Об авторе | Феликс
Абрамович Нодель, 1931 года рождения, — кандидат педагогиче-ских наук
(1973), 57 лет преподает литературу и русский язык. До 2011 года работал в
школах (сельской и рабочей молодежи, с преподаванием ряда предметов на английском
языке), в ПТУ, затем в московском колледже № 17. Много публикуется в
центральной периодике, постоянный автор «Знамени», прошлая публикация — «Два
берега одной реки» (2012, № 3).
Это не рецензия на «Путевой
блокнот» священника и ученого Георгия Чистякова, вышедший в издательстве
«Рудомино» в 2013 году к шестидесятилетию со дня его рождения. Как и другие
посмертные издания и переиздания написанного им, это — повод для размышления об
уникальной личности, о которой в редакционном представлении и вступлении
Екатерины Гениевой сказано:
«Будучи человеком глубочайших
знаний и культуры, отец Георгий проявлял удивительную способность прослеживать
связь между событиями, их истоки и отголоски в произведениях литературы,
живописи и архитектуры, в истории прославленных и безвестных святых XX века, в
судьбах людей, встреченных им на жизненном пути».
«…читаешь и не веришь, что один
человек обладал такой … властью над словом, умением соединить для
поверхностного взгляда казалось бы несоединимое». (Вместо привычного для
большинства изданий словосочетания «эта книга» — более уместные для данного
случая «отец Георгий» и «один человек»).
Пять лет назад, вскоре после
ухода из жизни о. Георгия, в предисловии ко второму сборнику его проповедей
составитель С. Лукьянова подчеркивает своеобразие пастырского служения столь
неординарного священника: «…болея проблемой, отец Георгий продолжал взывать к
нашим сердцам, делать нас не только своими единомышленниками … , но …
пробуждать и в нас осознание христианства как служения ближнему… Такое видение
его пастырства — горячего, непрестанного желания открывать своим чадам зерно
христианства … подсказывает, что проповеди отца Георгия должны прозвучать так,
как они произносились с амвона. Это делает его непосредственно присутствующим
среди нас» (Предисловие к «Блокноту» Екатерина Гениева озаглавливает: «Живой
голос отца Георгия»).
Как он служил в храме Космы и
Дамиана, вспоминают и другие его «чада»: «Он все понимал после двух слов, еще
до того, как мысль была высказана. Даже когда речь шла о нестандартных
ситуациях. Как будто он уже был в курсе».
«…его невероятная теплота, этот
свет души, этот неугасающий пламень участия, со-радования, со-горевания, эти
протуберанцы, вспышки любви — это подлинно плод его веры, работы его души».
Полнее всего мог
охарактеризовать своего многолетнего соратника близкий о. А. Меню настоятель
храма протоиерей Александр Борисов: «Шестнадцать лет … он отдал нашему храму…
Первый год он, человек с ученой степенью, широчайших познаний, преподаватель
вуза, был скромным чтецом. Затем год — диаконом и, наконец, священником… Он
умел удивительным образом сказать о каждой проблеме ясно и просто … , сочетал в
себе высочайшую культуру, высочайшую эрудицию, знание современных европейских и
древних языков, блестящее знание классической литературы и, конечно,
современной, человек, который удивительно быстро читал и обладал поразительной,
феноменальной памятью… Его служение было поистине героическим. Он был человеком
слабого здоровья, и ему приходилось себя все время преодолевать. И тем не менее
с самого начала жизни здесь, на приходе, он взял эстафету из рук о. Александра
Меня и продолжал служение в Российской детской клинической больнице… Отец
Георгий обладал замечательным даром сочувствия… поэтому… выстраивались такие
длинные очереди к нему на исповедь».
Как формировались многие из его
выше названных качеств, сам о. Георгий вспоминает, и не только в «Путевом
блокноте»: «Папа был человеком … очень быстрого ума. Он работал (я имею в виду
умственную работу, над какой-нибудь рукописью — он был математиком) не более
четырех часов в день. Но после четырех часов работы за письменным столом он
выходил уставший до такой степени, как будто он работал часов двенадцать. Таким
… умом он обладал, очень насмешливым и резким. И, конечно, это был потрясающий
собеседник и чрезвычайно интересный человек … очень многое я взял именно от
него, очень многому от него научился. И, в частности, читать, и много читать, и
внимательно читать он тоже меня приучил, с раннего детства читая нам с сестрой
вслух. По вечерам он забирал нас к себе в комнату … Сажал … рядом с собой и
читал нам вслух и романы, и повести, и книги самые разные: о путешествиях в
экзотические страны, на историческую тему и т.д. И вот я думаю, что этими
вечерами очень многое уже стало созревать в моем сердце, что сейчас мне
помогает жить и дает в жизни силы … моя мама … всю жизнь преподавала, 50 лет в
университете (биологию. — Ф.Н.) … я прежде всего благодарен своим
родителям ... , бабушке (выпускнице Высших женских курсов, филологу, знатоку
славянской палеографии и русской житийной литературы), теткам и вообще всем
людям, вокруг которых я вырос, за то, что с раннего детства они говорили со
мной серьезно … , не скрывали очень многого от меня и вообще видели во мне
человека…».
Став священником, он так
определил для себя основополагающие принципы (они сформулированы в сборнике его
проповедей): «Очень важно понять … , что не только мы, люди, верим в Бога, но и
что Бог верит в нас … как много надежд возлагает на каждого из нас Бог … , как
много Он ждет от каждого и каждой из нас. Через нас Бог творит чудеса…
… ни один священник не скажет:
вот от тебя ждет Христос этого, от тебя — этого, а от тебя — вот этого. Только
сами, — самостоятельно постигаем, а чего от меня сегодня ждет Христос…
… путь к Богу открывается
только для того, кто признает право другого на его взгляды…
Христос приходит в нашу жизнь …
, чтобы исцелить нас … от злобы и раздражения … , от того, что бушует … в нашем
сердце и разрушает как нас самих, так и людей вокруг нас …
… наша задача … — помочь тому,
кто рядом с нами … , сделать … что-то очень простое, очень конкретное, очень
доброе и ненавязчивое…»
Рассматривая в своем «Блокноте»
разнообразные явления культуры, о. Георгий Чистяков неизменно прозревает в них
Божественное. «Готическая архитектура, — пишет он, — неотделима от песнопения …
, от латыни … , от проповеди … в эпоху готики архитектура начинает … говорить
об устремленности человека ввысь, к небу … это эпоха, когда человек знал, что
он в силах взлететь в небо на крыльях веры…»
Глубокому и оригинальному
сопоставительному анализу поэтических произведений автор «Блокнота»
предпосылает такой тезис: «В памяти Божией нет ни времени, ни пространства.
Люди, находящиеся на другом конце Земли, вдруг оказываются так близки нам … ,
как будто они здесь, в этой комнате … Люди, давно умершие, ощущаются нами как
присутствующие здесь и сегодня».
В свете этого представляются
убедительными такие его суждения:
«И он (Бродский. — Ф.Н.)
не может никуда уйти из Божьей памяти, потому что он своими стихами
восстанавливает — как восстанавливает всякий художник … от Бога — вот эту
порванную связь между всеми нами».
«…если в стихах у Бодлера
доминирует тоска, то у Виктора Гюго это скорбь — глубокая, но какая-то чистая и
светлая. Он не такой человек, чтобы поддаться душераздирающей тоске, он был для
этого слишком открыт Богу…»
«Возвращение к безгрешной
природе, которая, по слову Д.С. Лихачева, упорядочена самим Богом…»
«Русь для Гумилева —
таинственная, верующая, «волшебница»…
В сознании и памяти автора
«Блокнота» «восстанавливается связь» между казалось бы различными творческими
индивидуальностями: «Философа Горация трагически прочитал … Бодлер. А затем
трагические стихи Бодлера прочитал юный Гумилев. Гораций, Бодлер, Гумилев … на
самом деле … представляют собой одно единое — поэтическое путешествие — … Не
выходя из собственного дома, за своим рабочим столом, человек может быть так
несчастен, как Гумилев злою петербурж-ской ночью … или Шарль Бодлер у себя в
Париже … , может быть так счастлив, как молодой Гумилев, писавший «Капитанов» …
и погружен в глубокую светлую скорбь, как Виктор Гюго…»
«В путешествии по темным аллеям
старинных русских усадеб нашими спутниками стали Дмитрий Сергеевич Лихачев со
своей книгой «Поэзия садов», Николай Гумилев, Иннокентий Федорович Анненский
(их стихотворения «Старина» и «Старая усадьба» перекликаются не только
названиями. — Ф.Н.) и, конечно же, Иван Алексеевич Бунин с его темными
аллеями» (а с ними и Н.П. Огарев. — Ф.Н.)
«Те же образы, та же тоска, и
небо, и взгляд поэта из окна, и молчание, которое объемлет мир … , размер … ,
настроение у Леопарди и Жадовской одно и то же».
Но это — «вечное». А что делает
Г. Чистякова «непосредственно присутствующим среди нас» и сегодня, в чем
слышится «живой голос» пастыря, родившегося 4 августа 1953 года и уже шесть лет
как нас оставившего, в наши дни? Казалось бы, он не мог застать того страшного
времени, правды о котором не скрывали от него близкие даже в детстве. А тем не
менее в проповедях его это звучало как лично выстраданное (я, крещенный им, так
и слышу его интонации и вижу его исполненное боли лицо):
«Советская власть поставила
карачаевцев вне истории … здесь было истреблено все…
…в Бутове, на так называемом
Бутовском полигоне, а в сущности, в том месте, где погребены мученики 30-х
годов, те, кто был расстрелян НКВД — причем они прямо туда привозили этих
будущих святых … , этих праведников и мучеников и расстреливали их там около
ям, чтобы не везти их тела мертвые, чтобы они просто падали в эти ямы, которые
… сами рыли для себя…
Сотни священников в 20—30-е
годы были убиты следующим образом: их выводили на мороз и обливали водой, пока
они не превращались в ледяные статуи…
…шли раскулаченные босиком
зимой более семидесяти километров от станции железной дороги до …
Каргопольского лагеря…
…в Заполярье или в Сибирь, в
зоны вечной мерзлоты, где погибали сначала их дети, потом они сами … написано:
раскулаченный — 3 месяца, или раскулаченный — год два месяца, а дальше идут
раскулаченный — 78 лет, раскулаченная — 82 года…» (о. Георгий побывал в тех
местах: в Каргополе, где «о том, что было здесь в 20—50-е годы, никто не
помнит. Об этом как-то не принято вспоминать, говорить и даже думать, а тем
более рассказывать детям или внукам», в Кучино, где был открыт мемориальный
музей истории политических репрессий, который ныне накануне закрытия.
И когда Зюганов на рубеже XX и
XXI веков заявил, что нашей стране каяться не в чем, о. Георгий в проповеди
2001 года как бы ответил ему: «Именно наша страна вскармливала террористические
режимы … и Саддам Хусейн, и Асад младший … , и полковник Каддафи, и многие
другие страшные диктаторы — это наши выкормыши … сразу после победы над Германией
Сталин и его администрация начали душить Восточную Европу … , один за другим
организовывали государственные перевороты в Румынии, в Чехословакии, в Польше…
И приводили там к власти своих псов, которые устраивали там то же, что было у
нас в 1937 году … кровью залили Венгрию в 56 году… А в 68 году? Когда Брежнев
бросил войска растаптывать чехо-словацкую демократию?»).
О. Георгий Чистяков,
насмотревшись на ощутимые следы того страшного прош-лого, о котором вряд ли
будет внятно сказано в будущем «едином учебнике истории», тем не менее, как
«пастырь добрый» (хотя и не всепрощающий), утверждает: «Потому и жива Россия,
что есть в ней … удивительные энтузиасты, а на самом деле просто подвижники». В
их числе — близкие ему по духу ученые, как, например, его учитель, «странный
бездомный опальный профессор Аристид Иванович Доватур» (кого «весь
петербургский университет очень любил»), или Юзеф Ганционович Никилевич,
профессор физики, который, попав в интернат для глухих детей, разработал для
них специальные компьютерные программы, или Мария Пиккель, доктор медицинских
наук и профессор, которая, выйдя на пенсию, открыла для себя Рильке, начала
переводить (и не только его, но и Рембо, и Гейне, и Верлена) и сделала лучший в
мире перевод его «Часослова».
Это все светила науки. Но
многое роднит их с «просто подвижниками» из, казалось бы, самых обыкновенных
людей, таких, например, как «Галина Александровна Данилова, маленькая
болезненная женщина» («инвалид сама, она работает с детьми-инвалидами и с
молодыми людьми, страдающими генетическими заболеваниями, занимается с ними
рисованием…, создала изостудию для детей-даунов … , устраивает выставки их
работ»), или «Зинаида Павловна Варюшина, талантливая художница, всю жизнь
занимающаяся вышивкой и создавшая здесь (в детском доме. — Ф.Н.) кружок
вышивания». О нелегком труде этих «педагогов дополнительного образования» и их
коллег в яслях, детсадах, школах и институтах в сборнике проповедей о. Георгия
говорится как о «благословенной работе … это действительно работа на обновление
жизни… Как можно много сказать, до какой степени … сердце человеческое
пробудить и как-то ориентировать человека действительно на что-то очень
важное».
Есть в «Блокноте» места,
особенно современно звучащие, заставляющие вспомнить репортажи из мест
заключения М. Ходорковского и серии очерков о «Руси сидящей» О. Романовой. Речь
— о руководителях разного рода «воспитательных заведений». Разве не педагоги
Борис Иванович Федотов, Михаил Васильев, Александр Щербинин, Николай Максимович
Коростелев и Александр Петрович Мирошкин?
О первом из них «с возмущением
воскликнул один из бывших партийных боссов Пскова: «… совсем с ума сошел.
Превратил тюрьму в санаторий» (в самом деле: спальные места у всех, душ,
изолированные туалеты, пекарня и пельменный цех, в котором работают
заключенные). Второй и третий — «настоящие интеллигенты … , похожие, скорее, на
врачей, учителей…» Все трое «думать стараются не о том, за что сидит тот или
иной их подопечный, но о том, что с ним будет после освобождения» (в «СИЗО-I —
есть теперь комната для молитвы и начинается строительство церкви … первую свою
задачу они видят сейчас в том, чтобы построить рядом с СИЗО реабилитационный
центр с различными мастерскими и общежитием, а затем, получив землю в одном из
совхозов области, организовать там колонию-поселение»).
«Подполковник Коростелев создал
в … колонии (туберкулезной в Томске. — Ф.Н.) такую атмосферу, что
человек не чувствует здесь себя ущемленным … , здесь создана какая-то новая, не
гулаговская атмосфера». А «благодаря трудам Александра Петровича Мирошкина
(которого в девичьей колонии «все называют просто Петрович») здесь регулярно
устраиваются концерты … , активно работает не только школа, но и
самодеятельность. Девочки учатся в профтехучилищах … , здесь все читают, причем
по-настоящему много читают».
Конечно, и сегодня «кое-где у
нас порой» такие встречаются, однако преобладают совсем другие «педагоги».
Потому и поминает их (в любом значении этого глагола) о. Георгий по фамилии и
имени (многих — и по отчеству), чтобы остались в человеческой (и Божьей) памяти
те, кто, может быть, не совершил подвига, но «сделал что-то очень простое,
очень конкретное, очень доброе и ненавязчивое», будь то кружок вышивки,
рисования, выставка рисунков даунов или близкое к идеальному СИЗО (оказывается,
и такое возможно).
Жанр, провозглашенный в
названии книги, в полной мере оправдывается. Ведь в блокнот мы «для памяти»
заносим то, что хотим надолго сохранить: фамилии, имена, наблюдения, мысли. И в
умении о. Георгия «соединять (по слову Л. Толстого — “сопрягать”) казалось бы
несоединимое» я вижу главное достоинство его «Путевого блокнота».
