Об авторе | Вера Анатольевна Павлова
родилась в Москве. Окончила музыкальный колледж им. Шнитке
и Академию музыки им. Гнесиных. Лауреат премий имени Аполлона Григорьева,
«Антология», «Московский счет». Автор восемнадцати стихотворных книг.
Предыдущая публикация в «Знамени» — № 9, 2013.
* * *
сновиденья
телевизора
толковать наоборот
успокаивать провизора
ничего само пройдёт
и поддакивать философу
налегая на весло
вон их сколько спит без просыпу
и у всех у всех прошло
* * *
В ненастоящем
времени сна
никогда не бываешь одна.
Нет ни возраста, ни темноты.
Пёстрое общество. Все на ты.
Кто солисты, кто кордебалет,
неизвестно. Кто умер, кто нет,
несущественно. Кто из них я?
Тот, кто проснётся, слёзы лия.
* * *
Холодная
весна.
Замёрзли лужи.
Холодная война
тепла и стужи.
Я знаю, чья возьмёт.
Ещё немножко…
Трещи, проклятый лёд,
под босоножкой.
* * *
Окно
открою, руку высуну
и покормлю с ладони дождик.
Весна, ты — премия за выслугу
зим, сумрачных, холодных, долгих.
Редкоземельных слов добытчица,
сегодня я лауреатка.
Окно открыто. Дождик тычется
в ладонь. Лизну. Солодко. Сладко.
* * *
Птица
на ветке — нота.
Птица в полёте — пауза.
Март. Перелётных забота,
где угнездиться — на, у, за.
Тонкости грамоты нотной.
Птичьи тревожные песенки.
Настежь открытые окна
Консерватории, Гнесинки.
* * *
Не
можешь писать — пиши письма,
играть — играй в четыре руки,
аккомпанируй, другой жизни —
не можешь жить — пережить помоги
часы тревоги. Чайковский, Глинка? —
Тетрадь романсов с листа прочти.
Жизнь коротка, а искусство длинно.
Не вечно, нет. Но почти. Почти
* * *
Серенада
воробья
у консерватории.
География моя,
не спеши в историю!
На коре куском стекла
буквами и нотами
пишу не Я ЗДЕСЬ БЫЛА,
но Я ТУТ, Я ВОТ ОНА.
* * *
Трубы
— напролом,
струнные — стеной…
К музыке лицом,
к публике спиной,
маэстро, черти
в воздухе маршрут.
Нам — всем — по пути.
Но не все дойдут.
* * *
на
припёке раздеться до маек
пить янтарное пенное
предвоенное время не знает
что оно предвоенное
улыбаться рассказам занятным
собеседника милого
любоваться прекрасным закатом
предпоследнего мирного
* * *
И для
меня настанет пора
утечки, усушки, утруски.
Лишь бы последняя медсестра
со мной говорила по-русски.
Датчики, трубочки, провода,
бельё с голубыми цветами…
«Правда, сегодня полегче?» — «Да», —
безмолвно, одними глазами.
* * *
В
розовом, шёлковом… Как красиво
ты в гробу одета была!
Почему ты его не носила?
Для тебя его берегла.
Почему же не подарила?
Думала, может, надену разок.
Красная горка. Сухая могила.
Лейка. Рассада. Детский совок.
* * *
Стоят
за меня горою
Серёжки, Володьки, Мишки —
лирические герои
моей телефонной книжки,
лирические героини —
Алёнки, Наташки, Светки…
Душа моя, позвони мне!
Полустёршиеся цифры давно несуществующего
номера на бумаге ветхой.
* * *
Господи,
я хорошая!
Вот, посмотри: от руки
переписано прошлое
набело, черновики —
вырезки, письма, хроники,
прочий базар-вокзал —
с почестями похоронены
в контейнере WE RECYCLE.
* * *
Не
помню, как его звали.
Серёжа? Нет, не Серёжа.
Любила его? Едва ли.
А он меня? Не похоже.
Слова, интерьеры, позы —
всё доброй памятью стёрто.
Вручил мне букет мимозы,
встречая после аборта.
* * *
Да
нет, всё ничего.
Обычная усталость —
усталость от того,
что и не начиналось,
что, может быть, и не…
А ты уже устала
лежать лицом к стене
под камнем одеяла.
* * *
Умереть
бы в день рожденья,
прямо на банкете:
помещенье, угощенье
оплатили дети,
вина самых лучших марок,
музыка живая…
Умереть бы, твой подарок
разворачивая.
* * *
Довериться
ветру, волненью, волне,
запомнить навеки мгновения эти,
когда забываешь, в какой ты стране,
и вспоминаешь, на какой планете.
* * *
В
Сиэтле или в Питере,
В Москве или в Торонто
родная речь спасительней
подушки кислородной:
трындеть на русском письменном,
писать на русском устном,
вздыхать на русском песенном
и петь на русском-русском.
* * *
Заданное
пройдено.
Остывают клавиши.
Занавес.
Называть ли родиной
место, где рождаешься
заново?
Там залив за рощицей,
утром звон малиновый
ложечек,
там для сноворожденной
колыбель смолит уже
лодочник…
* * *
время
ходить под парусом
время работать вёслами
видимо дело к старости
вот мы и стали взрослыми
вот мы и стали храбрыми
вот мы и стали мудрыми
время пускать кораблики
в луже на даче с внуками
* * *
Ещё
можешь держать рюмку.
Уже не можешь держать бутылку.
Ещё можешь пощупать юбку,
уже не можешь задрать. В пробирку
течёт из вздувшейся тёмной вены
густая кровь, вызывая жаркий
cтрах, похожий на страх
измены
твоей с красавицей-санитаркой.
* * *
Целуя
малые части
поверхности — шрам, морщину,
браслета след на запястье —
целую всего мужчину.
Целуя в тени вертограда
тяжёлую, золотую,
тугую гроздь винограда,
планету Земля целую.
* * *
Хуже
вижу буквы.
Лучше вижу звёзды,
пальмы дальней бухты,
ангелов погоста…
Дальнозоркость, что ты
зришь за той чертою?
Хуже вижу ноты.
Чище втору строю.
* * *
Верю в
будущее — покупаю
шесть рулонов туалетной бумаги.
Укреплённая хата с краю.
Частокол. Борщевик. Буераки.
Здесь всему семейству найдётся
где укрыться, чем укрываться.
Треск кузнечиков. Скрип колодца.
Может, лучше купить двенадцать?
* * *
Архангел
в облачной хламиде
объявит результаты боя
команды писающих сидя
с командой писающих стоя.
Мы победили с крупным счётом
один-один. Ликуют ложи.
Нас награждают переводом
в команду писающих лёжа.
* * *
Звонарь, звонящий тихо-тихо,
чтоб, не дай бог, не разбудить
собак, младенцев, эхо, лихо,
двух выпивох, упавших в сныть.
А в храме те, кому не спится,
поют вполголоса псалом…
Нет, тишина. Должно быть, птица
задела колокол крылом.
