Об авторе
| Сергей Маратович Яковлев родился 6
октября 1964 года в Москве. Окончил МГПИ им. Ленина и аспирантуру Института
психологии АН СССР, кандидат психологических наук. В 1997 году пришел в издательский
дом «Коммерсантъ», где работал литературным, а затем выпускающим редактором. С
1999 года — главный редактор экономического еженедельника «Коммерсантъ-Деньги».
Впервые публикует собственные стихи в толстом журнале. Живет в Москве.
*
* *
Выучил путь
наизусть: за МКАД
Прямо и несколько раз налево.
Сначала жилища идут, горят
Окна. Потом — лишь асфальт и небо.
Ползёшь по дороге сквозь лес, свет фар
Из черноты вырезает зелёный
Кусок. В голове как заело: «Вар,
Верни мне, Вар, мои легионы».
Деревья теснятся: стволы, стволы,
Еле живые то ели, то клёны.
Никак не выходит из головы:
«Верни мне, Вар, мои легионы».
Ветви плетут свою канитель:
«Верни мне моих молодых и глупых».
Вспыхнет от света то клён, то ель,
Секунду горит, и снова — глухо.
*
* *
Даже лес, к
которому я равнодушен,
Потому что не знаю ни птиц, ни растений
Имён, и способность смотреть и слушать
Бесполезна, как жизнь, что не так и не с теми
Прожита до каких-то таких пределов,
Где отчётливо видно без оптики сложной:
Всё обширнее список того, что не сделал,
Всё короче в той части, что сделать возможно,
Даже лес бессловесный до небес дорастает,
На него возлагает Господь десницу
И верхушки его, словно книгу листает,
Выкликая по имени каждую птицу.
На смену очков
Всё уложено
в уравнение,
У всего есть какой-то резон:
Как садится с годами зрение,
С той же скоростью горизонт
Придвигается: пыль закатная,
Мелочь лётная, стрекоза,
Как сквозь оптику многократную —
Раз, и выросли на глазах.
Не желают держать дистанцию,
Подступают, идут гурьбой
И теснятся — так в клубе с танцами
Пары жмутся одна к другой.
*
* *
Опять слова
имеют вес и силу,
Как у почти что вымерших племён.
Я скоро стану, как индеец сиу,
На всякий случай избегать имён,
Переходя от кратких междометий
К цепочкам свойств и списку должностей,
Чтоб рассказать, как те убили этих,
Не привлекая острый слух властей:
Ни тех, что здесь, где я слабею зреньем,
Кривлю душой, держу себя в руках...
Ни тех чинов, слепящих опереньем
Через прорехи в плотных облаках.
Вечерний осмотр
Встанешь, где
надо: левей, чуть правей —
Луг под уклон, и вдали река
Блеснёт свежепойманной рыбой в траве.
На то и пейзажная лирика.
Затем и кузнечик трещит, трещит,
И падает дрозд за своей едой,
И валится солнце в лещины, в хвощи,
Сжигая себя со
всей лебедой.
Так быстро темнеет: последний свет
Прижался к земле, и как раз лучи
Сползают с холма, которого нет,
Точней, он
уже неразличим.
*
* *
Вроде ветер
несильный, но дым фейерверка
Унёс за минуту или даже быстрее.
Снова видно, как город до самого верха
Ползёт по холму. Кончились стрельбы.
Вечер дальше пошёл как ни в чём не бывало,
Толпа заскользила вдоль дверей заведений.
Вот отделились от стен зазывалы,
Вот уже звякнули первые деньги.
Пахло колбасами, расплавленным сыром,
Сладкой травой
и от моря йодом.
Я шёл вдоль воды, разговаривал с сыном,
Точнее с двумя — живым и мёртвым.
Жар от асфальта доходил до подмышек,
Воздух
сгущался то в две, то в три тени,
И одна поднималась гораздо выше,
Чем позволяет закон тяготения.
Мы говорили, не умолкая.
Я упивался слов дребеденью,
Тем, как легко и согласно порхают,
Из-под ног
вылетая, то две, то три тени.
*
* *
Август
кончен. Под градусы низкие
Всеми тоннами, всеми каратами
Звёзды блещут, дрожа, как римские
Последние императоры.
Им бы вовремя саморазрушиться,
Как красавице увядающей,
Но она только гуще душится,
Хоть, казалось бы, ну куда ещё.
Сколько ткани и разных красителей
От кармина до тёмной вишни,
Сколько слов и трудов спасительных,
Что потом окажутся лишними.
Сохнут листья, страницами ветхими
Шелестеть будут варвары с мётлами
Под каштаном с пустыми ветками,
Под другими деревьями мёртвыми.
*
* *
Из глубины
всей этой мелочи подённой,
Всего того, что в сумме я и есть,
Из тёмной ткани мышечной сведённой,
И рта, который дан мне пить и есть.
Из-под коры, где будто тяжкий вентилятор,
Один и тот же крутится мотив,
Из-за окна, в котором мой проклятый
Холодный город, кажется, затих.
Отсюда я тяну свои пустые строки,
Невидный глазу смертного петит:
Подай мне, Боже, век мой неширокий
Легко, как улицу пустую, перейти.
*
* *
На исходе
ноября ли
Иль в начале декабря —
В общем, снег ещё не валит,
Но вот-вот, как говорят,
Шёл по улице мужчина,
По сущёвской мостовой.
Нёс свою кривую спину,
В такт кивая головой:
«Как же это, как же, как же,—
Повторял сто раз подряд. —
Скоро снег повсюду ляжет,
Заметёт, как говорят.
Скоро твёрдый свод небесный
Станет пухом и пером,
И позёмка мелким бесом
Поползёт со всех сторон».
Ветер провода мотает,
Сносит свет от фонаря,
С губ срывает бормотанье,
Прямо рвёт, как говорят:
Разве я тебя не холил
Или я тебя не нежил,
Что же ты, как Бадди Холли,
Будто бы совсем и не жил.
Будто птица на ограде —
Вот была и улетела.
Ну какой теперь ты Бадди,
Если глаз не видит тела.
Руки машут и хватают
Воздух. Фонари горят.
Улетает бормотанье.
В никуда, как говорят.
*
* *
В летний лес
войдёшь: лещины ли, рябины,
Муравей, паук, энцефалитный клещ ли...
А в шкафу в любой сезон — свои глубины,
И совсем другие нас пугают вещи.
Там, в кромешности двустворок
и трёхстворок,
Время стопками уложено на полки,
Там года свалялись в разношёрстный ворох,
Словно нитки, потерявшие иголки.
*
* *
Ещё шифруют,
прячут и морочат
Наборы слов и
важные звонки,
Но небо
морщится и бледностью молочной
Уже обтягивает
божьи позвонки.
Ещё мы буквы
складываем гладко
И звуки
сглатывать умеем как никто,
Но рвётся
воздух, как дешёвая подкладка,
Казалось бы,
несносного пальто.
То снег
навалится, то что-нибудь другое:
На всякий день
— свой орган речевой.
И только ночь
— без лишних аллегорий:
Щёлк
выключателем, и больше ничего.
*
* *
Сосны сбегают
к морю с холма,
Остановившись в шаге от кромки
Воды.
Вот бы так же сойти с ума
Под плеск
монотонный волн и под громкий
Крик белой птицы с серым отливом.
Спокойно. Расчётливо. Неторопливо.
*
* *
Там в раю, в
раю, в раю
Сотни ангелов поют.
И, не думая сравниться,
Им подтягивают птицы.
Там чуть слышно реки плещут,
Лещ плывёт, за ним подлещик.
Там деревья днём и ночью
Наполняет влагой почва.
Освещает свет нездешний
Гроздья вишни и черешни
И роняет тени ягод,
Сохраняя их порядок,
На траву, и тень пустая
Тут же плотью
обрастает,
Наливаясь сладким соком
Меж стеблей травы высокой.
И, поскольку небо рядом,
Ей расти уже не надо.
Выйдешь вечером во двор,
Сядешь покурить под окна:
Груша, яблоня, забор,
Дуб, каштан, опять забор...
Господи, когда ж я сдохну!
Тёплый дым проходит в горло,
Как насущный хлеб прогорклый.
И рассыпаны, как крошки,
Звёзды и чуть ниже — мошки.
*
* *
По
тщедушному парку, по лесу
Или по райскому саду
Путешествие будет полезным,
Если смотреть на глиссаду
Какой-нибудь крупной птицы,
Как заходит она метко
На вираж, замирает, садится —
И пружинит слегка ветка.
Тень сползает на снег или, если
Месяц летний, на мох этот вечный —
Нет других в годовом реестре
Вариантов, на что лечь ей.
Здесь и надо встретиться взглядом
С этой тварью, сидящей сиднем,
И сложить свою тень рядом
Хоть на мох, хоть на снег синий.
