Владимир Купченко.
Двадцать лет в доме М.А. Волошина. 1964—1983. Воспоминания, дневники, письма.
Подготовка текста, вступительное слово и примечания: Роза Хрулева. — Киев:
Болеро, 2013.
Изучение Серебряного века стало
одним из главных направлений русской филологии. Неудивительно, что рядом с ним
формируется новое направление — история изучения Серебряного века. История
науки о литературе порой не менее увлекательна, чем сама наука. Вспомним
публикации переписки Юлиана Оксмана с Марком Азадовским и Корнеем Чуковским,
Ильи Зильберштейна с Михаилом Алексеевым и Владимиром Орловым, которые не
только содержат множество ценной научной информации, но и читаются «как роман»
(написал и задумался — много ли я читал таких интересных и поучительных
романов?). Почти все они, кроме переписки Зильберштейна с Орловым, посвящены
литературе XVIII—XIX веков. Тем больший интерес представляет мемуарное,
дневниковое и эпистолярное наследие Владимира Петровича Купченко (1938—2004),
которого по праву называют «отцом волошиноведения».
У этого внушительного тома —
«энциклопедического формата», как говорят книгопродавцы, — подготовленного к
печати автором и выпущенного его вдовой, архивистом и текстологом Р.П.
Хрулевой, два «измерения» — научное и человеческое. По существу они неотделимы
друг от друга, но рассмотреть их все же следует по отдельности.
Купченко отдал изучению Волошина
сорок лет: двадцать лет в Доме поэта в Коктебеле и двадцать лет вне его стен.
Выпускник факультета журналистики Уральского университета, в момент своего
судьбоносного (точнее не скажешь!) появления в Коктебеле в конце 1961 года мало
знал о Волошине, хотя уже открыл для себя поэзию и искусство Серебряного века.
Начав в волошиноведении с нуля, он фактически начал волошиноведение с нуля:
только-только прошли первые посмертные выставки акварелей Волошина и появились
первые небранные статьи о нем. Не будучи филологом по образованию (и
периодически сомневаясь — по этой причине — в своей квалификации), Владимир
Петрович посвятил всю жизнь изучению творческого пути своего героя. Он сделал
столько, сколько не сделал никто. И, добавлю, не сделал бы никто другой.
Напомню основные результаты его
трудов: библиография прижизненных публикаций Купченко насчитывает 467 позиций.
Биография Волошина, написанная в советское время, но без оглядки на редактора и
цензора, а потому не потребовавшая исправлений при публикации, только
дополнений (1996; 2000). Фундаментальная двухтомная «летопись жизни и
творчества» «Труды и дни Максимилиана Волошина». Подготовка — в основном единоличная
— более десятка отдельных изданий его произведений (стихи, проза, письма,
записные книжки), включая собрание сочинений и книги в таких сериях, как
«Литературные памятники», «Новая библиотека поэта» и заслуживающая благодарной
памяти «Из литературного наследия», которую в конце 1980-х и начале 1990-х
выпускало издательство «Книга». Свод воспоминаний современников о Волошине.
Поэтический «венок Волошину». Материалы первых в истории Волошинских чтений.
Альбом «Крым Максимилиана Волошина». Воспоминания и записи «Маруси» — Марии
Степановны Волошиной, бок о бок с которой Купченко прожил и проработал почти
полтора десятилетия. Десятки статей и архивных публикаций в лучших
академических изданиях. Сотни статей и заметок в газетах. Наконец, популярные
книги о литературном Крыме, в которых едва ли не впервые в советское время
прозвучали многие «неблагонадежные» имена. Ничего из сделанного не пропало. И
отрадно, что почти все это, кроме второго тома «трудов и дней», увидело свет
при жизни Владимира Петровича.
Рецензируемая книга — подробная
история того, как Купченко изучал Волошина. Логично было начать с Дома поэта и
всего, что там хранилось, — о многих вещах, как видно из дневников, не знала и
не помнила даже его хозяйка «Маруся», умевшая быть доброй и злой, гостеприимной
и раздражительной, готовой помочь и капризной. При ее участии и с помощью Р.П.
Хрулевой — сначала коллеги и единомышленника, потом жены и верного друга —
Владимир Петрович разобрал и описал сокровища Дома, включая библиотеку, во
многом еще до того, как он стал музеем. Прочитал все тексты Волошина и о
Волошине, какие мог, — в печати и в рукописях. Вел картотеки опубликованных и
неопубликованных произведений поэта, дарственных надписей на книгах и
акварелях, библиографии и иконографии. Методично объезжал архивы в поисках
документов и материалов; просился с этой целью в Париж — не пустили даже за
свой счет. Собирал данные об окружении «владыки Киммерии», писал письма тем,
кто был или мог быть знаком с ним, просил поделиться воспоминаниями и передать будущему
музею какие-то артефакты. Добился передачи музею — в основном в дар — более 80
акварелей Волошина, десятков листов автографов, более тысячи книг (некоторые
вернулись в волошин-скую библиотеку через много десятилетий), сотен фотографий
поэта и нескольких тысяч фотографий Коктебеля. В книге приведен список
важнейших поступлений за 1975—1983 годы от 143 дарителей, который говорит сам
за себя.
Заслуги Купченко как собирателя,
хранителя, исследователя и публикатора заслуживают благодарности за сделанное и
изучения, как он это делал. С этим «как» связано второе измерение книги —
человеческое. Не зная, что за человек был Владимир Петрович, мы не поймем или
не вполне поймем остальное. Прежде всего это был энтузиаст, воплощение
«героического энтузиазма», о котором писал Джордано Бруно. Ситуация,
действительно, странная: ночной сторож Дома творчества днем читает писателям
лекции о Волошине и водит экскурсии по его дому, которые они слушают с
открытыми от восхищения ртами, публикует статьи в ведущих научных и литературных
журналах (Дом творчества хотя бы давал возможность заводить знакомства), а
зимой, когда его в «несезон» увольняют с работы, ездит — за свой счет! — по
архивам и библиотекам. Этот энтузиазм превозмог все — более чем скромный
достаток, отсутствие достойной работы (основная — экскурсовод и сторож),
капризы «Маруси», вечное недовольство начальства, интриги завистников,
редакторские и цензорские придирки, высокомерие столичных литераторов, заказной
«клеветон» в «Крокодиле» (органе ЦК КПСС!), недоверие местных властей,
завершившееся вмешательством КГБ с обыском и конфискацией части архива и
изгнанием из созданного им музея за год до открытия.
Все это побудило Купченко взяться
за перо летом 1985 года: «Не зная, долго ли осталось жить, я решил рассказать о
пережитом в Доме поэта» — не рассчитывая в то время на публикацию, но в
назидание потомкам, «ибо каждый личный опыт, искренне и достоверно
пересказанный, должен — в меру своей уникальности — хоть малой частью обогащать
коллективный опыт». Так начались «Воспоминания», работа над которыми, в
несколько приемов и с перерывами, продолжалась более десяти лет. Этот текст —
«по жанру исповедь, а во второй части — еще и отчет о проделанной работе» —
составил первый раздел книги. Необычное сочетание «исповеди» и «отчета»
оказалось удачным и уместным. Купченко рассказал о своей жизни и работе, ничего
не скрывая и не «затушевывая», подробно, но без лишних деталей, объективно, но
нелицеприятно, суховато, но не без эмоций — сложно добиться такого баланса!
Автор «назвал кошку кошкой» — поименно перечислил друзей и врагов, помощников и
завистников, покровителей (не себя — Волошина!) и гонителей, не жалея
«кинжальных слов». Здесь есть обида, но нет сведения счетов. К воспоминаниям
приложена подборка «Сторонними глазами» — отзывы печати о работе Купченко.
Большая часть книги — хроника
«Мой Коктебель», составленная самим Владимиром Петровичем из дневников, писем и
деловых бумаг в последние годы жизни. Непросто одолеть эти несколько десятков
авторских листов, напечатанных в два столбца, поскольку тонешь в изобилии имен
и подробностей. Может возникнуть вопрос: нужно ли предавать гласности все эти
детали, сколько бутылок «сухого» и с кем выпил автор, на какие горы поднимался,
по какой цене покупал картошку и как складывалась личная жизнь рослого
красавца-бородача? Ответ прост: Купченко сам подготовил текст к печати и хотел
видеть его изданным, а кому скучно или неприятно — может не читать.
Воспоминания, дневники и письма
Владимира Купченко — это еще и история жизни интеллигента при Советской власти.
Р.П. Хрулева в предисловии пишет о «нашем единоборстве» с ней. Относительно
происходящего в стране сомнений и иллюзий у них не было, и в выражениях они не
стеснялись: «Впечатление от Москвы: все разваливается по швам и чем кончится — Бог
весть! Детям нашим не позавидуешь» (12 января 1980; С. 455). Они читали и
хранили «тамиздат», слушали «вражеские голоса» (как, кстати, и «Маруся»!),
общались с диссидентами. Боролся ли Владимир Петрович против власти? Он боролся
«за» — прежде всего, за Волошина, за сохранение и изучение его наследия, за
публикацию его произведений, за создание полноценного музея. А также за право
не только свободно мыслить, но и свободно высказывать свое мнение, за право не
соглашаться. Его записки, несмотря на горечь многих страниц, тоже написаны
«за», а потому сообщают понимающему читателю мощный заряд оптимизма.
30 марта 1974 года Владимир
Петрович записал: «Работай, — сказала вчера Маруся. — Когда-нибудь еще и тебя
будут изучать». Это время пришло.
