Об авторе | Юлия Владиславовна
Архангельская родилась в Москве 17 июня 1960 года. Окончила филфак МГУ.
Мать двоих детей. В субботу и воскресенье по утрам работает в храме Св. мучениц Веры, Надежды, Любови и Софии, что на Миусском кладбище. Стихи впервые опубликованы в журнале
«Знамя» № 3, 2011, «Время молчания». Живёт в Москве.
* * *
баранки чёрные в
огне и запах дыма и беды,
в ночном разбросаны окне фрагменты городской среды —
их беспорядочный обвал во тьме читается едва,
Ты их углём нарисовал и в спешке вписывал слова.
то киевский сухой букварь холодных улиц и оград,
где вдалеке поют тропарь и льды крещенские скрипят.
такого снега чернота, такая сила этих мест!..
куда ни глянешь — красота, во что ни вглядывайся — Крест.
* * *
я видела человека
— сквозила его душа
железом, которое ела сухая ржа,
его звезда лишь кололась, а речь была не слышна:
звезду костяную выветрила война.
мешок на стерне, оставленный догорать...
а может, не стоит больше в неё играть,
война выжигает всё, забирая в плен,
тебе оставляя зыбкий бетонный тлен.
* * *
Зачем, скажи,
теперь монастыри,
куда как проще всё держать внутри.
И будешь как стремительный алмаз,
и не обманешься на этот раз:
когда к тебе приблизятся заборы,
прозрачна стань, и не увидят воры
у родника простую жизнь твою,
зелёный сад — и ты одна в Раю.
* * *
самое лучшее
всегда заканчивается обманом
я уже это знаю но покупаюсь который раз
моя жадная тень отправляется в поход за туманом
и взыскуя чуда пылает голодный глаз
но уже уменьшаются интервалы
каждый раз всё безжалостнее сиянье дня
ну зачем Ты устроил в воздухе такие провалы
эти жерла смутные чтоб поглотить меня
* * *
медвежью рыбу раздирая… и кровь в лососевой воде
невыспавшаяся сырая с моллюском древним в бороде
и время драными сетями уже грозит при свете дня
и смерть с холодными ногтями бесстыже смотрит на меня
* * *
не ходи по
тёплому асфальту не шурши каштановым листом
будто сквозь колодезную смальту ты вернёшься в свой любимый дом
полнотелой рыбою вплывая чайничек увидишь на столе
всё как будто ты опять живая на своей пронзительной земле
* * *
Бездомный пёс
бежит по переулку,
я сидя сплю, в руке сжимая булку,
и выпадает сморщенный изюм...
и вертятся колёсики вселенной;
и снег летит, и медленный и тленный,
и в ожиданьи застывает ум...
И ничего собой не разглашая,
не прячась, но отнюдь не приглашая,
вращаюсь я во сне по часовой,
по круговой, как всякий одинокий,
где только звук тревожный и глубокий
летит со мною
рядом, сам не свой,
в своём
непреднамеренном испуге,
что, прозвучав,
рассеется в округе
и растворится в мире без следа,
что в этой снежной кружевной рубахе
я буду спать в безумии и страхе
и никого не
встречу никогда.
Лети же,
исковерканное время,
и я с тобой, и я одна
со всеми,
как маленькая птица без лица,
во сне, во сне, почти не засыпая,
частица пепла лёгкая, слепая —
к Тебе прильнуть в преддверии конца.
* * *
он разбирал тебя
много недель
внутрь смотрел как рентген
и обнаружил всего лишь кисель
жалкий белок коллаген
что же ты плачешь а ну-ка давай
нитку бери и иглу
глупые раны свои зашивай
штопай кромешную мглу
* * *
Ты с чужими в застёгнутом сюртуке,
в нежно-шёлковом белом шейном платке
и с улыбкой принца-на-коротке...
ну а я-то кто? воробей в руке
и обрывок тени на
потолке,
только пенка на молоке.
* * *
я видела видела как под водой выходят
невесты из чёрных машин
а вон и жених молодой молодой и дождь изливает свой
серый кувшин
и вечный огонь
ничего называть не хочет и хлещет и хлещет вода
и надо ей памятник поцеловать и эллипсом белым проплыть в
никуда
и в страхе она
закрывает лицо и едет с гостями в раскрашенный дом
и каждая свадьба пуста как яйцо в ней всё что
случается с ними потом
воспоминание
многозначительные
дяди под видом молодых поэтов
достали папки и тетради хранилище своих куплетов
и я как будто поэтесса от ужаса едва живая
не вызывая интереса читаю вирши завывая
и вспоминая это снова я не могу найти ответа
как нам могли доверить слово лишённым музыки и света
* * *
Говорящие правильное, сияющие в своей правоте, как в броне.
Вы пришли к началу и уйдёте, когда опустится занавес.
А я благодарю Тебя, Господи, за мои опоздания,
За то, что показал мне самое главное — ужас любви,
За неизбывную эту Твою уязвимость.
Пусть крылья свистящие непорочные рассекают воздух,
Режут ножами, и звенит справедливость, —
А мне дай милости горсть золотой, незаконной,
Тёплой, не имеющей ценности в мире,
В мире, где правые не правы.
песенка усталого батюшки, едущего домой с
пасхальной службы
что, что, что в
рюкзачке моём лежит?
там, там, там — сто раздавленных яиц!
поручи, молитвослов, принесённый кем-то плов,
пять поломанных свечей, сорок девять куличей,
поздравление из Ниццы и иконки для больницы,
две скуфейки, апельсин, пара чёрных мокасин,
освящённы лепестки и непарные носки.
* * *
когда я замолчу когда утихну я
обиды отпущу и доводы забуду
и в воздухе ночном протает полынья
и хлынет тишина
ничья и ниоткуда
и я остановлюсь и перестану врать
с соломинкой в
руке как будто на пороге
свободна и пуста как чистая тетрадь
в веселье о тебе
в молчании о Боге
* * *
я тебе пишу на
задворках рая, на обломках сна, на краю огня,
что сегодня — точно — я умираю, и наверно ты не спасёшь меня,
но увидишь: через наплывы йода, через красные замкнутые круги
так душа вырывается на свободу, затихают шагреневые шаги.
этот чёткий звук дорогого стоит: молоточек, капелька,
метроном...
а потом, в раю, мы споём простое, на два голоса, в сущности — об одном.
* * *
в коробке
мёртвого мороза
не пошевелится зима
искрится мусорная роза
увязанная как
чалма
и мир спрессованный премудро
распилен будто рафинад
и только сахарная пудра
на чёрных
крестиках оград
обломки лишнего фарфора
плывут в вечернюю
пургу
и выжженного разговора
белёсый пепел на
снегу
* * *
клубится едкий
дым уходит скорый
звенит пустыми стёклами вокзал
я не увижу сойки синепёрой
мне станет всё равно что ты сказал
и острый уголёк легко начертит
в пространстве где кончается вина
границу между радостью и смертью
после которой только тишина
* * *
раньше были
мужские стихи
широкоплечие под дождём
тихо звучали помимо слов
и укрывали меня плащом
ну а которые есть сейчас
в слово прячутся как в футляр
и осторожно у самых глаз
превращаются в пар
* * *
меняется
температура
податливый воздух
как вата
зимы восковая фигура
расплывчата и
ноздревата
я знаю такое бывает
когда собирается
сила
ты пишешь а буквы смывает
и бедное слово
бескрыло
и тянутся детские нюни
и воздух плывёт
как бумага
такое всегда накануне
ещё непонятного
шага
* * *
Какая нестерпимая
грусть от правильности.
Жизнь живая вся сплошь неправильная, цветёт коряво.
Тепло цветёт, обволакивая, сглаживая углы, смягчая.
Отрезаешь острым, отсекаешь блестящим, отрубаешь хладным.
Для их менталитета нормально, что кто-то умрёт.
Окружу себя маленькими записками, квадратиками света.
И будет на каждой бумажке верная фраза,
Правильная мысль,
стрела в темноту, спасенье.
А в середине только я и чёрный огонь смерти.
* * *
узкий писк и свист и сжатые мышцы где-то внутри
дрожит и гудит тоскливая струна доказательств
тоннель и по нему ровный стремительный поезд чётких примеров
кидаешься в бой но заранее ясно что разобьёшься о стену
потому что тебя такую решили не впускать
вот топор обруби себе руки и ноги
всё равно не пролезешь так выпей хотя бы яду
будешь как мужик в анаконде как кошка в банке
глухота правоты несокрушима
проплывает перед твоей мордой заиндевелая чаша еды
тебе желают только добра
вымой руки пойми что к чему и кушай там на скамейке
за чаем придёшь потом
поднимаешь глаза взгляд улетает в окно
а там мягкий снег тихо падает и кружится
и такая стоит свобода
* * *
я возьму чемодан
на колёсах или даже обычный рюкзак
из орешины вырежу посох чтоб идти и идти просто так
и смотреть на глубокие реки из холодных источников пить
где совсем не живут человеки чтоб совсем никого не
любить
* * *
на выдохи и вдохи
на фрагменты распался воздух
словно горсть орехов
рассыпалась единая душа и вся течёт по ледяному кругу —
разнообразный равнодушный сор как бусинки простые
жестяные
зернистые блестят бесцельно на пике дня на острие зимы
* * *
но у меня есть
маленькая печь
и дом среди лесов хрустальных
зима зима скорей огонь
разжечь
и пригласить котов и дев печальных…
согреть и накормить и уложить
в густом тепле Божественного крова
какие там стихи — хотя бы жить
и до весны не говорить ни слова
* * *
С тобою странно говорят — как будто холодно и метко,
уже который раз подряд, и вот — распахнутая клетка,
и так тебе спокойно вдруг, берешь пакет, идешь за хлебом,
худая кошка ест из рук, и под осенним чистым небом
вечерний город — как орган, собранье трубок пустотелых,
и льда прозрачный океан в своих рождается пределах,
в карманах серого плаща кристаллы соли драгоценной,
знакомый ветер, трепеща, качает дерево вселенной,
и светятся огни домов, и прелый лист благоухает,
и всё не важно, и от слов глухое сердце отдыхает.
