Об
авторе | Михаил
Евгеньевич Квадратов родился в 1962 году в Сарапуле (Удмуртия), окончил
МИФИ, факультет экспериментальной и теоретической физики. Книги стихотворений:
«делирий» (2004); «Землепользование» (2006), книга прозы «Гномья
яма» (2013). Публиковался в «Знамени» (№ 9, 2007; № 12, 2009; № 9, 2011). Живет
в Москве.
* * *
действительности
не было и нет
следи число пророчеств и примет
когда отыщутся тринадцать с половиной
придёт повестка почтой муравьиной
заставят сторожить секретный сад
где яблоки латиницей горчат
счастливая судьба — трещотка и двустволка
и ереси классического толка
* * *
не успеваешь
проглотить лекарство —
ломается и мнётся потолок
по штукатурке трещинами пишут
о чём — того уже не видно
ещё не чёрный шум
но треск и слышишь
как дышит ил в аквариумной банке
и по доске идёт-качается бычок
* * *
все молчали
палачи одетые врачами
и ненастоящие врачихи
медленно губами шевелили пели
в этот час таинственный расстрельный
тихий
* * *
и ближе к полднику,
когда сиделки глухи
ползёт на стену заяц солнцебрюхий
не подходи, не стой к нему спиной
вонзит в висок мизинец слюдяной
неумолимый, лёгкий, узловатый
любезные коллеги из палаты
призвали то ли
бога, то ли медсестру
ну вот, сегодня, видно, не умру
* * *
у медсестрицы крючковаты пальцы
на пальцах два кольца, украшенные мёртвою смолою
такие здесь не очень-то и к месту, и лак неравномерен на ногтях
а цвет приятный, мягкий, что за цвет, как называется такой — не вспомнит
но вспомнит шприц
игла рвёт кожу, но чуть-чуть, не больно
кристаллы камфары, распущенные в персиковом масле
уже под кожею (внимательно: не задевать сосуды)
ну вот, тепло, ещё теплее, горячо
похоже — будет жить
* * *
нет друзей на
земле у жильца кристаллических сфер
только может быть тот, иванов, говорили — из бывших,
потерявшийся пенсионер
он сидит у ручья, что дымится и льётся из чрева горячего теплоэлектроцентрали
там невольники стройки и рынка с утра моют тело, полощут бельё, размягчают сандалии
а приятель второй — на коне-альбиносе куда-то летит, некрылатый
выше самой высокой трубы за заборами тэц — двадцать
пятой
третий — в светлой пещерке невидимый друг
зверь-бурундук
* * *
У нас в
подъезде всё теперь совсем как у людей.
На лестнице сошлись с утра злодей и добродей.
Зовут соседи докторов, судью и караул.
Я утром встал, потом поел, потом опять уснул.
И вот меня в четвёртый раз за стенкой будит крик.
Я раньше был готов к борьбе, затем почти привык.
Терпи, терпи! У них таков был изначальный план:
На чердаке парит Ормузд, в подвале — Ариман.
* * *
по вечерам
сосед
реанимирует кларнет
он трогает мундштук и трость испытывает тоже
он знает, как смирять подобное похожим
нацелится — хвощом скребёт бамбук
губами пробует, готовит верный звук
ему звучать в оркестре похоронного отдела
мол, жизнь вертелась под ногами, отлетела
а тело, наконец, нашло приют
и глину почве предают
* * *
дитя, досадуя,
топтало
старинную конфетную жестянку
жестокое — что для него чужая память
на крышечке теперь не разобрать —
был в верхней трети нарисован ангел
внизу — собачки, берта и гаруда
застава, трюфельный завод
народ и воля
* * *
дурачок болеет старенький
умолкает, опять напевает, тихо тает
пчёлы, бабочки слетаются
старый путает цвета, смешно называет
(помнишь, были его пальцы стальные
близко горло твоё — потом ещё ближе)
стали пальчики теперь карамельные
смерть оближет
* * *
поутру заря
пылает
поджигатель и дантон
просыпается в сарае
прежний мир приговорён
вот он исчезает старый
только дождик молодой
моет моет тротуары
кипячёною водой
* * *
Кровохлёб-трава стоит одна
на газоне каменном зелёном;
крашеным питательным бульоном
туго наливается луна.
За окошком тявкает волчок,
кашляет за стенкой морячок.
Ну, давай, давай, волчок, поплачем
о нелепой доле вурдалачьей.
* * *
розовое яблоко упало
закатилось тихо под лавочку морвокзала
сквозняком понесло потом фруктовый скелетик
но где-то лет через двадцать, видимо, этим летом
а меня с того вокзала возили
пассажирские поезда, подержанные автомобили
скоростные трамваи (собака) самолёты резервных отрядов
теплоходы практически нет, и не надо
* * *
классический
беглец, небыстрый, недалёкий
в конце главы найдётся где-то на востоке
пока живой — глядит во все глаза
селянки, склянки, лесополоса
движенье мелкое, обёртки от конфет
кружатся на ветру, на башнях рвутся флаги
из праздничных газет, из траурной бумаги
а счастия и здесь, похоже, нет
вот только хороша туземная весна
однако, говорят, весенние цветы на четверть ядовиты
он счастлив — капает последняя слюна
страница мокнет, меркнут знаки алфавита
