Об авторе | Лариса Ивановна Новосельская родилась на
Кубани. Была главным редактором газет «Вечерний Краснодар» и «Улица Красная». В
«лихие» 90-е открыла собственное книжное издательство, опыт построения «малого
бизнеса» и лег в основу этого очерка. Живет в Краснодаре. Автор «Знамени» с
прошлого года, см. очерк «Кубанские казаки на Krasnaya street» (2012, № 3).
Российский предприниматель —
это человек, которого
постоянно грабят и унижают
(Из интернет-словаря 2010 года)
На стареньком «Фольксвагене» мы мчались из Берлина так стремительно, как
будто за нами гнался Интерпол. Коснувшись бетонных плит, ведущих к Гомельской
таможне, машинка, купленная по объявлению в газете «Die zweite Hände», захрипела, как загнанный конь, зашипела, как
рассерженная кошка, но водитель ей спуску не дал — поддал газу! Шутки шутками,
но от этих фрицев всего можно ожидать. Вот кто бы мог подумать, что в земном
раю, где воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, площади сияют синими озерами
и даже надписи на мусорных контейнерах звучат как строчки из Гейне: Weißglas
— Grünglas-blaues Glas, водятся такие бездуховные, нет, бесчеловечные
типы! И в голову опять полезли пренеприятнейшие воспоминания…
— Швуле! — крикнула моя подружка,
вернувшаяся с дипломатических переговоров со своим доселе благопристойным и
респектабельным соседом, который каждое утро широко и резиново улыбался ей при
встрече.
— Швуле! — еще раз, погромче, чтобы
поняли граждане, не владеющие немецким языком, повторила она, а потом снизошла:
— Гад! Хочет тыщу марок!
— Как тыщу марок? — опешили мы. —
За вмятину на дверце, которую Андрей хотел выпрямить кулаком?
— Я же говорю, швуле, — пожала
Ольга плечами.
— И что теперь нам делать?
— Не знаю, что делать. Он будет делать
экспертизу. В общем, сидите и ждите! — подытожила Ольга, которая плохо
разбиралась в законах своей новой страны. Потому что иначе дала бы другой
совет: не волнуйтесь, за все заплатит страховая компания.
Ее сосед, наоборот, отлично
разбирался в законах, но не хотел упустить случая развести лохов на деньги.
Таким образом, мы были первыми, кто проколол радужный пузырь эмигрантских
иллюзий наших друзей: страну в рай, а людей в ангелов превращает не
богоизбранность, а умные, равные для всех законы.
В ожидании технической экспертизы,
которой грозился «швуле», мы безвылазно просидели в Германии десять дней,
страшно надоели хозяевам, разрушив их размеренный бюргерский быт (в двадцать
один ноль-ноль отбой, в шесть ноль-ноль подъем, по возвращении домой — просмотр
«Формулы-1», — и никаких разговоров о работе!), потом прыгнули в «народный
автомобиль», принесший нам столько неприятностей на чужой стороне, и помчались
во весь дух по направлению к границе.
…Будем объективны: не только
неприятности в Европе гнали нас в Россию, но и нетерпение. Дома, в тихом,
шелестящем тополями Краснодаре, разворачивалось Дело — большое, настоящее,
которое должно было вывести страну на дорогу европейской цивилизации, а нашу
семью — в списки журнала «Форбс». Конечно, о рейтинге богачей мы тогда и слыхом
не слыхивали. Желание привести в порядок страну ощущалось куда сильнее.
Начиналось яркое, живое, духоподъемное время, которое вошло в отечественную
историю под разбойничьей кличкой «лихие 90-е»…
О лапотном гламуре и русском
сексе — бессмысленных
и беспощадных
Тоталитарная страна — как продукт в
вакуумной упаковке: он сколько угодно может храниться в девственном состоянии и
мгновенно портится при вскрытии. Пока мы, как сказочное царство, жили «за семью
горами», думая, что «за морем люди с песьими головами», то соблюдали кое-какие
правила приличия и чтили моральный кодекс строителя коммунизма, списанный, как
известно, с христианских заповедей. Как только занавес упал и перед нами
заблистала огромная, заваленная не только мороженым хеком и «столовым», то есть
абсолютно несъедобным, маргарином, Мировая Витрина, мы сначала впали в
кататонический ступор, а потом ударились во все тяжкие…
Директору бывшей типографии
Краснодарского крайкома КПСС (его уже нет в живых, поэтому не буду называть имени,
да и мужиком он был отличным) кто-то сильно искушенный в вопросах бизнеса
посоветовал ударить эротикой по дикому, еще пустынному рынку газетно-журнальной
продукции. Сейчас, когда киоски завалены глянцевыми «караванами», а деловую или
полезную информацию можно разыскать только между строк о том, как поссорились
Анжелина Джоли с Брэдом Питтом, страшно представить, что до Краснодара тогда не
долетал даже «Спид-инфо» — первенец отечественного, сугубо медицинского секса.
Так что, когда директор крайкомовской типографии дал отмашку бригаде
фотографов, а те сняли (другое слово тут не подберешь) нескольких натурщиц и,
тиражом под триста тысяч экземпляров, залепили первый номер кубанского глянца
под незатейливым названием «Клубничка», вся типография потирала руки в
предвкушении баснословных барышей.
Как жаль, что не сохранилось у меня
ни одного образчика тех «веселых картинок», уж очень далеко пришлось их
запрятать от детей! И дело было даже не в слишком откровенных позах
«клубничек», а в неком вульгарно-комическом эффекте, который производило это
уродливое дитя свободы. Представьте девиц с Ростовской трассы (краснодарский
аналог Тверской калибром пожиже), в черных слегка стоп-танных туфлях от фирмы
«Скороход», возлежащих на простынях из ивановских ситчиков и в некоторых местах
прикрытых ватными одеялами, заправленными в цветастые пододеяльники, — и вы
поймете, что иначе как порнографией этот образчик «лапотного» гламура никто не
называл. В широкую продажу «Клубничка» не поступила и, по слухам, принесла
типографии огромный убыток.
Да, не один широкий замах натыкался
в то время на русские «авось» и «небось», которые почему-то были обязаны
немедленно встроить нас в систему капитализма! Вот еще один печальный пример:
Николай Петрович, назовем его условно Тихонов, врач по профессии и пассионарий
по призванию. В начале славных дел он ринулся в политику, как морж в прорубь:
баллотировался в местные органы власти, районные, краевые. Его, потомственного
интеллигента, подвел интеллект, делающий речь трибуна пугающе сложной для
участников митинга, хорошо откликающихся лишь на одно слово: «Даешь!».
Проиграв одни за другими все
мыслимые и немыслимые выборы, наш неугомонный герой пошел в бизнес, и, честное
слово, это решение оказалось больше, чем ошибкой, — преступлением! Нет, нет,
обошлось без криминала и ни одно животное в процессе создания и закрытия фирмы
не пострадало. Но согласитесь: продать только что достроенную дачу, машину и
обменять все на содержимое огромных деревянных ящиков, которыми веселые
нетрезвые грузчики забили просторный арендованный склад на окраине города, —
это было сильным, но необдуманным ходом. Одно дело начать свой бизнес с чужих,
то есть государственных капиталов — от приватизации сталелитейного завода до
«точки» на рынке или заброшенного пустыря на окраине города. Другое — поставить
на кон все, что нажито…
Но для честных людей разве есть
выбор? Если ты не приказной крючок, не функ-ционер, допущенный краем глаза
заглянуть в муниципальный реестр и выпросить у начальства ма-а-аленький, по
чину, объектик — да хоть пивной ларек вон на том углу, — другой дороги у тебя в
отечестве не было, а, вспоминая замечание Василия Розанова о том, что в России
вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь
«обобрал», — боюсь, что не будет.
Но вернемся к нашему герою и
откроем тайну деревянных ящиков на арендованном складе: в них находилась
вычислительная, как модно было тогда говорить, техника. Но какая?!
Вознамерившись открыть в городе
компьютерную фирму (здесь наш герой не промахнулся — их было на то время
сам-две), Николай Петрович закупил огромную партию отечественных машин под
названиями «Искра», «Турбо» и «Ассистент». И это в те времена, когда фанаты, да
и просто пользователи, уже откликались только на пароль «IBM»!
Думаю, что, решив разыграть
патриотическую карту, Николай Петрович канализировал свои политические амбиции
в бизнес, и рынок ему этого не простил: со склада ушел к покупателю один (1)
компьютер Смоленского завода, остальные ящики остались нераскрытыми.
Излишне говорить, что не только
прибыли не извлек наш герой из своего бизнеса, но и дачи больше никогда не
построил.
…Люди — большие индивидуалисты,
оттого их воспоминания о конкретных событиях так разнятся между собой и так
трудно разрозненные пазлы собрать в достоверную картину. Вот и лихие 90-е
запомнились многим как фрагмент старого фильма «Дом, в котором я живу».
Помните? Пара беспечных влюбленных идет по предрассветной Москве, и вдруг за
спиной у них прямо на небе вырастает огромная огненная цифра: «1941»…
Наверное, моему другу, потерявшему
работу главного инженера компрессорного завода и вынужденному торговать в
Польше бельевыми прищепками, вентиляторами и прочими изделиями еще теплящегося
российского производства, время свободы врезалось в подсознание вот такими
горящими письменами. Тем более что сейчас он работает главным специалистом
водоканала, получает приличную зар-плату, греется у костерка, куда постоянно
подливается маслице из бюджета, и с энтузиазмом поет в хоре голосов,
проклинающих время очередной недолгой оттепели в суровой стране...
И таких людей, похоже, большинство.
Не в смысле маслица из бюджета, а в смысле отвращения к тому редкому,
редчайшему в истории России времени, которое заставило Илью Муромца слезть с
печи, мобилизоваться, собрать в кулак свою волю и принять самостоятельное
решение: с кем вы, мастера культуры, физкультуры, а также рабочие и колхозники?
Твари ли дрожащие или право имеете? Не с топором бегать, упаси Боже, хотя,
согласно новым источникам, объявляющим себя историче-скими, улицы больших и малых
городов страны в лихие 90-е прямо-таки устилались трупами, а управлять своей
жизнью, в том числе руководить властью, как ни сакрально звучит это священное
для обывателей слово, — избранной, легитимной, сменяемой. Именно управлять:
требовать калькуляции на расходы, принимать балансы, квартальные и годовые, — а
не просить милостыню на нищенскую пенсию при нефтегазовом изобилии.
Кстати (или некстати), о Германии:
пока мы сидели, забаррикадировавшись в берлинской квартире, по радио ежедневно
распекали какого-то начальника тюрьмы, который, вопреки протесту общества
налогоплательщиков, построил во вверенном ему учреждении бассейн...
Бедные мы, бедные!
Оптимист — это плохо
информированный пессимист
Первая налоговая проверка (через
год после открытия частного газетно-журнального издательства) ожидалась без
волнения: вот она я, директриса, она же главный редактор, вся как на ладони.
Скрывать нечего, бизнес прозрачен, словно пленки, на которых мы распечатываем
газетные полосы для типографии. Бухгалтер с утра до вечера стучит дятлом по
калькулятору, резво бегает в банк, раз в месяц стоит перед окошками
таинственных фондов и, пугая меня, иногда произносит магиче-ские заклинания:
«НДС, ИНН, КПП». На меня — «художника слова» — эта абракадабра действует, как
распятие на черта: я съеживаюсь, скукоживаюсь и чувствую себя
инфузорией-туфелькой в окружении зубастых акул. Завидую всем, кто имеет
техническое образование: они хотя бы простую смету могут составить, прайс-лист
расписать… Пытаюсь прислушаться к совету бывшего военного, а ныне владельца
процветающей типографии, эксплуатирующего в качестве бизнес-идеи мудрое
солдатское правило «Бери больше, кидай дальше и отдыхай, пока летит»:
— Называйте клиенту самую большую
сумму, которая приходит вам в голову. Если человек не падает со стула, значит,
вы взяли его тепленьким, — он согласен!
Тут уже мной, для которой «больше
тыщи — миллион», овладевает нешуточная паника. Какую цифру называть? Я их так
мало знаю! И вообще, просчитывая печать листовки или брошюры, испытываю
единственное стремление: уменьшить расходы заказчика.
«Зачем брать за художественное
оформление обложки? — спрашиваю я сама себя. — Подумаешь, найти картинки в
Интернете и расположить их на листе, — велика работа! А вот эта графа к чему:
(пользуюсь образцом, добытым у друзей-конкурентов) — «редакторская правка»? Я и
так должна читать все тексты, и необязательно за это брать деньги…»
Хорошо, что рядом сопели за
компьютерами молодые коллеги-журналисты, не столь щепетильные ребята. Полосу за
полосой, номер за номером они верстали газеты, которые у нас расходились по
киоскам «Роспечати», а далее по читателям, как горячие пирожки. Сейчас страшно
представить не федеральные — областные тиражи 90-х: «Сыщики и воры» —
25 000, «Теневая сторона» — 20 000, «Тема» — 30 000 экземпляров!
Не будь этих газет — разумеется, с оттенком желтизны (на фоне нынешних
«Скандалов, интриг, расследований» этот цвет выглядит младенчески розовым),
анекдотами и «Клубом одиноких сердец», куда без конца строчили письма и
пионеры, и пенсионеры, не прикупили бы мы по случаю два новехоньких ризографа и
один «макинтош», который потом оказался ай-би-эм-несовместимым и простоял в
углу как памятник лоховству нашего сисадмина, а по совместительству редактора
газеты «Авторынок» Егора Булгарина — трепетного румяного юноши, который
постоянно зачем-то повторял: — У меня папа — режиссер! — Как будто это
позволяло сдавать ему номер в типографию не по графику, а на неделю позже…
Но как же весело мы жили! И не
только потому, что были молоды.
Надежда, порыв, бодрость — какой
мистический коктейль свободы разливался в воздухе! Щека, остужаемая морским
ветром, соленые брызги, летящие в лицо, этот контрастный душ остужает тебя, но
и бодрит. Грудь набирает свежего воздуха и задерживает его, не хочет отпускать…
Фу-у-у, какая сентиментальщина
лезет в голову, когда вспоминается тот подъем, который заставлял проводниц
поездов дальнего и ближнего следования заваривать душистый чай и вылизывать до
блеска плацкартные вагоны, домохозяек — разбивать биваки вдоль трассы «Дон» и
печь для проезжих вкуснющие пирожки… А что за бум случился с открытием
общественных туалетов?! Начинали действовать законы рынка: в первую очередь
заполнялись пустующие ниши. Кстати, о туалетах: на по-следнем издыхании нэпа, с
начала «тучных» 2000-х, именно они закрылись в первую очередь и, как видно,
если не до новой оттепели в России, то навсегда. (Кто проезжал по трассе
Будапешт — Вена и видел, как на ваших глазах какой-то хитрый механизм обмывает
сиденье унитаза, обеззараживает его ультрафиолетом, одновременно взмахнет
рукой: эх, Расея-матушка, похоже, так и валяться тебе в канаве рядом со
столбовой дорогой цивилизации)!
А ведь был свет в конце туннеля, и
он разгорался все ярче, и от него явственно исходило тепло…
…Но пришла Алла Олеговна.
Лихая налоговичка, тетка лет
пятидесяти — бывшая спортсменка, комсомолка и где-то даже красавица. Мое
неискушенное проверками сердце даже не участило ритм. Насторожила некая
бесцеремонность в том, как наша проверяющая явилась прямо посреди обеденного
перерыва и, глядя на студенческие кульки с бутербродами, брезгливо сморщила
нос:
— Вот это и все?
Ребята по отмашке резво побежали за
закуской, потому что выпивка, оказывается, подразумевалась само собой.
К сожалению, я не принадлежу к тем
счастливым людям, кому спиртное, даже наимоднейший в те времена ликер
«Амаретто», придает бодрости и блеска в глазах. (Что тоже является огромным
минусом для отечественного бизнесмена, «решающего главные вопросы» на пирах
Валтасара). Спасибо бухгалтерше, которая, кстати, жила в адыгейском ауле и,
приезжая в Краснодар на работу, быстро, как Райкин, перепрыгивала прямо на
автовокзале из длинной черной юбки в кокетливые голубые джинсы. Так же быстро и
охотно она взяла на себя развлекательно-гастрономическую часть ревизии. Что,
впрочем, не спасло нас от полного провала по всем балансам.
Я до сих пор не могу уразуметь, в
чем нас обвиняла Алла Олеговна. Но суммы озвучиваемых ею штрафов росли с каждым
днем экзекуции, растянувшейся сначала на две, а потом и на три недели. Три
недели мы дрожали, страдали бессонницей, кормили-поили нашу незваную гостью,
которая, видя перед собой полнейших санта симплицитус, надувала щеки и
куражилась. Я так издергалась-исстрадалась (пугает ведь неизвестное, а не
страшное!), что почувствовала в себе зреющий комплекс «любовь жертвы к палачу».
«Аллочка Олеговночка», как уже не
говорила — пела мой бухгалтер, то требовала везти неподъемную кучу документов в
инспекцию на другой конец города, то являлась под вечер сама и вела долгие
разговоры о неотвратимости наказания, обеспечивая нам чудную бессонную ночь…
Вспоминая весь этот ужас, я задаюсь
только одним вопросом: как за столь краткий период жития капитализма в новой
России так быстро развелась порода пауков, готовых в любой момент уволочь
несчастную муху-частника в уголок и высосать из нее всю кровь? А может, эти
мохнатые вампиры давно плели сети и только дожидались удобного момента?
Четыре дырки — два стежка, или
Эркюль Пуаро как аргумент
Сегодня я, в отличие от молодых
предпринимателей, которые с энтузиазмом увешивают воздушными шарами вход в
арендованный Эдем, а через месяц-другой, получив щелчок по носу, тихо уползают
в мало-мальски государственное убежище, где хоть душно, но тепло, кажется, знаю
ответ. И он заключается не только в коррупции, как уже сейчас можно назвать те
жалкие сто долларов, которыми мы, долго не понимающие прозрачных намеков,
отбились от грозного ревизора, а совсем в другом…
Однажды в темном коридоре
краснодарской коммуналки, где с некоторых пор располагалась редакция, нас
поджидала отнюдь не любовная записка, приколоченная кнопкой к стене: «Господа
капиталисты! Не смейте кипятить чай на моей печке!» Мы долго хохотали,
передавая из рук в руки творение угрюмого соседа-пенсионера, который и жил-то
на даче, и в городе появлялся раз в год. Но когда обнаружили, что из газовой
плиты вывернуты все конфорки, озадачились. Но… купили элект-рочайник и про
соседа забыли.
Зато он про нас помнил. И появлялся
всякий раз то в лице бдительного участкового, требующего немедленно снять с
нашей собственной приватизированной стены вывеску, «нарушающую» закон о
рекламе, то специалиста по архитектурному надзору, грозно вопрошавшего, как
смели мы обложить декоративным камнем саманный фасад здания, нарушив тем самым
исторический облик города, то техника из коммунхоза, который радостно выписывал
штраф за неубранный клочок тротуара, когда вокруг громоздились горы грязного
снега…
Мы выдавали сами себе путевые листы
на частный автомобиль(!) и не смели списать на него, развозящего по складам
газеты, ни литра бензина! Оплачивали огромные счета за утилизацию
люминесцентных ламп (имели две штуки, ни разу не поменяли) и чуть не половину
годового бюджета отдавали за «Экологический паспорт предприятия». Заключали с
мэрией кабальные договоры на вывоз мусора (корзинка бумаг за неделю) и, помимо
обычных коммунальных платежей, отдельно платили водоканалу... Etc, etc, etc...
А были ( и остались!) еще требования к документации. Например, заменить в
отчетах «е» на «ё», сшивать бумаги особой сшивкой «четыре дырки, три стежка»… Я
не шучу, спросите у любого бухгалтера!
Так ведь это еще мы не касались
продуктов! Те, кто зависим от санэпидстанции, ветслужбы, медосмотров и пр. и
пр. — вот настоящие мученики! «Проверки ежедневные! Придраться можно к чему
угодно!»
— Мы вырабатывали 300 кг балыка,
селедки и других видов рыбы в день. Из них 30, а то и все 50, раздавали
контролирующим органам, — вспоминает директор перерабатывающего завода. —
Естественно, продержались недолго. Я, наивный, думал, что кто-нибудь из
администрации пригласит, спросит, чем помочь, все ж таки какая-никая
промышленность в районе, рабочие места, возможность расширения производства, но
так и не дождался. Начальству главное в своем кресле удержаться, а остальные —
горите синим пламенем!
Каждый, повторяю, каждый наделенный
мало-мальски властными полномочиями (а число таких за времена «демократии»
выросло, по некоторым источникам, в шестнадцать раз!) норовил открыть ногой
дверь, и, глядя чекистским взором прямо в глаза руководителю, поинтересоваться:
«А что это вы тут делаете, а?». И несчастный, в отличие от персонажа всем
известной комедии про пионерлагерь, не смел прикрикнуть: «Иди, иди отсюда!», а,
запинаясь и краснея, начинал объяснять, что «мы сидим, никого не трогаем,
примус починяем»…
Ну, могла ли я, наивная, как щенок,
долгие годы строчившая проникновенные статьи «на темы морали» и почему-то
уверовавшая, что население страны с многовековыми традициями рабства захочет
свободы, то есть личной ответственности за принятие решений, — даже отдаленно
догадываться обо всех бюрократических крючках, на которых подвесят частного
предпринимателя? Могла ли предвидеть, что меня даже судить(!) мировым судом
будут за то, что «не осуществила перевод помещения издательства из жилого в
нежилой фонд»?
А ведь только порадовалась, что
избавилась от дорогущей аренды (в ту пору на региональный рынок хлынул
московский глянец, и наши «Сыщики и воры» приказали долго жить), только
перевезла компьютеры и принтеры в просторную тридцатиметровую комнату в центре
города и свила уютное издательское гнездышко... Вот пуля пролетела, и ага?
Отдать «родовое гнездо» в нежилой фонд — значило уложить в гроб бабушку,
которая ради моего бизнеса съехала на дачу!
Да, работать в собственной квартире
было строго запрещено. А что разрешено? О, много всякого интересного: пить, не
просыхая, горькую, устраивать драки с поножовщиной, собирать алкашей со всего
квартала и пьяными голосами орать песни… То есть делать ровно то, что делали
мои соседи по коммуналке, не подвергаясь ни малейшей обструкции со стороны
запретительно-нервотрепательных служб.
— Но это несправедливо!!! Почему вы
поддерживаете лентяев, а не тружеников? У Эркюля Пуаро офис в собственной
квартире, и никто к нему не придирается, — тщетно митинговала я на заседании
административной комиссии. Старые коммунисты сидели непреклонно, глядели
высокомерно, всем видом выражая: «Господа капиталисты! Не тяните свои грязные
руки к нашим газовым конфоркам!». И я удрученно замолкала, понимая, что с таким
же успехом могла привести в пример профессора Преображенского — классового
врага России на все времена.
Говорят, года три назад вышло
какое-то послабление с жилым-нежилым фондом. Увы, как всегда, поздно. Потому
что те, кто мог бы успешно работать в своей квартире: шить, вязать, за детьми
присматривать, турпутевки продавать, — теперь попивают пивко, а то и чего
покрепче. Они избавились от «госстраха» — страха перед государством с его
излюбленным лозунгом: «Инициатива наказуема!», смирились со «стабильностью» и
вполне счастливы. И в самом деле: зачем прилагать столько усилий ради свободы,
когда она — на расстоянии вытянутой к столу руки: «С утра выпил — весь день
свободен»?
Друг мой Колька
Костер долго не разгорался. Огонь
высовывал язык и, лизнув толстую, обуглившуюся по краям папку с бумагами,
уползал в черноту старого пепла. «Невкусно? — пошутил кто-то из домашних. — Кто
бы мог подумать, что старая бумага так плохо горит»...
Вздохнув, я открыла скоросшиватель,
и уже по одной стала подсовывать огню вырванные с мясом бумажки. Дело пошло:
костер перестал капризничать и повеселел, хотя погребальный процесс затянулся.
И приобрел почти философский оттенок, вплоть до появления смешных вопросов в
стиле «если б снова начать» и утешительных ответов «Все имеет свое начало и
свой конец».
Да, процесс «ликвидации» (слово-то
какое кровожадное выдумали!) напоминал долгие русские поминки, отвлекающие от
горя. Только один пример: переплата государству налогов в размере двадцати
тысяч рублей не уравновесила недоплату в три рубля пятьдесят копеек, из-за
которой бдительные налоговики «арестовали» счет в банке и потребовали кучу
бумажек для его «освобождения». За девять месяцев нервотрепки (озвучиваю этот
срок специально для тех, кто, соблазненный теорией «одного окна», вздумает, не
просчитав риски, быстренько соорудить малое предприятие), горе действительно
ослабло и даже превратилось в детскую радость от небывалого, тотального
облегчения! Но каков парадокс?! Тогда, в 92-м, восторженно приветствуя свободу,
я начала свое дело, сейчас, двадцать лет спустя, в поисках той же свободы, я
его уничтожила?! Получается, колесо истории провернулось, и «мировой русский
порядок» восстановлен? Пусть Муромец сидит на печи и не рыпается?
Но прочь, прочь злые мысли. Расставаясь
с прошлым, нужно его прощать и пом-нить только хорошее.
Вот полетела в огонь пачка путевых
листов… И сразу перед глазами возникла забавная мордашка общего любимца,
водителя Кольки с говорящей фамилией Дятел. Придя к нам, Колька был пустой, как
ствол того дерева, который долбит одноименная птица. Да и какой к черту
наполнитель, если отец бросил пацана в пятилетнем возрасте, мать вечно то ли
болела, то ли выпивала, жил он в типичном местечке «Облако — рай», станице
Марьянской, и единственным светлым пятном в его жизни была служба в советской
армии?
Однако хитрые черные глазенки,
которые стреляли во все стороны, выдавали скорость, с какой заполнялись файлы в
голове Дятла, а природная смекалка и ухватистость делали его незаменимым
работником. За все за это журналистский коллектив стал выказывать «сыну полка»
безграничную любовь и баловать его то кожаной курткой, то приличными часами, а
то и просто печеньками с конфетками. Теперь-то я вижу эти наши косяки и могу,
подобно героине «Настойщика» Киры Муратовой, воскликнуть: «Люба, Люба, сами мы
во всем виноваты…». А тогда…
Мы даже не сразу осознали, что
куда-то вдруг запропастились наши постоянные заказчики. Что ризограф, уютно
стрекотавший в углу и приносивший нам хоть и маленький, но ежедневный доход,
молчит, как партизан, тогда как горка бумаги рядом с ним превращается в пологий
холмик.
Друг наш Колька, любимый сын полка,
попался через три недели, когда Егор Булгарин случайно заскочил выходным днем в
офис. Тут-то он и застал потерянных клиентов, стоящих в очередь к разгоряченной
от нагрузки мини-типографии, которой так же лихо, как черной «шестеркой»,
управлял наш Дятел.
Сказать, что по нашим
прекраснодушным мечтаниям о братании человечества был нанесен сокрушительный
удар, — значит, ничего не сказать. И поделом! Сантименты и бизнес — вещи
несовместные. Как сказал олигарх средней руки, добившийся, в отличие от меня,
всяческих успехов: русский народ воровать не отучишь. Надо уметь не создавать
условий для воровства.
От себя бы я добавила: а сколько
еще всего надо уметь! Например, вовремя отстраниться, охладить разгоряченную
голову и посмотреть на вещи и людей прямо и трезво, без душевных всхлипов.
Философ Василий Ванчугов верно определил суть всех проблем таких
«самодеятельных» бизнесменов, как я: «У нас не может быть среднего класса, пока
мы не научимся рациональности и не перестанем на все социальные обстоятельства
реагировать эмоционально».
…А недавно мои соседи по коммуналке
взялись за ум. То ли надоело лечить больную печень, то ли настоящих буйных
увезли на кладбище. Соседи стряхнули пыль с «библиотечки партийного работника»,
как называлась в застойные годы подписка журнала «Огонек», вытащили на свет
полураритетные восьмитомник Шек-спира и пятитомник Лопе де Вега, и, разложив
это добро на раскладушках, выставили на тротуар. Поскольку ближайшие книжные
магазины, в том числе пафосный Дом книги, растянувшийся на целый квартал улицы
Красной, давно превратились в торгово-развлекательные центры, покупателей
набегало немало. «Витрины» пополнялись и расширялись, и я с умилением наблюдала
становление чужого бизнеса, тем более что другие соседи, в очередь с
книжниками, стали торговать там же, на тротуаре, фикусами и геранью со своих
подоконников.
«Ну, наконец-то, родимые!
Наконец-то вы перестали за две недели до срока поджидать почтальона с пенсией,
бренча мелочью в карманах! Поняли, что человек — сам кузнец своего счастья!» —
внутренне ликовала я. Хотя, как стреляный воробей, и ждала, что вот-вот на
горизонте появится налоговый инспектор и, сурово насупив брови, спросит: «А вы
имеете патент на частное предпринимательство?»
Увы, я как всегда промахнулась в
прогнозах! Не понадобилось никакого вмешательства государства в дело разрушения
малого бизнеса! Мои предприниматели разобрались с ним сами: поссорившись из-за
того, чья очередь подошла торговать, — букинистов или цветоводов, не нашли
ничего лучшего, как… вызвать полицию, которая тут же вспомнила и о патентах, и
о договорах на аренду, и о прочих других мудреных штучках, в которых соседи,
естественно, не смыслят ни уха, ни рыла. Поняли они только одно, а именно — что
попали в группу матерых рецидивистов… Еле-еле ублажили участкового, забились по
щелям своей коммуналки и законопатили щели так, что даже почтальону с одного
раза не достучаться.
Так что разруха в головах продолжается,
и надежды никакой нет? Патернализм не выветрится из российского воздуха во веки
веков? Не знаю. Но страшным цифрам о том, что только 2,7 процента населения
России — предприниматели (крупный бизнес, как оговаривают социологи, не
охватывается опросом), — не хочу верить. Может быть, потому, что в этот жалкий
отряд, в эту горсточку отщепенцев, входят мои дети? И каково читать про них
такое: «Неблагоприятные условия работы малого и среднего бизнеса и сравнительно
малая численность занятых таким бизнесом людей приводят к тому, что данный
социальный слой в России во многих отношениях является маргинальным».
(Заславская Т.И. Структура современного российского общества.) Тогда сколько
еще маргиналов породят новые ставки налогообложения, если по статистике ФСН за
текущие полгода в России закрылось 650 тысяч индивидуальных предпринимателей?!
И все же, все же, все же… Еду по
столице Юга России, как на местном телевидении именуют бывший Екатеринодар,
оставляя за скобками более цивильный Ростов-на-Дону. И пытаюсь определить, куда
же пролился золотой дождь из бюджетных нефтедолларов, даже если широко
разрекламированная реконструкция старого центра, читай: ликвидация
краснодарских коммуналок с антисанитарными туалетами в общем дворе, — теперь
отодвинута, похоже, на столетие вперед? Разве что на возведение помпезного
здания суда рядом с краевой библиотекой имени солнца русской поэзии (бюст
Пушкина, призывавшего, как известно, проявить милость к падшим, оказался здесь
удивительно к месту).
Зато целые районы высотных домов,
магазины, автозаправки, кинотеатры, развлекательные центры построил в городе
никто иной, как «частник». Человек, который вопреки всему: административным
барьерам, несправедливым законам, консервативному и «антикулацки» настроенному
народу, вопреки даже такому жалкому, обрекающему на провал все попытки взять
планку успеха слову как «предприниматель», — крутит колеса своего велосипеда.
Глядишь, и дальше не бросит, хотя бы из-за боязни упасть, и вырулит вместе со
страной на столбовую дорогу цивилизации, и впишет свое имя в списки журнала
«Форбс»…
Я-то, конечно, уже вне игры, но
ведь — dum spiro spero?
