Об авторе
| Мария Маркова родилась в Магаданской области в 1982 году. Окончила
филфак Вологодского педагогического университета. Предыдущая публикация в
«Знамени» — № 2, 2011. Живёт в Вологде.
*
* *
1.
Сегодня всему — и прозрачности слуха
и ясности зрения — сразу всему
приходит конец, но поющие глухо
осенние тени и крыши в дыму,
рябины чернеющей волглые гроздья
и гнёзда вороньи — как снимок в альбом.
Посмотрят альбом равнодушные гости,
и света конец отразится в любом.
2. Я —
зеркало, я не хочу разбиваться
и дую на пальцы, о спичке забыв.
Прощай, огонёк, мне пора просыпаться
среди кривоватых уродливых ив
на улице, где проживала когда-то,
смотрела в окно и пила корвалол,
где снега ноябрьского белая вата
скрывала земли развороченный стол.
3. Там
мальчики днём увлечённо играли.
О старые игры и смех над одной!
Никто и не вспомнит об этом. Едва ли
лет десять спустя, повернувшись спиной,
она содрогнётся, как будто прививка
снежком от забвения — раз и — спасла.
Прощай навсегда, семилетка, сопливка.
Ты всё растеряла, что помнить могла.
4. Я
помню картинку. Какая картинка!
Сквозь вилки деревьев — покрышки двора,
площадка для игрищ, одна четвертинка
земли и травы клочковатой кора.
Всё смешано с грязью — от края до края,
и черти — не дети — свистят за кустом.
Но кто-то под снегом один замирает
и ловит крупинки холодные ртом.
5. Сейчас,
в ноябре, я предвижу заботы
и жду холодов, но во сне, иногда,
у тени, стоящей под ивами, — «кто ты?» —
пытаюсь узнать что-нибудь, или льда
ломаю молочную корочку, или
конверт без помет нахожу на столе.
Зачем нас от воздуха вдруг отделили
и дали нам тело ходить по земле?
6.
Зачем в переулке над серой бетонкой —
пять метров от почвы, на веточке стриж —
в рубашке короткой, в рубашечке тонкой —
замёрзнуть недолго — ты, ангел, стоишь?
Ты снишься мне, самоубийца, ты мчишься
в провал, трёхколёсный скрипит лисапед,
ты плачешь, и сразу становится чисто,
и сразу вокруг разливается свет.
7. И
свет ты, и нет тебя, не было вовсе.
Набросив пальто, выхожу на балкон,
где спят над бечёвкой натянутой осы
у всех на виду и как будто тайком.
Их дважды травили, морозом пытали,
махнули рукой, а сейчас — тишина.
Малютки небесные тигры устали
и скрылись в бумажном гнезде у окна.
8. А с
холода — что? Что ни тронешь — приятно.
И лука перо, и капусты кочан.
У холода голос высокий и внятный.
Так счастье поёт и нисходит печаль.
Тепло приглушённое, в тёмной накидке,
а холод прозрачен, застенчив и пуст.
Пустых рукавов распускаются нитки
и виден весь мир сквозь безлиственный куст.
9. Но
как сохранить моментальные снимки,
в себе унести и куда унести?
Играли в снегу воробьи-невидимки,
а я не играла, стесняясь. Прости.
Я долго смотрела, как день проявляет
канавки и лапок следы, а потом
жалела, что больше никто не гуляет
и в чёрную ночь погружается дом.
10. В
какой же квартире, в котором подъезде
жила я, смущаясь? Когда? Почему?
Всё замерло и остаётся на месте,
а я не могу, но не вижу тому
причины. А что, если память — обманка,
ведёт в никуда, подавая мне знак,
и только одна незаметная ранка
саднит и саднит, не проходит никак?..
*
* *
памяти А. Сенатского
<…>
2. Была бы я птичкой,
стала бы петь
«аллилуйя».
Быстр — летит
снежок,
настигает — удар.
Снежные крепости.
Выводят прямую,
упрямую девочку на расправу —
в дар.
Возьми моё сердце. Большего не прошу я.
Замираю и жду предательского снежка
и смотрю сквозь ресницы мокрые, как из шубы
детская показалась твоя рука.
Если мы во дворе разминёмся одной минутой,
если хлопнут дверью, обвалится с крыши снег
и пойдут по следам хорошенькие юннаты,
не сбивая налипающий снег с ног…
Что случится,
есть ли чему случаться?
Здесь лежал на снегу человек, а потом пропал.
Разожми за спиною замёрзшие пальцы,
проследи, как дыхания лёгок пар.
3. Площадь
целая в центре сгорает.
Синим пламенем каждый объят,
но идёт себе, не умирает,
исчезает, попав в снегопад.
Скоро снимут
с деревьев гирлянды.
После долгих прогулок в снегу —
воспалённые нежные гланды:
«— Почитаете вслух? — Не могу».
Я могу представлять, как по картам
продвигается красный пунктир.
На одной из широт — с леопардом
изумрудный схватился мундир.
Корабли поднялись над проливом,
золотые сверкают бока,
или это с атласным отливом,
ослепляя, сверкают снега,
или куст у подъезда крахмальный,
и, к нему обернувшись, стою:
подарите халат госпитальный,
чтобы в нём прогуляться в раю,
или сделайте птицей, скажите
«ай да птица! откуда и как?»
и в прелестную книгу впишите
о гостившей невидимый знак.
Вот и друга зимой провожая
сквозь грунтовые воды путём
потайным, я хочу со стрижами
некрасивый освистывать дом
на какой-нибудь улице или
пусть на нашей, в июле, в жару.
Мы летим, мы забыли, забыли,
мы пугаем — смешим! — детвору.
У детей на щеках голубые
тени быстрые — птички летят,
а над ними такие глубины,
что от счастья теряется взгляд.
* * *
Кто
сконструировал подводное теченье
и воздуха бессмысленный виток?
Возьмитесь, духи, за столоверченье,
за разговоры вслух, за лепесток.
Одно желание! Оно — неисполнимо.
Одно гадание над воском темноты.
Заставить бы всех мучиться от грома
и превращаться в жёлтые цветы!
Свидетели, в тепло переведите
из холода, не спрашивая. Вы
всё видели: оборвана, раздета,
но не уходит свет из головы.
Не распускайся к вечеру, ослинник,
нашёптывая. Я и так боюсь,
что засмеюсь и встану на колени.
Нет, не боюсь.
* * *
И холодно, и
вьюжно, но
есть повторение и речи понукание.
Когда лошадка выдыхает пар, окно
запотевает. Белыми венками
зима плывёт вниз по течению, слепя,
зима дрожит, раскалываясь надвое.
Холодных кос струение до пят,
зудящий снег, зубцы хлорида натрия.
Сквозь сад к себе руками притянув
обеих матерей, поочерёдно жалких, —
о жизнь, о смерть! — я маленький зуав,
я звук, я всей любви анаколуф —
лежу, свернувшись, в ямке.
Как сладок
снег, слетающий ко мне.
Он неодушевлён, ему — равно.
Но слаще роза чёрная в вине,
но слаще роза чёрная в вине,
но слаще роза чёрная в вине.
Но-но.
Но-но! — и снова пальцем погрозила,
и снова вышла в беленьком, строга.
Высокий дом, где ангелы и зимы.
Струна мороза. Голоса дуга.
Я заболею, подхвачу простуду.
О зубы стукнет чашки холодок.
Так забери же поскорей отсюда
свой маленький чихающий гудок,
так забери и сделай флейтой, флейтой,
над городом тревожно проведи,
и каждому я стану Летой, Летой —
неизъяснимой музыкой в груди.
* * *
Снег
появился, а потом пропал,
но мальчик во дворе, замешкавшись вначале,
успел и снегом до ногтей пропах,
но убежал, когда его позвали.
А я стою под ледяным дождём, —
снег кончился на мне — нетерпеливый.
А я смотрю на самый ближний дом
и думаю о нём неторопливо.
Промокли ноги. Ноги, а-я-яй.
Замёрзли руки. С кем бы обменяться
всепонимающим и пристальным, за край
не заступая. С кем бы не бояться.
Но лучше так. Но лучше обогнуть
пятиэтажку, мимо ив безлистых
пройти легко и в темноту свернуть.
Но лучше гневно, яростно сверкнуть
и промолчать. Красноречиво. Чисто.
* * *
Осы прилетят
на сахар,
ястребы — на страх.
Осень, ломкая осока,
сморщенный горох.
В понедельник сон недолог,
и встаёшь, продрог.
Моря каменный осколок.
Белый потолок.
За воскресным шумом было.
Всё ещё вчера.
Я нашла, когда открыла
двери, два пера,
мёртвых ос в пыли солёной
и сухой букет,
словно мы идём по склону
сквозь горячий свет
к морю, травы собираем
и ещё поём,
всё идём по склону краем,
смотрим, шутим, обмираем
и ещё — поём.
* * *
Приезжай на
меня посмотреть.
Я сияю совсем ненадолго.
Я могу превратиться в красивого белого волка.
Я могу умереть.
Твой игрушечный поезд, бессонный поиск,
прииск в тайге, змейка — в комнате — сквозняка.
Столкнуться в августе, и травы — по пояс.
Узнать друг друга издалека.
Вологда
