадку какого-то здания. И вдруг вижу тебя с цветами. Ну, думаю, вызвали на похороны, а я тут как тут, у гроба, вышла навстречу. Ты меня целуешь, но несколько оторопело.

...У меня настроение колеблется, если не с линией партии, то с перепадами атмосферного давления и самой внешне-природной погоды, то мороз — то оттепель. Сейчас — на нуле. И вообще многое на нуле.

 

25.2.93

...Сегодня с тобой соперничает очень яркое по-весеннему солнце, но я предпочитаю тебя и буду сидеть пред окном и писать тебе... И этой ночью ты мне снилась. Ты приезжаешь, мы сидим то за одним столом, то за другим. Я почему-то ото всех тебя зазываю поехать к Эллке²⁴, ты смотришь на папу — мол, что с ней поделать, — и соглашаешься поехать со мной. Во сне понимаю, что я увожу тебя в чужой дом, чтобы владеть тобою безраздельно... Дорогой нам предлагают высадиться из машины. И мы идем с тобой дальше пешком. Улицы я не узнаю, полагаю, что это Твер-ская, но очень, необыкновенно красивая, ухоженная, с высокими и стройными, светящимися разноцветными окнами домами. Я думаю о том, как это я перейду дорогу, ты замечаешь мою растерянность и говоришь: «Мамик, со мной не бойся, перестань думать о пешем ходе, лучше смотри вокруг, разве ты когда-нибудь видела такую красоту», — подбадриваешь меня и улыбаешься, — какая дивная улыбка... Вдруг опять папа. И ты опять никого, кроме него, не видишь. А тут он еще успевает мне шепнуть: «Не удивляйся, что Леночка мне, а не тебе, привезла подарки. Меня уже десять дней не кормили». «Кто же обижается?» — говорю, и сердце мое сжимает ревность. От этого сжатия я и проснулась.

...Оторвалась от страницы и посмотрела в окно, небо такое голубое, какое я только видела в Иерусалиме, какая-то особенная голубизна. Даже не верится, что над этой землей творится, затевается нечто нечеловеческое. Такое там у вас бестревожно-голубое, как ангельские глаза, чистое, ни одним облачком не замутненное небо. Прости литкрасивости.

...Бухгалтеры, о которых я тебе писала в письме «Кафка, мы и другие», уже уехали, на смену им явились банкиры. Теперь столовая занята менее чем на четверть. Банкиры, видно, брезгуют столовской пищей и едят где-то в городе.

Перепишу стихи. Думаю, что до бездарности я вполне доросла.

 

Леночка, прошу тебя, не отговаривайся утешеньем, напиши мне очень честно. Будь в этом отношении безжалостной. Я все-таки думаю, что глупость — выше бездарности. При таком раскладе бездарность может быть только «ремеслом», а глупость — живым существом.

...Тебе я пишу, как себе. Я — это в большей степени — ты. Особенно сейчас. Я так остро чувствую нашу неразрывность, как будто ты — свет, а я — тень...

 

18.3.93

...Вот, пожаловалась тебе, что спина горит (три недели жгло), и все прошло. В этом смысле у меня чудесный характер — когда плохо, я не понимаю, насколько плохо, а когда проходит — уже понимаю, и смеюсь от счастья, что прошло.

...На улицу сегодня решила не выходить, пасмурно, скользко и слякотно. Сосны как-то постепенно уходят своей сумеречностью в серое небо. Но и такую картину я люблю, не входя в нее... Помнишь сосну, похожую на огромный канделябр и лиру? Так вот она посредине моего окна, ни в какой кирпич глазами не упираешься, очень много простору для грез и фантазий.

...Сейчас попила кофейку и пойду расстраиваться — смотреть «Новости».

 

29.3.93

...Не знаю, писала ли я тебе о дневниках Геббельса. Из них ясно видно, что из-за безденежья и комплекса неполноценности, порвав с единственной любящей его и любимой им полукровки, это чудовище вполне цинично-осознанно рванул в национал-социализм и не скрывает своего цинизма в дневниковых записях (а ведь хотел быть писателем, но попытка не удалась). Отсюда Прохановы и проч.

 

1.4.93

...Читаю письма Блока и поражаюсь, какая доверительная, любящая атмосфера сближала поэтов, как они восторженно относились друг к другу. И если в стихах находили недостатки, писали друг другу без ложного страха обидеть. К письмам прилагали стихи...

 

2.4.93

...Солнце мерцает. Тому причиной мелкие облака, часто и ненадолго набегающие на солнце. Белые облачка и притом быстрые, дают зрительное ощущение моря. И я плыву и плыву, держа курс к Средиземному морю, чтобы причалить как раз к тому месту, где ты купалась, а я боялась, что ты простудишься. Ведь был конец ноября...

...Я чудно гуляла до обеда. Маленькие тучки разошлись по кругу, в центре которого уже не мерцало, а сияло. Все пропахло весной — и еще лежащий снег, и тот, что растаял, и лужи, и ручьи, и птичье пиликанье. Что за птица — не знаю. Семен сказал, что дятел. Но я не знаю, что дятел пиликает, слышится он, когда как из пулемета очередь дает — это минуты дятловой любви. И тепло, пять или семь градусов. Сдвинулось с нуля!

 

6.4.93

...Вот бы нам с тобой, как когда-то в Комарове, срок прожить в одной комнате, чтобы ты прямо на машинку писала прозу, а я под стук твоей машинки — стихи. Ты — единственный человек на свете, который своим присутствием, даже с машинкой, мне абсолютно не мешал сочинять. Никогда ни при ком, кроме тебя, у меня и строфы не появлялось.

 

22.4.93

...Меня так взволновало начало твоего письма, где цветы алоэ походят на косы с бантами, так взволновало твое настроение... Это — тебе.

 

 

Елене Макаровой

 

* * *

Что за время удалое?
Красный бант в косе алоэ
Там, где ты, мое дитя.
Там, где я, — твое былое
Машет, по небу летя,

 

Машет крылышком березы
Сквозь невидимые слезы,
Но сквозь видимый туман.

 

Красный цвет, вплетенный в косы...
Моря Мертвого стакан...

 

А на дне того стакана,
Как ни глупо, как ни странно,
Косу времени плетя,

 

Пребываю постоянно
Там, где ты, мое дитя.

 

7.6.93

...Очень много появилось богатых, в основном перекупщики, мафия и коррупция. Нет совершенно среднего класса, на котором только и может держаться общество. Есть богатые и нищие. К нищим мы не относимся, относимся к бедным, и это уже совсем не плохо, поверь мне.

...Русская интеллигенция пребывает в трех видах. Забронзовевшие. К ним относится К., хотя одновременно он и во многовалютных. Валютные — типа П. и Е., бронзу они всяческими способами наносят на себя. Нищие — это те, кого никто не печатает, кто не имеет поддержки со стороны, не имеет своего огорода и т.д. Есть еще тип писателя — предприниматель, в лит. кругах не ценится, издает сам себя, открывает не имеющую [отношения] к литературе фирму и т.д.

 

25.6.93

...В Москве врачами установлена эпидемия: усталость. Именно так ее и назвали. Люди еле-еле добираются до дому в глубокой усталости.

 

26.6.93

...Лежу и радуюсь твоим письмам из Рима — и в блокноте. Судьба, наконец, послала тебе счастливые каникулы. Не все ж тебе с ключом ходить и ждать родителей! Чувствую себя шестнадцатилетней девочкой, мама которой — в Иерусалиме и неизвестно когда объявится... В последнее время я с какой-то себя раздирающей настойчивостью вспоминаю, как ты пятилетняя ожидала меня с ключом в руках или в передней или в подъезде...

 

30.6.93

...Если заняться самоцитатой, то мы находимся «меж оголеньем истины и стойкостью миража». И впрямь. На подоконнике розы, за ними — березы. Иногда то ли в природу глазом погружаешься, то ли в себя и вдруг ощущаешь блаженство существования в мире чего-то такого, что не касается ни войны, ни цены, ни болячки, ну ничего, — такое умиление при таких ужасах. А, м.б. наши годы для Него менее мгновения, как для нас — бабочки. Ведь их жизнь длится день, не считая кукольного, эмбрионного состояния. Я почему-то уверена, что и бабочки проживают длинную бурную жизнь. Не зря, наверное, в Древней Греции душа была не только Психея, но и бабочка. С чего это нынешняя литература никак не обходится без Эллады и Древнего Рима? М.б. мы, считая себя христианами или евреями, на самом-то деле упали ниже язычества и с самого низа взираем, из пещеры глядим на то, что было язычеством? Опять меня понесло к тривиальным рассуждениям. И впрямь, мать твоя — пещера.

 

1.7.93

...Льет дождь. Я сижу за столом, как та купчиха: в окне (комната угловая) белые колонны сталинского ренессанса, березы (колонны занимают половину обозреваемого пространства), слева — самовар, на подоконнике розы, справа — внутренний телефон. <...> Мне так хорошо, так хорошо, что я даже забыла, что ты далеко и что кругом война...

 

2.9.93

...Начинаю свой очередной письмо-сериал... Сегодня проветривала комнату так, чтобы самой быть в коридоре. Вместо этого я выставила в коридор корзину с окурками, стул с грязной посудой, а сама, правда, в платке, осталась в комнате, да и во-всю высунулась из окна. Из этого проветривания меня вывела удивленная уборщица. А я высунулась и задумалась: ранняя осень, уже березы мои любимые дали желтизну, я залюбовалась и надышалась... Главное мое наслаждение — окно. А у вас там еще окно — в вечнозеленое!

 

4.6.92

...Отправилась к Семену смотреть «Вести». Подумаешь, Ельцин выкупил за счет долга у Кравчука Черноморский флот. А кому он нужен? Никому, на самом деле, без Крыма.

 

5.9.92

…Самый крупный мой выезд, равный твоему вылету, ну не в Италию, а, скажем, в Чехию, был выезд к Машке²⁵  на день рождения. Веселилась, даже выпила. Заняла площадку, к удовольствию гостей и хозяйки. Была в ударе, тебе это состояние знакомо. В общем, побывала за границей окна.

 

14.9.93

...Почему ничего нельзя сложить и разделить пополам? Ну хотя бы погоду. У вас — адская жара, у нас — холод. <...> Прямо сейчас написалось в моей голове нечто вроде стихов, записываю прямо по ходу. Править буду потом:

 

Уже не надо знать, где ты живешь,
Не надо знать, кто ты такая,
Какие песни ты слагаешь,
Какую ношу на плечи берешь,
Что за обязанность с себя слагаешь,
Куда идешь, колясочку толкая
С картошкой и пакетом молока²⁶.
Влюбленно вглядываясь в разные эпохи
Сверкающих, как циферблаты, лиц,
Не зная, коротка иль далека
Твоя дорога, хороши иль плохи
Твои дела, не ведая границ
Земного и небесного владенья
Твоей любви, поскольку ты забыть
Смогла себя. Но помнишь всех прохожих,
Сияющих сильнее дней погожих.
Ты умерла? Нет, начинаешь жить²⁷,
Жизнь начинается с самозабвенья.

 

Вот отграфоманила! Потом перепишу в тетрадь и буду думать, например, не слишком ли дерзко, «эпох — лиц»? и т.д. <…>

 

29.10.93

...Завтра вечером ко мне приедет Паша²⁸ с ножницами, мы вырежем из всех журналов мои публикации, чтобы освободить место. У нас безумная теснота и пыль от центнеров нам подаренных книг... Галя²⁹ мне подала мысль все ненапечатанное надиктовать на кассету. У меня есть уже три кассеты. Перепишу тебе и пришлю, если хочешь. Нет, лучше не буду, пусть ты думаешь обо мне лучше, чем я того заслуживаю... Еще предстоит вызвать слесаря. Все течет, ничего не меняется.

 

3.11.93.

...Продолжаю свой дневник-календарь. Я уже себя подготовила молчать до весеннего Переделкина. Но вот написалось коротенькое стихотворение утром, а сейчас уже половина двенадцатого.

 

В несчастных я себя не числю,
Мне по сердцу мое житье
В дремучей пропасти меж мыслью
И воплощением ее.

 

Не это ль русская повадка —
Себя блаженно истязать,
Смеяться горько, плакать сладко
И на соломинке плясать³⁰.

 

Оно мне покамест нравится, а как тебе? Кстати, ты в прошлый раз мне сделала замечание насчет «погожих» (дней). Ты почуяла что-то неладное в самой строке «сияющих сильнее дней погожих». Но не совсем туда попала. «Погожий день» — это от погоды, т.е. от ясной, хорошей погоды. Но вот слово «сияющих» по отношению к «прохожим» — неточно, раз человек сияет, значит, все в порядке... Значит, я исправила «светящихся сильнее дней погожих». Ты учуяла нелогичность строки, но не до конца разобралась, однако, на след меня направила. Спасибо за твое небеспристраст-ное чтение, ты меня любишь. Но будь построже к стихам, которые я тебе вписываю в письма.

 

11.12.93

...День сегодня рыхло-серый, если смотреть в окно. А на самом деле — пестрота. Очень нарядные люди, сверкающие ночные бары, рекламы богатых (в Москве их процентов двадцать)... В Москве изобилие всего, но для бедных это изобилие недоступно... Еще даже не оделась, не выпила кофе. Обычно я сижу в твоей кофте с разными пуговицами, она очень уютная, и разные пуговицы подходят к моим почти генеральским брючкам со штрипками.

 

12.12.93

...Иногда мне хочется сесть и написать воспоминания, например, о Тарков-ском³¹. Мне все больше и больше нравятся его стихи, и я все чаще и чаще вспоминаю его. Характер — абсолютный ребенок, со всеми хорошими и дурными чертами детства: эгоизм, даже жестокость... В последнее время я много думаю о поэтах без применения, конечно, к себе. Думаю об их жизнях и значениях. Как и что сказывается на их поэзии. Ведь больше всего на свете из людей я люблю поэтов.

...Взгляни на начало письма Айзенштадта: «Дорогая Инна Львовна! Я не знаю, почему я Вам пишу, хотя мысленно беседую с Вами почти ежедневно. Что-то незримо связывает нас. Мне кажется, мы оба глядим на события жизни с детским недоумением — почему так плохо, так страшно там, где могло бы быть сказочно легко? Оттого, что, быть может, Цветаевская формула “Отказываюсь быть в бедламе нелюдей” была для нас приемлемой на всех этапах жизни. И все же мы глядим дальше и выше: у поэта в душе есть тот заветный Эдем, к которому страшится прикоснуться заскорузлыми пальцами даже смерть...». Деточка, у меня такое чувство, что он на грани и хочет предостеречь меня и себя от самоубийства. Напиши ему письмо, ради Бога!

 

 

1994

 

28.1.94

...За окном метелит, но метель не ясно-белого цвета, а грязно-белого. Видно, московский воздух настолько отравлен, что снег еще задолго до приближения к земле меняет свою первородную окраску. Так, мне кажется, и наша письменная речь меж работой мозга и пера загрязняется многими ядами, т.е. соблазнами стать совсем не такой, как была внутри себя...

...Пишу лежа. Щелкаю твоей зажигалкой, я приобрела ее на часть твоего гонорара за эссе. Всегда что-то твое либо на мне, либо при мне. Сейчас ручка, пепельница — помнишь? — и зажигалка. А когда одеваюсь — то в твой костюм.

 

24.2.94

...Я была бы отличным врачом — вот в этом я ни на минуту не сомневаюсь. Сама такая нервная, я умею всем ко мне приходящим внушать спокойствие. Да и присоветовать, что и как принимать. У меня это докторство — врожденное.

 

26.3.94

...Снегопады были в последнее время таковыми, что все опасаются наводнений. Очень многое вокруг того ощущения, что есть в твоем романе³² — конец света в «такой благословенный день». Между прочим, я подумала о том, как по-разному, но пересекаясь, мы многое с тобой переживаем в своих текстах. Ну, например: страшную привычку, а отсюда и равнодушие людей к морю крови и слез. В моем цикле, а не триптихе, хоть стихи идут подряд, это чувство есть.

…Мои свитки не выбрасывай, когда-нибудь, надеюсь, жить будем рядом, вот и почитаем друг другу, я — твои письма, ты — мои. В них все наши достоинства и недостатки живут своей жизнью. Твои я храню. Когда вернусь из Переделкина, разложу их в хронологическом порядке — это богатство моих последних лет, мука и утешение.

 

2.5.94

…Скорей бы уже переехать! Начнется раскладывание — тоже штука. И все это я делаю, и все думаю, как-то вы справляетесь с переездом целого дома, и утешаю себя тем, что есть какая-то подмога. Но это я сама себя обманываю. Тебе-то, например, кому доверить собирание и раскладывание вещей? Бумаг, архивов, одних только моих писем, если сохраняешь — огромный мешок. Даже твоих, более кратких, — у меня дома большой целлофановый пакет. Когда вернусь — наведу порядок, разложу и сложу их в какое-нибудь плотное вместилище по хронологии. Письма твои бесценны. В них столько чудных описаний окружающего мира, такие глубокие, часто парадоксальные (что мне нравится) мысли, столько неподдельного, раскрытого чувства, столько нервных окончаний, до которых дотрагиваться надо очень осторожно. Даже удивительно, как их не ранит сама бумага, из которой они незащищенно выступают.

...Вчера был изумительно-сияющий день, такой день, что я с Еленой Суриц³³ даже вышла за калитку на задворки старого корпуса и даже вышла за калитку по переулку. Три дня тому назад березы еще были голые, и вдруг как-то сразу, внезапно, на них появились листочки, еще трепещущие, как птенцы. А еще в том переулке я увидела петушиный гарем. 8 кур — коричневые, остальные белые. Мощный красавец-петух, красный гребень, рыжая спина, синие бока и великолепный, черным веером, хвост. Вдруг он оторвался от своих курочек и быстро побежал. В конце переулка навстречу ему вышагивал другой владелец гарема, я его не разглядела, но ясно было, что он «оборонец». Тут же появились и зрители — гуси. Но дело до боя не дошло. Хозяйка первого петуха на деревне быстро выскочила на улицу и пригнала своего петуха обратно. В Москве, рассказывают, прямо на лоджиях даже высотных домов разводят кур «для выживания» и часто слышится петушиный крик. Я это так подробно описываю, ибо это было, пожалуй, единственным моим соприкосновением с внешним миром за последние 8 месяцев — с живым внешним миром.

Это я для себя выразила в двух, для домашнего употребления, строфах:

 

Жизнь прожита. За спиной пески и булыжники,
Спину мне жжет, и я думаю: словно горчишники
К ней все проступки прилипли мои и грехи.

 

Нет ни лекарств, ни молитв, чтобы снять это жжение,
Хоть и лечусь, и молюсь, и винюсь, и казнюсь.
Но утешение есть и в моем положении:
Противней, сковород ада уже не боюсь³⁴.

 

Понятно, что я тебе переписала не стихи, а стихотворное изложение своей физической и, в каком-то смысле, душевной жизни.

 

7.5.94

…«Ты сам свой страшный суд», поэтому в стихах, возможно, совершенно неуместное, как ты заметила, «Будь я проклята». Но я себя за всё, за всё сужу, — это мой ад, где «ни памяти, и ни соблазна, и ни места рождения нет». Последнего действительно как бы нет уже. Баку — место уже не мое, настолько не мое, что мне вряд ли когда-нибудь туда возможно поехать, чтобы навестить отца и сына.

…Все друг с другом связано незримой пуповиной — она может быть из шерсти, шелка, проволоки и облака, но видит эту пуповину только принимающая младенца, ибо, на мой взгляд, мать — это вселенная, а художник, вдохновленный Богом, — повивальное существо. <…>

 

20.8.94

...Мне давно уже стыдно за тех, кого я уважала, так все измельчали в данной среде, представляющей, в какой-то мере, всю страну... Хлобыщет дождь, одиноко кричит петух, одиноко сидит твоя мать в этом огромном номере и думает о тебе.

...Уже полмесяца, как я тебя проводила. И те 15 дней уже не сон голубой, а сон феерический, ибо сама ты — фейерверк! Я даже смогла на метро ездить с тобой — чудо из чудес. Я так тоскую по твоему голосу, и все показываю Семену, как ты до пяти лет держалась за мою юбку и пищала «Ма-ми-на, ма-ми-на», тоненько и пронзительно...

...Удивительно, как любовь (недаром женского рода) именно чаще всего женщин, а не мужчин, удерживает и в преклонном возрасте на земле.

 

24.8.94

...Сейчас читаю исторический альманах «Минувшее», том 8. Там есть и о Мандельштаме. Семен обратил мое внимание на то, что Мандельштам в лагере сказал, что у него была книга «Камень» и что последнего не будет камня... Т.е., выходит, по словам Семена, что я интуитивно почувствовала в стихах то, о чем сам Осип Эмильевич думал. Свидетельство о последних днях поэта — сердце разрывается. В конце статьи цитируют мою строфу, со ссылкой на автора: «Неизвестна твоя могила, Может быть — это целый свет, В первом “Камне” такая сила, Что последнего камня нет». Читаю ранние неопубликованные письма Цветаевой к Ломоносовой, которая, как выясняется, посылала Цветаевой деньги из США по тайной просьбе Пастернака. Цветаева просила, обосновывая свои просьбы описанием своей жизни и своего дара. И Мандельштам просил, но более открыто, как нищий. Господи, какие судьбы! Какие разные характеры, объединенные одним, нет, двумя общими чертами: верою в свою поэзию и нищенством. «Хуже быть богатой и признанной, чем бедной и призванной», — пишет Цветаева, а выше говорит, что могла бы стать богатой и признанной, если бы отойти от своего в поэзии, писать как все. Но это ею начисто отвергается. Мандельштаму, думаю, и в голову не приходят такие формулировки, ему легче по душевному устройству быть беспечным нищим. Детей нет, нет хозяйства, не надо топить, варить, кормить... Тяжела доля русского писателя — женщины... А ты тоже — не вари на ораву приходящих!

 

 

1995

 

17.2.95

26-го мая будет вручение Пушкинской премии Семену. Может, приедешь? Ему предложили составить список из 30 гостей, остальные 50 будет приглашать «ПЕН-центр»... Прочла нечто вроде автобиографии Бродского — перевод с английского. Как виден талант! Он пишет, не скрывая, а подчеркивая свое еврейство, о родителях, с какой-то безбравадной печалью, подспудной виноватостью пишет он о своих маме и папе. Какой найден тон! Какая жизнь на немногих страницах, в коротких главках, сейчас посмотрю, сколько их всего. Оказывается, 45.

Помнишь, я тебе как-то писала, как трудно в солидном возрасте (в моем случае — более чем солидном) терять родителей, я имела в виду свою маму. Ведь отца я безумно любила, но молодые годы позволили мне очень тяжело, бурно, но и коротко пережить папину кончину. А вот уже мамину вряд ли когда-нибудь переживу. Папу своего я никогда не забуду, но маму…

Вот это чувство потери в солидном возрасте потрясающе передал Бродский. Щемяще, хоть не слезливо совершенно и, как ему свойственно, с разноформулировочностью.

 

22.2.95

...Мы с Лидой³⁵, обе хромые, дошли почти по катку до сберкассы, получили пенсии и вернулись, слава Богу, в порядке...

...Смотрела передачу «Русская речь» про книгу «Введение в храм Слова». Словесные хвалы православию. Книга, а вокруг нее такой, на нынешний манер, нимб из словес. Вообще, сейчас все под нимбом православия. Даже фашистские сборища. Мне, грешнице, так трудно отделить крохотные зерна от невероятного количества ядовитых плевел, что, да простит меня Бог, стыдно крест надевать. Но он на мне, я его снимаю, только когда купаюсь. Может быть, несоответствие между зерном и плевелами — и есть мой пожизненный крест?

 

27.2.95

...Читала сочинение Гаспарова о Вере Меркурьевой в альманахе «Лица». Это — большая работа, в которой дается почти лист печ. стихотворений Веры Меркурьевой. Имя мне было зыбко-известно из разных источников, связанных с Вяч. Ивановым и его «башней» в Петербурге, с его жизнью в Москве (1918). Меркурьеву также упоминает в своей (не помню которой) книге Надежда Мандельштам. Но я впервые читаю ее стихи. Неподдельные, часто очень сильные, с наметками андеграунда. Так, например, стихи, написанные и расположенные в виде прозы, с множеством аллитераций внутри строк, не говоря уж о том, что все рифмуется. Бедная женщина. Надо было, чтобы прошло столько времени, чтобы началась «новая литература» и в угоду ей ученый Гаспаров вытащил бы на свет божий почти целую книгу стихов, перемежая их публикацию биографией, письмами ее и других к ней. Последние годы она жила с четой Кочетковых (он поэт хороший, но известен только балладой «С любимыми не расставайтесь» ), но Меркурьева — пуще, самобытней, близка по манере Цветаевой. Умерла в эвакуации, в Ташкенте, 66 лет. Она, Меркурьева, в себе удивительно сочетает трепыхание перед великими современниками, самоуничижение и насмешливую язвительность, — много чего.

...Пока я читала, Семен смотрел «Итоги». Встретились на кухне. Семен сказал, что в конце «Итогов» показали такое, что ему страшно стало. Показали Алексея Виденкина, зам. Макашова. Передаю со слов Семена: вид смазливого официанта, с наглой улыбкой официанта, ставшего директором синдиката всех в мире ресторанов. Главное из сказанного: босс нескольких фирм, как здешних, так и зарубежных, на вопрос «С мафией связаны?» — отвечает: «Безусловно». У него, под его и началом, в его руках 90% всего аппарата правительства — если не более. Если бы знал посол Израиля, что намечается сейчас — дрожал бы от страха. «Нам, чтобы навести порядок в России, надо уничтожить всего сто тысяч. Пятьдесят тыс. евреев — в газовую камеру, пятьдесят тыс. неевреев — просто расстрелять. Расстреляем еще 1500 из руководящих. И — порядок. Грачев — герой, а Юшенкова и Ковалева расстреляю собственноручно». Вот, вкратце, его речь.

...Расцеловалась, да не удержалась. Снова тебе пишу. Прочла статью «Звук и слово в поэзии Мандельштама»... Все и вся так или иначе подтягивают поэзию к нынешней невнятице в ней. «Неясность, затемненность...» Мандельштам — наипрозрачнейший, благодаря именно музыке. Да, Мандельштам не стекло, о котором так прекрасно написал Ломоносов. Мандельштам — крыло стрекозы, на этом «стекле» есть прожилочки, пятнышки, но это настолько осмысленное природой крыло, что через него все гораздо виднее. Мысль — вещь четкая, без завихрений и вывихов... Да, у Мандельштама есть опущенные звенья, но это как перепончатость летящего тела. Перепонки отделяют звено от звена, но это ясное живое существо.

 

12.3.95

...Курю нещадно. Сейчас твои — с ментолом. Пишу твоим карандашом, т.е. ручкой беленькой, на ней что-то написано на иврите. До фломастеров еще не дотрагивалась, лишь бы были не жирнопишущими. Сижу в твоем костюмчике домашнем, зеленом. На выступление надену черный бархатный твой костюмчик. День сегодня не холодный, судя по прогнозу, но на вид очень сумрачный, черно-серый. Как надоел за зиму этот цвет-не-цвет. Неужели, как намылимся в Переделкино, начнется весна-не-весна, а сплошная дождливая осень-не-осень? После твоего романа³⁶ я себя называю «зануда-не-зануда». Как обмануть время? Как сделать, чтобы оно растягивалось и сжималось в нужном для тебя ритме? Ты не умеешь обманывать время, ты его все время обгоняешь.

 

26.3.95

...Так захотелось мне, до слез, очутиться на твоем балконе, незаметно занять на нем уголочек, чувствовать, что ты работаешь рядом, и с этим чувством смотреть в сад и тоже что-то сочинять... Я и в Химках на кухне захватывала свой уголок, а ты меня угощала, то одним кормила, то другим... Такое, почти забытое ощущение: сидишь как королева. Мечтаю немного пожить-побыть по-царски...

 

2.4.95

...На ночь читала «Вопросы литературы», а именно об Айзенштадте довольно объемную и хорошую статью. Это был час моей отрады.

....Ночью выпал снег, а теперь тает. Вовсю светит солнце. Я исписала тебе целый баллончик за пять дней, это Галя³⁷ мне привезла самописку, а к ней баллончики... У меня здесь мешок твоих писем. Начиная с Рижского взморья. Если ты к моему возвращению из Переделкина не напишешь новой вещи, то я сложу все твои письма. Получится целый автобиографический роман.

 

22.7.95

Иногда здесь случаются у меня и приключения. Недели две тому вдруг пришла Наталья Иванова: «Инна Львовна, я вам пожарила курицу, говорят, ничего столов-ского вы есть не можете и не выходите. Так вот я вам и пожарила курицу, как смогла». Смогла хорошо, вкусно. Но курица — особая тема.

Мы жили с Семеном на правительственной даче в Душанбе. В это время там был Исидор Геймович Левин, ты его видела со слепой женой, если помнишь в Комарове. Так вот Левин в Душанбе тогда был без своей Розалии Моисеевны и влюбился в меня, о наших отношениях с С.И. он не подозревал.

Я нажимала на черную икру и разные разности. И вот однажды за завтраком Исидор Геймович (помнишь его лицо со следами ожогов — это он выбрался из-под горящих евреев и спасся) заявляет:

«Сегодня, Инна Львовна, на обед не приходите, вам это меню уже надоело. Я закажу курицу и принесу ее в ваш номер». «Хорошо», — согласилась я. Он принес чудесно поджаренную курицу со словами: «Ешьте, пожалуйста, Инна Львовна, а я на вас смотреть буду». Дней через десять он мне, краснея, сказал: «Инна Львовна, завтра приедет моя жена Розалия Моисеевна. Так я вас очень прошу, не рассказывайте ей, что мы с вами вдвоем ели курицу, сами понимаете, это очень интимное дело». Хорошо — согласилась я, а про себя подумала: бедняга, он из огня вышел не только полусож-женным, но и полусумасшедшим! Оказалось, это он мне объяснял года через два, уже зная, что я с Семеном, — поедание курицы вдвоем — ритуальное действо, по какому-то фольклору, невесты и жениха.

Так вот, мой курицын глазик, можно целый рассказ сочинить, в центре которого будет курица.

И еще много смешных мелочей в жизни было связано с курицей. Но только сейчас я об этом вспомнила и увидела целый трагикомический рассказ из серии: «Непридуманные истории». Но ни рассказ «Курица», и никакой другой, в виду моей безутешной лени, не будет написан. А написано стихотворение:

 

После дождя

Эта старуха устала, устала быть молодою,
На побегушках у всех и у всех под рукою —
Лекаркой, банщицей, стражницею и связною,
Грелкой душевной и книжицею записною.

 

Так что не троньте ее, не троньте, не троньте,
Как отстрелявшую гильзу на жизненном фронте.
Так что оставьте ее, оставьте, оставьте,
Как отшумевшую воду на шумном асфальте³⁸.

 

Да, жаль, что я так ленива для прозы, а м.б. еще менее способна на писание прозы, чем на стихи. Ведь есть нечто, что толкает усесться за бумагу, какая-то необходимость почти болезненная.

 

7.8.95

...Теперь я сплю не на раздвижном диване, как в прошлом году, а на кровати. С этой позиции видно сразу пять берез, а помойки не видно. Тепло. Могла бы, могла бы к тебе полететь...

Постепенно прихожу к мысли, что создана в какой-то мере как юродивая. Нет, не князь Мышкин — он прекрасен: а я хитрая юродка. О ней, чаще всего во втором лице, написан в мае цикл стихотворений. Чувствую, если на меня еще раз до конца лета успеет накатить волна вдохновенья, то будет написана маленькая книжица 25—30 стихов. Под общим названием «Дурочка». Одно из них — последнее, я тебе вчера переписала. А вот и еще одно:

 

* * *

 

Тебя тащили в этот мир щипцами,
Щипцовым и осталась ты дитём,
Вот и живи³⁹ между двумя концами, —
Недорождённостью и забытьём.
Вот и живи и не нуждайся в сходстве
С тебе подобными. Какая дурь
Не видеть благости в своем юродстве
Среди житейских и магнитных бурь.
Ищи угла, огрызок жуй московский.
Случайная⁴⁰, тебе ли в прочность лезть?
Есть у тебя заморские обноски,
Даже кольцо салфеточное есть.
Переводи на пузыри обмылки,
Дуди в необручальное кольцо.
Ну что тебе насмешки⁴¹ и ухмылки,

Да и плевки не в спину, а в лицо?
Ты погляди, как небеса глубоки

И как поверхностен овражий мрак,
И научись отваги у сороки,
Гуляющей среди пяти собак.
Как барственна походочка сорочья
Меж пригостиничных приблудных псов...
Я расстелю тебе и этой ночью
Постель из лучших подмосковных снов.

 

…Но откуда берется вообще такое стихотворение, где достоверно на сегодняшний день лишь факт — я — щипцовое дите. Еще факт: сорока гуляла как ни в чем не бывало между пятью собаками.

…Жалеть себя в стихах — это уже последнее дело. <…> Но тема юродивой — неслучайная. Она то там, то сям возникает в моем стихотворчестве, да еще от первого лица.

...Кроме берез, лип, сосен, чертополоха все остальные переделкинские жители мне бесконечно обрыдли. В особенности — демократы. <…> Возникшие в перестройку, или, как ее называю, «перелицовку» типы, в основном, дачники, меня не перестают угнетать своей перелицовочностью. Особый тип литераторов на экспорт, они-то и пишут теперь, ориентируясь исключительно на западного читателя — валюта!

 

14.8.95

…Разговор с тобой (кроме червоточинки нашей общей) так меня воодушевил, что я стихи вдруг записала. Сразу штук 6. Может быть, еще что-то буду отшлифовывать, но, если не заленюсь, перепишу тебе в письмо. Среди воровского мрака переделкинской жизни (дачники), среди мрачных ежедневных забот все-таки выдалась мне неделя в начале мая, и вот сейчас, в августе, по светлой неделе.

В августе после твоего голоса в телефонной трубке, а в начале мая, заметь, после свидания с тобой. Спасибо тебе, моя девочка. Сто раз уже тебе говорила, да и писала: стихи для меня — блаженство, когда пишутся. С этим я не могу сравнить, и никогда не могла, даже блаженство любви.

…На улице дождливо и холодно. Впрочем, я и в теплый день не выхожу. Стоит осенняя погода, но не золотая, а зеленая, а мне на рассвете ну просто завылось зимнее стихотворение.

 

* * *

Что за мельник мелет этот снег?
Что за пахарь месит эту вьюгу?
Делается волком человек,
Волком воет — да на всю округу.
Где же лекарь русскому недугу?

 

Ничего я больше не пойму,
В голове — ни складу и ни ладу,
Ломтик льда я за щеку возьму,
Глядь, — и подморозится надежда
Хоть на миг. А большего — не надо⁴² .

 

...Сейчас два часа дня, я уже слопала молодую картошку с огурчиком, укропчиком (дежурная сварила).

 

21.8.95

...Живо вспоминаю, как провожала вас в Прагу, как уговаривала не ехать, — войдут танки (об этом же Милуше⁴³ и кому-то из чехов говорила еще весной)... Когда вы приехали с папой в Переделкино, я грохнулась в обморок...

О, ужас! Сейчас по ТV узнала о трагедии в Иерусалиме, подорван хамасовским камикадзе автобус — 5 насмерть, 100 — ранено. Как это все пережить, господи ты Боже праведный? Мне кажется, чем больше Израиль идет на уступки, тем лютее становятся исламские фундаменталисты и все их террористические организации. Что же это будет?

 

25.8.95

 

Что это? Что это так прилепилось ко мне?
Словно живое перо к птице давно не живой?
Это я тенью пишу по солнечной стороне,
Это я светом пишу по стороне теневой.

 

Вот мое расстройство всех чувств еще недовыраженное, выскочила строфа, но еще не написалось и, видно, просится еще строфа⁴⁴. Но кто или что ко мне прилепилось, так раздергало меня?

 

 

1996

 

12.2.96

…У меня же вчера был нелегкий день и душевно и физически. Прощались с Лидией Корнеевной⁴⁵. В 10 утра поехали на Тверскую, на городскую квартиру вместе с Машкой⁴⁶. … Пошла в комнату к Лидии Корнеевне, слава Богу, ещё не набежал народ, и погладила её ножки, порасправила цветы, поцеловала лоб. Она прожила длинную и высокодостойную жизнь... Зная, что будут телекамеры, я замоталась так теплым платком, чтобы меня узнать было нельзя. Два автобуса, полные-преполные, отправились с Тверской в Переделкино. Мороз ужасный стоял. На Переделкинской даче и была панихида. … Конечно, весь народ в дом не пробился... Я подошла сама только к единственному человеку, правозащитнику Сергею Адамовичу Ковалеву поблагодарить его за все, что делал и делает. … Потом мы уселись в автобусы, а кто — в машины и кто пешком двинулись на кладбище. Бедная Лидия Корнеевна сопротивлялась уходу в землю. Мы выстояли на морозе минут 40—50, могильщики долбили яму, ибо гроб не проходил.

Я, закаленная в пещере Иоанна Крестителя⁴⁷, с ног не свалилась, хотя их не чувствовала... Потом все, а всех было не менее 300—500 человек, были приглашены в ресторан «Сетунь».

 

16.2.96

Вчера в 6 вечера я поехала опять к еще больной Бовишке⁴⁸. … Впервые она мне пела без свидетелей. Я была, слава Богу, залом, а не перед залом. Когда она пела мне Георгия Иванова, Цветаеву, Ахматову и Тарковского, я плакала счастливыми слезами. Как я их люблю! И как она их понимает и передает! Она вкрапливала меж их стихами и мои, хоть я просила ее мне петь только их. И представь, у меня было чувство, что я из их компании, за исключением Цветаевой. Пусть как эпигон, пусть как выхлопной пар серебряного века — но из именно этой компании. Как хорошо, что душе моей есть чем жить — поэзией других.

 

20.2.96

...15 марта поеду на вечер Бродского. 40 дней. Просили меня и Семена выступить...

...Ажиотаж в связи с разжалованием Попцова. Демократ — герой недели! Но ты-то помнишь, как он тебя в «Сельскую молодежь» вызывал «на беседу» — в сущности, отречься от матери, — а то печатать не будут!

А еще тебе хочу описать литкоммунистическо-фашистскую обстановку. Дня четыре тому назад в большом зале ЦДЛ чествовали известного критика-антисемита, первого критика из «Завтра». Зал был битком набит, у всех в руках — по газете «Завтра». Присутствовал, кроме лидеров нацпатриотов высшего ранга, и Зюганов, которого встретили вставанием и аплодисментами, почти как Сталина. Главную речь произнес небезызвестный тебе Куняев («добро должно быть с кулаками»). Прежде он в своем нацпатриотизме и антисемитизме от коммунистов открещивался, а тут, поняв, что это и есть опорная сила фашизма, приветствовал возвращение коммунистов к власти. Такая веселая картинка.

 

13.4.96

...Готовлюсь «выступить» 21-го в Переделкино. Помнишь, откуда это — «выступить»? Кропоткин, отец анархиста, обычно, когда собирался на лето в свое именье, писал длинный список должного быть вывезенным. С указаниями, например, «мука — 10 кг» и загодя приклеивал ко всем дверям в доме, даже на двери детской. В конце списка значилось: «Со всем перечисленным выступить такого-то сего года из Москвы». М.б и я список напишу... Живу тихо, выхожу редко, когда сердце позволяет. Много читаю, холю Семена, тоскую по тебе. Прекратила ненужные трепыхания, мысленно, и это передалось покуда и душе. Так что поговорка «Сердцу не прикажешь» мыслью преодолима.

 

13.6.96

...Как меня хорошо встряхнул наш телефонный разговор! Я решила победить свое состояние — нигде ничего не публиковать... Наверное, желание не жить я перенесла на «нежизнь» в «литературе», хотя вряд ли я в ней когда-нибудь ночевала.

 

24.6.96

…В окне все так красиво, хотя на улице похолодало. Окно да телеокно — единственное, что я, в сущности, вижу. Пещера Иоанна Крестителя нашла свое отражение в одном из стишков, но я настолько сомневаюсь, что вряд ли дерзну переписать.

 

12.8.96

...Очень понравился мне последний анекдот: объявление в газете: «Меняю лицо кавказской национальности на жидовскую морду». А что в этом случае мне делать, что на что менять?

…Гениальный Кома попросил у меня «Одинокий дар», я подарила. Через несколько дней Света⁴⁹ приехала на машине за нами и взяла на дачу. Живут они рядом с дачей Пастернака, но Семену туда дойти нелегко. Короче, высказавшись о книге Семена, что он всегда любил и любит его стихи, Кома в сильном смущении обернулся ко мне: «Инна, у вас хороши те стихи, которые написаны трехстопным размером, а четырех- и пятистопные ямбы выглядят застывшими». Бедняга, как ему хотелось сказать мне хорошее, но он честен и не попер против совести и вкуса.

Всю ту ночь я не спала: почему ни одному культурному человеку, ни одному поэту я так не нравлюсь, даже книжку вытащила, чтобы сосчитать, сколько у меня ямбов. Но — поленилась. Да и разве дело в ямбах? Однако, промучившись ночь, я встала как ни в чем не бывало, взялась за чтение и между чтеньем чиркнула стишок четырехстопным с дактилическим окончанием в первых третьих строках, правда, не ямб, а, кажется, амфибрахий. Помню его и сейчас черкну для разрядки напряжения.

 

* * *

Цветами стреножены бабочки,
В лучах окропляется⁵⁰ прах,
И даже домашние тапочки,
Как ласты на ватных ногах.

 

А вросшая в берег смоковница
Пушистей, чем сна вещество...
И явное⁵¹ тайным становится,
Когда ты вглядишься в него.

 

Меня обнимающий празднично,
Ты видишь в объятьях своих,
Что я невесома и призрачна,
Как кружево гребней морских⁵².

 

Теперь мне хорошо. Печататься никогда не буду, и все равно — качественно или нет стихотворение. Но минутный кайф (написалось за минуту) поймала.

 

20.9.96

...Юбилей вчера был всем юбилеям юбилей⁵³. Звонки непрерывные с поздравлениями с 9 утра до 6 вечера. Потом — с перерывами. 4 газеты поместили поздравления-статьи, интервью и т.п. Семен счастлив — и он заслужил, право же, заслужил! Телеграммы! Цветы! Адреса из Пен-центра и Литфонда! Гости!

 

22.9.96

...Передо мной стоят розы, подаренные Семену. Но я, лентяйка, их, как обычно, не обихаживаю, не подрезаю, не кладу на ночь в ванну с водой. Все розы померкли пред той, что нам подарил монах на спуске в пещеру Иоанна Крестителя. Да и пахнуть так эти не умеют, хотя и огромны. Ту никогда не забуду. Она благоухала всем детством человечества и моим. Я ее как бы предсказала в рождественском стихо-творении «И пахнет осликом и розой»... Вообще прекрасно, что мне нужно очень мало. И я завидую только тем, к кому приходят дети. Больше никому.

 

25.10.96

...Вот-вот грянет снег, и тут уж на всю зиму засяду — ведь, ко всему прочему, когда снег, я просто ничего не вижу. Не вижу ничего, что сильно блестит, например, кусок стальной, когда кончается эскалатор.

...В понедельник я высуну голову из своей берлоги. Придется выйти на тусовку — в Музее Цветаевой будет вечер журнала (альманаха) «Арион», они дают мне первую премию за публикацию 1995 г. Пришлось редактору мне этот секрет раскрыть до вечера, ибо он понимал, что я из породы непосещающих. А на вечере, посвященном Белинкову⁵⁴, я была потому, что помню любое, даже самое малое человеческое добро всю жизнь. В 1959-м он вручил мне ключи от квартиры: «Пока мы в Малеевке, а у вас дела в Москве, живите в нашей коммуналке!». Мало кто в жизни мне давал ключи от квартиры.

 

29.10.96

Вчера вечером я получала премию... На меня надели медаль, вручили красную папку, или как там это еще называется, не знаю. Я сказала в сильном волнении 4—6 фраз благодарности и прочла 2 стих. Одно из арионовской публикации, другое и единственное, которое у меня написалось здесь дней 15—16 тому назад. Что случилось дальше, повергло меня в жуткое, но сладкое смущенье. Зал встал и стоя мне аплодировал. Такого, как говорили другие и Семен, не было с того ахматовского вечера в Колонном зале, того злосчастного вечера, о котором Сталин спросил: «Кто организовал вставание?».

...Доченька, без конца звонки отрывают меня от письма и все по поводу моего «триумфа» и последнего моего стихотворения из цикла «Голые глаголы». Поэтому отваживаюсь переписать тебе это простецкое стихотворение:

 

* * *

Кого бы я ни встречала —
Я встречала себя,
Кого бы ни уличала, —
Я уличала себя.
Кого бы я ни любила, —
Я любила себя,
Кого бы ни хоронила,
Я хоронила себя.
Кого бы я ни жалела —
Я жалела себя,
Куда бы я ни летела —
Я летела в себя.
Сходили с ума. Но это
Я сходила с ума.
И если вдуматься в это,
Весь мир — это я сама⁵⁵.

 

30.10.96

...Не реагируй на мое житье-нытье. Много ли я тебе писала летом? Раз ною — значит, строю и чего-то стою... Доченька, сбылась мечта идиотки — только сейчас с Лидой Вергасовой купили электроволновку! Открыли мы с Лидой инструкцию, а там написано, что именно эту модель надо заземлять. Дело — дрянь. Я себя-то никак не могу заземлить, а тут еще и печку заземлять! Позвонила Оле⁵⁶ — выручай! Она завтра обещала приехать, и мы свезем поменять на более простую, во всяком случае, без заземления. На этом месте ты мне и позвонила.

 

21.11.96

«Быть знаменитым некрасиво» мог написать только очень и очень знаменитый писатель.

...Часто думаю, не пора ли тебе вылезти из архива, из-под руин, откуда ты уже извлекла на свет столько жизней. Может, сейчас, когда такой тяжелый период после операции, стоит хоть на время расстаться с мертвыми и нащупать контакт с живыми? Но это уже к теме «архива» не относится.

...Теперь о моем архиве: в нем главное — твои письма. Я хотела все перечитать, с части снять ксерокс и оставить себе. Неужели ты можешь себе представить, что я решилась бы расстаться с твоими письмами? С чем же я тогда осталась бы? С чем? Но тут ты должна выразить свою волю, не хочешь, я не ослушаюсь.

…Краткий перечень событий: Позавчера была в гостях у чилийского посла. Это связано с Габриэлой Мистраль. Веселила посла своим английским... Вчера были телевизионщики, снимали меня и Семена, по отдельности. Семен умоляет меня «снять эмбарго» на собственную продукцию.

 

22.11.96

...Я прочла, и не однажды, биографии и родословные русских поэтов и прозаиков и увидела: почти все созидающие личности — вне нормы нервно-психической. Все они были бы просто сумасшедшими, если бы не писали... Хватит тебе мыть полы!

 

28.11.96

...Вчера начала разбирать письма все, твои, что из Израиля, у меня хранятся в большом целлофановом мешке. Но оказалось еще много писем мне — в Дилижан, с пониманием и прощением, много с Рижского взморья, когда ты еще не была замужем... Пространство больше, чем время, стоит непрозрачной стеной, а время, как стекло в Шереметьевском аэропорту, все дальше уносит то, что связывает мать и дочь. Там — дочка-точка, которую я обожаю, боготворю, стоит, растерянная перед жизнью, напряженной и поневоле жестокой. Пиша тебе, поплакиваю... Нет, не буду пока перечитывать те письма, и с крыши, где ты уже с детьми. Да и вообще.

 

29.11.96

...Мне бы тебе какие-нибудь истории смешные рассказывать или сказки, а не то, как Катя потеряла маму, а мама — Катю. Помнишь Коктебель, как мы с тобой в четыре глаза плакали и в четыре ноздри шмыгали? Из-за писем я так влетела в прош-лое, как не смог бы влететь сверхскоростной космический аппарат. Но у аппарата нет души, а у меня она еще осталась...

 

11.12.96

...Вчера с Божьей помощью и помощью личного самолета спонсора прибыла в Питер... Довольно большой зал, гораздо больше Цветаевского музея, был переполнен, стояли даже на лестнице, — еще бы, такое созвездие: Рейн, Гандлевский, Кибиров, Кушнер, — вместе в одном зале. Тряслась я как безумная. Многие заметили, как я нервничала, когда читала, и изумлялись этому. Превозмогая весь страх, я все-таки прочла 7 коротеньких стишков. Но что было! Ты знаешь, я хвастунья в разных житейских делах, но не в этом деле. Зал гремел. Как мне потом говорили, хлопали даже на лестнице... Потом мы еще сидели до 2-х ночи. Даже два бокала шампанского выпила (полных), а перекурилась! Но думаю, что все же хорошо, что отважилась выйти в люди...

 

12.12.96

...У твоей мамаши даже лавровый венок не может обойтись без терновой занозы. Как только я вошла в Элкин дом, сзади на меня накинулась их кошка и в кровь расцарапала ногу. Ну, протерли одеколоном. А ночью нога распухла.

...Так вышло, что после Ахматовской комнаты я попала именно туда, где ее отпевали, — в этот дивный храм. Комната ее — почти келья. Все я там узнала, и сундук резной, невысокий, относительно параллелепипедный, коричневого цвета: «Бог попутал в укладке рыться», трюмо тоже старинного покроя, и на нем надбитый флакон: «И над тем флаконом отбитым». Поразила меня только узкая кровать, я себе не могла представить, что Ахматова, так любившая лежать и даже принимать гостей лежа, но оказалось, что эта узкая то ли тахта, то ли кушетка не ее. У Ахматовой был широкий диван. Сама «шкатулка» стоит на небольшом письменном столике красного дерева. И, по-моему, она тоже из дерева, а не та, из серебра, которую описывала Л. Чуковская.

 

13.12.96

...Я уже дома. Все у меня в порядке... Не поленюсь и перепишу тебе цикл, который хотела отдать в «Континент». Прошу тебя, позвони и назови то, что не стыдно печатать. Цикл хочу назвать «Лоскуты разных лет». Я не настолько сумасшедшая, что меня следует утешать, и достаточно здравомыслящая, чтобы не отдавать в журнал посредственности.

 

1.

Растет вода весной раздольно,
Растет растение привольно,
Растет ребенок своевольно.
А вот душа растет так больно,
Что даже трудно говорить⁵⁷.

 

Нет, моя хорошая! Не буду переписывать, т.к. не только «больно говорить», повторять — еще больней. Как только я это поняла, мне стало почти весело.

 

20.12.96

...Издатель приехал. Книга — красавица. Вот бы ее душа выглядела, как супер-обложка. И фото, твое любимое, молодое — начало книги, тот снимок, что висел у тебя, с трещиной.

...Идет в доме народное ликование, Семен прочел полкниги — много чего мне сказал, пересказывать не стану. Боюсь теперь, как бы вторая половина, на его беспощадный взгляд, не оказалась бы слабой. Никак не угомонюсь, а уже час ночи.

 

 

1997

 

6.5.97

...Пишу тебе за письменным столом, как большая. Стол чист и пуст, я за ним ничего не делаю. Вот уже 10 дней, как мы в Переделкине: красиво и в окне и на улице... Полное лето, включая сентябрь, стоит 8 тыс. долларов. На эти деньги можно было бы где угодно прожить, но для этого нужны более молодой возраст, ноги и сердце, да здоровая душа... Соловьев пока не слыхать, для них еще холодно. Серенькие воробышки мне доступны, вот и написала 6 строк:

 

Ах, воробышек, как ты промок⁵⁸,
Превратился в дрожащий комок.

 

Бедный мой, ты мокрее, чем дождь,
И твоя темно-серая дрожь

 

Равносильна скорбям мировым
И становится сердцем моим.

 

Вот такая традиционная незамысловатость... Как хорошо, когда не плохо!

...Вот я и погуляла самостоятельно. Дорогой привязался ко мне не пес бездомный, а бездомный стишок. Я его все поддразнивала, приманивала, да поглаживала, так он глуп. С ним и возвратилась, через дальние ворота. Кажется, у него нет еще рыбкиного хвостика. Но для развлечения, пока не забыла и пока он не отстает от меня, перефотографирую тебе:

 

Лишь звука вещество
Не ведает позора.
Стихи из ничего
Растут, а не из сора.

 

Компьютер, не спеши,
Не все тебе вместимо!
С дном моря дно души
Вполне сопоставимо.

 

Чего здесь только нет!
Акулы и акриды
И корабля скелет
И колыбель Киприды.

 

Но надо превозмочь
Соблазн перечислений,
Иначе в эту ночь
Всплывут все дни и тени⁵⁹ 

 

И мраморная пыль
Распавшихся империй,
И даже та бутыль
Со справкой о Гомере.

 

Все. Переписала — и рассталась с чепухой.

 

8.5.97

...Сейчас комната полна солнца, жаль, что луч не умеет разговаривать. Птицы, однако, все толкуют меж собой одновременно и беспечно и озабоченно. Отучаюсь понимать язык людей.

 

9.5.97

...Сегодня День Победы. 23 градуса, солнце. Я надела сарафанчик (Оля подарила) с широкой резинкой на талии, и в этом сарафанчике из жатого х.б. похожа на голубой шар. Так что крутится-вертится шар голубой, и вертит какие-то стишки в голове и на бумаге, впадая в детство.

 

5.6.97

...Такой вокруг пышный, как в начале весны, пейзаж! Ходила в конец Пастернаковской аллеи, там деревья образовали кучерявый свод — тоннель, выходящий к ручью. А над ручьем дивно поют соловьи. Сегодня, между двумя ливнями, я с Семеном гуляла по территории — все в малиновых завязях, настолько частых, что даже я рассмотрела — прямо вдоль тропы. Какая бы тебе малина здесь была через месяц…

 

17.6.97. Синяя тетрадь

...Не знаю, с чего начать. Наверное, с твоего изумительного описания реки. Да, H₂O в разных состояниях. В спокойной поверхности отражается мир, хочет того река или нет. А стремнина дает ничего не отражающую, несущественную пену. Да так ли это? М.б., стремнина — незрительное отражение бега души и времени? Тут у нас с тобой разные восприятия сущного и не сущного: ты, в основном, видишь, а я — слышу. Это не означает, что ничто зрительное не попадает в меня, т.е. в стихи... Так вот, я слышу стремнину, она несет мою душу или осколки ее, и я изо всех сил тщусь ее остановить, ввести в спокойную форму. По мне, если нет формы, нет звука мысли. Чтобы войти в форму, я и открыла тетрадь в линеечку, где собиралась писать о разных событиях моей жизни и вообще для книги моей и обо мне... Но получив твое полуписьмо-полуэссе, решила эту тетрадь синюю употребить как письмо тебе.

...При скорости ветра и воды обычно тумана не бывает. А как вынести скорость времени, обремененную туманом?

...Я упомянула «сандалии». Действительно, когда я осталась девочкой без мамы, нюхала оставшиеся от нее разные тряпочки... А потом ты меня, маленькая, ожидала... Вот этот «дневник»:

 

Весь год меж прихожей и кухнею
В том венецианском окне
Я девочку вижу не с куклою, —
С обувкой на желтом⁶⁰ ремне, —

 

Сандалии мамины нюхает,
Оставленные второпях,
И как-то по-старчески охает
И прячет в сведенных бровях

 

Такое раздумье горячее
Над первой бедой бытия,
Какое и слезно-горючая
Не ведает старость моя.

 

Стоит моя память, как в рамине
Портрет, и терзает вотще.
И вырваться тщусь я из времени
Прошедшего и — вообще...

 

Сюда была подклеена разъясняющая строка, нерифмованная: из всякого времени. Но я поняла, что «вообще» и так говорит внятно.

...В русскую поэзию пришел Бродский с метрическо-ритмической формой — формулой этого быстринного века. И с новой музыкой появился новый смысл познания жизни и смерти.

...Но вот ты пишешь о смысле: «Человек в поисках смысла — при этом человек может быть везде — на море и на суше — смысл при этом будет нигде. И не потому, что он не виден, а потому, что его нет». Дальше ты предполагаешь, что смысл: «или вне-положен, или внутрь-упрятан, он не там, где мы, мы не там, где он».

...А почему не предположить, что не мы ищем смысл, а он ищет и находит нас? Иногда мне сдается, что, несмотря на мою неподвижность, смысл очень редко, но находит и меня, сначала проникая в речь, а потом — во все.

...Твои «осколки» очень изобретательно и с большим отчаяньем описанные, ранят не только материнское сердце, но и любое полоснут. Ранениями и живо искусство. Но не саморанениями. Саморанение — не самоирония, а самоубийство.

...Недавно я мучительно думала над тем, что ямб — это моя яма, мое клише метрическое, из коего я никак не могу вылезти, а значит, есть гладкая неподвижная поверхность (почти твое размышление о реке). Все, что в этой гладкой поверхности зеркально отражается, есть сон о себе самом. Такой глубокий сон, что не позволяет ни одному нерву шелохнуться... Утром проснулась и в холодных лучах мая, дождя, листвы записала подряд три стиха.

 

Что это? Выходит, в мае, в разных температурах, в разных точках Урании, мы с тобой задавались одним и тем же вопросом — отражением? И почему остроугольная жизнь сетует, что исчез вдруг привычный угол? Это не твой ли «осколок»? Правда, в нем я не вижу ни Босха, ни Рембрандта, как ты.

...Сейчас ты мне предложила не «Смех на руинах», а стеклянные осколки от руин. Мне к ним кроваво прикасаться. — «Осколки гигантских сосудов, некогда вмещавших в себя то, что я называю смыслом».

...Леночка, завтра будут похороны Булата. А умер он в Париже, 12-го. Какое трудное у Булата было детство — отца расстреляли, мать репрессировали, потом она вернулась. Помню, была в гостях у него, мать, невысокая армянка, приготовила долму. Булат восхищался: «Какая долма!», а слышалось: «Какая чудесная у меня мама!»...40 лет, даже с половиной, как мы с Булатом познакомились. Помнишь, как я бегала в Баку с обожженной рукой по комнате и орала: «Зачем вы Ваньку-то Морозова...». Вот и сейчас я его слышу и слушаю...

...Прав ли был Бродский, когда в стихах к римскому другу советовал ему жить в провинции? Я об этом часто задумываюсь в связи с тобой. Израиль пока — провинция... А Россия, став политической провинцией, остается, как ни странно, одной из великих держав Искусства.

...Ритмические волны, насыщенные электричеством — и есть поэзия. Электричество дает разряды молний, но и волос. Этих разрядов столько в твоем тексте-письме, но вот ритмические волны имеют разнонаправленность и сшибаются лбами.

...Доченька, неужели я тебе пишу все эти «рассуждансы» в тайном расчете, что ты эту тетрадь сохранишь? Неужели и в самом деле?

...Существование без тебя — почти как легочная недостаточность... У нас с тобой — трагический роман. Мы никак не совпадем в точке преломления света не только как подобные друг другу во многом, но и как совершеннейшие антиподы. Почему это? Я, по-моему, в начале этой тетради написала, что читателей обманываю, да и критиков, своей незамысловатой простодушностью. И привела в пример стих, где ангелу «с вниманьем змеиным во взоре» говорю: «Сон мой покинь, и исчезни из были, и не проведывай явь!». Я переношу настоящее в прошлое, занавешивая правду. Но уж если до конца говорить начистоту, то это я тебя отгоняла. Ты мне не подавала голоса почти месяцами, а я все страдала и страдала, с помощью стихоплетства пыталась освободиться от муки. Вот, мол, и я тебя забыла, уходи, не проведывай. Поэтому, когда читаю самые достовернейшие комментарии, даже посвящения — не верю. Как это получается, из такого сплава тот или иной герой, даже автору не всегда и не сразу очевидно. Это прячется на глазном дне лирики.

...Думая о твоих мыслях обо мне, мелькающих то там то тут в твоем тексте-письме, у меня опять заводится, черт бы его побрал, ямб:

 

От брошенных тобою фраз
Через моря и грады
Миндальным пахнет ядом.
Неужто в мой последний час
Тебя не будет рядом?

 

Эта ямбическая зацикленность на тебе не дает мне продыху. А о последнем часе кто не думает? <...> Дописалась до мозоли... Пошла посмотреть телевизор — увидела Булата в гробу. Вернулась в комнату, к тебе, к тетради.

...«В плотно сомкнутых створках раковин с нежными стекловидными моллюсками столько собрано снов и красивых цветов... и снов, застревающих к гортани...» — превратить устрицы в глаза — на это только ты способна!

...А на улице меж тем, такая прохладная красота... днем дождь как бы пылил, густой и меленький...

...Теперь в какую книгу ни заглянешь, все путешествуют — Италия, Испания, знаменитые храмы, статуи, площади... Бродский резко отличается от остальных поэтов тем, что он не посетитель Древнего Рима, а житель его, таков и Мандельштам... Странно, чем автор прочнее держится за реальность, предметность далекого времени, тем далекое время узнаваемей в текущем. Словно реальность — это яйцо, долбанешь скорлупкой об стол... а там белок и желток... Это я уже пишу от голода. Вспомнила, что у меня есть в крошечном холодильнике два яйца. Сейчас об стол одно — и сыта буду.

...Радует меня окно зеленое... Интересно, когда правила стихотворение «Ангел с вниманьем змеиным во взоре», я к раю сделала эпитет «опрокинутый», и вдруг у тебя прочла «опрокинутый рай», вверх ногами, как женщина в зеркале вод. Там ты эту «опрокинутость» развила, я же совпала с тобой только в эпитете. Я тебе это стихотворение в улучшенном, как мне кажется, виде, переписываю:

 

Хочется⁶¹ в рай, да грехи не пускают,
Даже — безгрешные сны,
Где на волнах мои пальцы ласкают
Рыбью чешуйку луны.

 

Дальнее море, ах, давнее море, —
Наш опрокинутый рай⁶².
Ангел с вниманьем змеиным во взоре
Мыслям моим не внимай.

 

Сон мой покинь, и исчезни из были,
И не наведывай явь,
То, что когда мы⁶³ сердцем избыли,
Всплесками крыльев не славь.

 

...В «Континенте», где были напечатаны мои стихи, я прочла статью Григория Померанца об эссе Бродского по поводу сходства цветаевской «Магдалины» с двумя пастернаковскими «Магдалинами». Бродский указывает верно, кстати, на эротичность цветаевского изображения. Померанц, как нечто само собой разумеющееся, именует Бродского атеистом. Это самонадеянная глупость. Такой поэт, как Брод-ский, может быть богоборцем, но не атеистом. В самом слове «богоборец» — уже есть Бог. Ибо как бороться с тем, чего нет?

...Пойду к Семену. Он сейчас очень переживает смерть Левы Копелева. Копелева мы в апреле поздравили с 85-летием.

 

21.6.97

...Как ко времени поспела ко мне твоя «стремнина», у которой не только стеклянные пузырьки стеклодувской пены... Цитирую тебя: «Чтобы добраться до глубины, нужна тишина — в шуме и гуле рождается пена».

...Кстати, ты мне обещала подробно о книге высказаться, да запамятовала. А я ждала, потому что, если ты даже хвалишь, то интересно, не общо, и так необычно, что я на какое-то время сама себе начинаю нравиться. Навсегда запомнилось твое письмо с Рижского взморья, где ты разбирала мое стихотворение «В лодке». Музыка жизни одна и та же. Это ты, перед отъездом, наткнулась на мой блокнот и проследила стихотворение, от черновика до беловика. Частенько, когда я что-нибудь напишу и бросаю как негодное, моя память возвращается к твоему разбору. И я, таким образом, что-нибудь довожу до ума — на своем уровне. На этот раз процесс был обратным, ты безоценочно набрала несколько моих стихотворений на компьютере, я их прочла и решила дать рифмовке передышку. Могу только сослаться на свою строфу:

 

Идея — окаменелость,
Мысль — звуковая вспышка,
И, чтоб светилось и пелось,
Надобна передышка⁶⁴.

 

22.6.97

...Не прошло и двух суток, как я догадалась, что писать тебе могу и в лоджии. Сосна в виде канделябра или лиры скрыта небывало обилием листвы, кроны такие пышнотелые, что стволы берез кажутся белыми палочками...

 

15.8.97

...Все мои рассказы тебе о тусовках, массовках, разборках и очередях, в которых ты не желаешь толкаться — мое недомыслие, недопонимание тебя. Но когда я тебе говорила: «Хватит, страшно» — это не от боязни отрицательных эмоций, а жалкое желание отвлечь тебя, избавить от перегрузок, которые посильнее, чем на орбитальной станции «Мир». Ни за что не трать времени на мою дурацкую тетрадь.

 

14.9.97

...Благодаря Рейну я в Переделкине получила большой холодильник. Он напал на главную хозяйку Дома творчества: «Как это так? У вас живет самый большой поэт России без большого холодильника в номере?!». Чудо свершилось на следующее утро... Пребывание Рейна в Переделкине я назвала рейнизацией всей страны, чему смеялся Рейн вместе со всеми.

 

1.10.97

...О, радость! После всех перезвонов пошла покупать себе шляпу, шляпу не купила, зато смогла одна по Ленинградскому проспекту пройти до бывшей «Синтетики» без всякого ужаса... Кстати, книгу новую называю «Ветер покоя».

 

22.12.97

...Я вымотана переводами Мистраль, круглосуточная двухмесячная работа... Вот бы нас сложить и разделить пополам! Я могу делать только одно дело, ничего ни с чем не совмещается. Переводила — только переводила. Письма тебе писала длиной в 10 метров — только писала письма. Попробовала совместить строительство лоджии с переводом и так переутомилась, что ночью один и тот же кошмарный сон — чего-то я в подстрочниках не поняла, и все получилось не так. Просыпаюсь, а у меня и не было тех подстрочников, которые я не поняла.

...Большую часть твоих писем, где нет личных мотивов, тайн, а их — большинство, я с ясным умыслом отдала в ЦГАЛИ, где открыли мой фонд. Твои письма — это все, что на самом деле, останется от меня. <...> Освобождаюсь от лишних вещей. «И тайно о смерти красивой мечтала она по ночам».

...Ты пишешь только о других, я — только о себе. Ты идеалистка — поэтому так рушатся многие твои проекты, а ты в итоге остаешься без денег... Но в тебе есть необходимая для жизни доля бытового легкомыслия, я этого лишена. Освобождаем дачу. Ее продажа даст нам несколько лет «воздушной» жизни в Переделкине. Послезавтра перевезем из Красновидова полки... Отовсюду — дрели, трели... Я всем рылом уперлась в быт, но так получилось. Эта стройка века стоит мне не только денег, но и жуткого напряжения. И при всем этом — Мистраль... Сижу в кофточке малиновой и бордовой чалме с бантиком — раскрасавица.

 

24.12.97

...Проснулась очень рано, выпила кофе с сыром и — за письмо. Видно, Габриэле Мистраль не нравятся мои переводы, она, как и Ахматова, когда я писала свою «Шкатулку с тройным дном», устраивает мне ночные кошмары. Скорей бы ее у меня за-брали — и подстрочники, и переводы!

...Не верится, что где-то может быть солнечный день в 15—20 градусов. У нас морозы. У нас зима. «Никто не торжествует, никто не обновляет путь». А надо ли его обновлять? В России всякое обновление приводит к разрушению.

...Центр Москвы стал очень красив, весь высится и светится. Производится, однако, какой-то косметический ремонт, а все механизмы, создания рук человеческих, да само человечество бесконечно взрывается: в небе — самолеты, на земле — здания и души. Терпеть не могу чеховского «Мы еще увидим небо в алмазах!». Как хочется поменять место пребывания собственного тела без крика «В Москву, в Москву!».

...Каждый выход для меня — событие. Выезд — куда легче — завязала бантик, вставила зубы — и в машину. ... Тома⁶⁵  шутит: «Ты, наконец, вышла замуж⁶⁶ и пора любовника заводить!». Она мне сделала еще один бантик.

 

26.12.97

...Наталья Дурова с удавом. Она приехала на вечер (в Болгарском центре), вышла к собравшимся (зал — 100 чел. был полон) и начала, — как по миру ездит со своими зверями-питомцами, как детдомам помогает, как ее выбрали в Академию наук, а потом вдруг ляпнула: «Среди нас находится лучшая поэтесса России Инна Лиснян-ская!». Потом удава проносили меж рядами, и каждый мог его погладить, я находилась в дверях и тоже приложила ладонь — впервые трогала змею, а тут еще — удав! Черно-серый, чешуйчатый... Босенко⁶⁷  спела мое «У нищих прошу подаяния», далее танцевали чудные девочки в розовом и совсем маленькие девочки в розовом.

...Вот, видела удава, трогала, и еще новое — домой возвращалась в японской машине, руль справа, я сидела на месте водителя — слева.

...Позвонила мне Босенко. Я ей говорю: «Это же, наверное, трудно было танцевать танго со стариком-генералом и при этом петь! А она мне: «И при этом с удавом через плечо!». Удава-то я и не приметила!

...Не думаю, что я смогла бы станцевать танго с удавом на плече. Но скорее бы с ним, чем с генералом от плеч до пупа в орденах и медалях и с лицом сверхнационал-коммунистическим. Что пред таким лицом несчастный удав?!

 

Публикация и примечания

Елены Макаровой

 

Примечания

 

 1 Мама оставила после себя огромное эпистолярное наследие. Данная подборка предназначалась для публикации в Праге на чешском языке. Я сделала ее по просьбе переводчицы и с согласия мамы. По какой-то причине история с переводом заглохла. Второго марта 2001 года мама писала мне: «Доченька, ты мне по телефону сказала, что я холодно отнеслась к тому попурри из моих писем, которые ты блестяще составила. Ты не права. Если мое отношение холодное, то не к твоей работе, а к своим текстам. Любым — в стихах ли они или в прозе. Стихи у меня просят, и я отдаю в печать. Писем же моих никто не просит. Я же еще живая. Вот когда умру, если понадоблюсь, во что я абсолютно не верю, ты сможешь с моими письмами сделать, что пожелаешь». Моим желанием было бы издание академическое. Пока же по просьбе «Знамени» читателю предлагается подборка в виде «попурри».

 2 Билл Гросс, наш близкий друг, живущий в Тель-Авиве.

 3 Семен Израилевич Липкин.

 4 Инна Густавовна Варламова (21 января 1923, Ленинград — 16 июня 1990, Москва), писательница, ближайшая подруга мамы. Они познакомились в 1961 году на Высших литературные курсах при Литературном институте им. Горького.

 5 Галина Бови-Кизилова, сочинительница и исполнительница песен на стихи любимых ею поэтов, мамины стихи занимают в ее репертуаре центральное место.
См. https://www.youtube.com/watch?v=eAbmZfopEiw

 6 Опубликовано в книге «Эхо», 2005.

 7 Мамина приятельница.

 8 Раиса Сумбатовна Адамова.

 9 В книге «Эхо» — «что есть».

10 Поэт Григорий Корин (1926—2010), первый муж мамы.

 11 Лидия Корнеевна Чуковская.

 12 Неопубликованное.

 13 Опубликовано в «Эхо».

 14 В «Эхе» — «И связаны друг с другом мы крестом, / Как пуповиною Младенца».

15 С.И. Липкин стал лауреатом премии имени А.Д. Сахарова «За гражданское мужество», присужденной писательским движением «Апрель», и Пушкинской премии Фонда А. Тепфера (Германия).

16 Художница и педагог Фридл Дикер-Брандейс (1898, Вена — 1944, Освенцим).

 17 Неопубликованное.

 18 Елена Цезаревна Чуковская.

 19 Знакомая и почитательница мамы.

 20 Юрий Карабчиевский ушел из жизни 30 июля 1992 года.

 21 Этот триптих сохранился лишь в письме.

 22 Поэт Вениамин Айзенштадт (1921—1999), псевдоним Блаженный придумал мой папа, поэт Григорий Корин, первым вариантом было Блаженных, но Вениамин Михайлович от сибирского «ых» отказался. Статья о нем здесь: http://magazines.russ.ru/druzhba/1999/12/makar-pr.html

 23 Давид Ханафьевич Терегулов, второй муж маминой мамы Раисы Сумбатовны Адамовой.

 24 Поэтесса Элла Крылова.

  26 В «Эхе» — С картофелем и пачкой молока

 27 В «Эхе» — Я умерла? Нет, начинаю жить —

 28 Павел Крючков.

 29 Галина Бови-Кизилова.

 30 «Эхо».

 31 В 1995 году мама написала «воспоминательную повесть» «Отдельный».
http://magazines.russ.ru/znamia/2005/1/li5.html

 32 Мама имеет в виду роман «Смех на руинах».

 33 Елена Александровна Суриц, известная переводчица, вдова Константина Богатырева.

 34 Неопубликованное.

 35 Лидия Вергасова, мамина близкая подруга, соседка по московской квартире.

 36 «Смех на руинах».

 37 Галина Бови-Кизилова.

 38 Неопубликованное.

 39 В «Эхе» — вот и живешь.

 40 В «Эхе» — непрочная.

 41 В «Эхе» — охулки.

 42 Опубликовано в «Эхе», посвящено А.И. Солженицыну.

 43 Милуша Задражилова, известная переводчица русской литературы, которая пригласила нас с папой в Прагу летом 1968 года, 21 августа туда вошли советские танки.

 44 Это стихотворение мама больше не трогала.

 45 Лидия Корнеевна Чуковская.

 46 Мария Лыхина.

 47 К иерусалимской пещере, где, по преданиям, Иоанн Креститель находился в затворничестве двадцать пять лет, ведут крутые ступени, подъем дался маме тяжело. Преодолев его, она получила душистую розу из рук тамошнего монаха. Эта роза возникает в разных ее стихах.

 48 Галина Бови-Кизилова.

 49 В. Иванов и его жена Светлана.

 50 В «Эхе» — окрыляется...

 51 В «Эхе» — Все явное…

 52 Из книги «Одинокий дар».

 53 С.И. Липкину 19 сентября исполнилось 85 лет.

 54 Аркадий Викторович Белинков (1921—1970), прозаик, литературовед.

 55 «Эхо».

 56 Мамина сестра по отцу.

 57 Неопубликованное.

 58 В «Эхе» — «продрог», стихотворение получило название «Воробей».

 59 В «Эхе» — «Со дна всплывут все тени».

 60 В «Эхе» — «на тонком».

 61 В «Эхе» — «рада бы».

 62 В «Эхе» — «Солонопламенный рай».

 63 В «Эхе» — «мы на море».

 64 Из стихотворения 1991 года «Главное, чтоб сияло…», опубликованного в «Эхе».

 65 Мамина родная сестра.

 66 Семен Израилевич с мамой справили свадьбу.

 67 Ирина Босенко, певица, хозяйка литературных салонов.