«Хорошие слова»

Светлой памяти друга, кинодраматурга В.К. Черныха, побудившего меня написать воспоминания, — посвящаю.

 

Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток…

А.С. Пушкин. Воспоминание.

Владимир Осипович умер так внезапно... Он говорил со мной по телефону о моей работе с очередным изданием его романа в начале двенадцатого часа ночи 29 декабря 2003 года, а утром я вижу на экране ТВ его профиль и сообщение о кончине...

И психологически, и физически я была надолго совершенно смята.

* * *

С тех пор прошло уже десять лет... Рецензий и всевозможных откликов на его творчество написано много еще при его жизни, немало и упоминаний, ссылок на него в литературоведческих и критических статьях и обзорах. Но в печати ничего нет о нем как о человеке, о его личной жизни, нет его творческой мастерской, только разрозненные сведения в некрологах да несколько небольших противоречивых публикаций в Сети. Первая и на долгое время единственная беглая зарисовка его личности принадлежит перу Б. Галанова, опубликована в шестидесятые годы. Автор вспоминает, как он в 1957 г., работая в редакции журнала «Знамя», общался с Вл.Ос. перед публикацией его рассказа «Иван». Их разговор касался требования цензуры удалить из этого рассказа упоминание о выдаче бойцам на передовой 100 г водки (позднее эту выдачу бойцы называли «наркомовские сто грамм»). Это было первое произведение Вл.Ос., и сразу — нападки цензуры. Однако основой творческой работы Вл.Ос. с самого ее начала была опора на документы. Доказывая свою правоту с документами в руках, он предъявил нормы довольствия военнослужащих, подписанные начальником тыла Красной Армии генералом А. Хрулевым сразу вслед за августовским 1941 г. постановлением ГКО о выдаче красноармейцам на передовой в зимнее время 100 г водки. Ни постановление ГКО, ни нормы довольствия секретными никогда не являлись, это был неоспоримый козырь автора, и Вл.Ос. добился публикации без купюр. Помимо темы разговора, Галанов отмечает характерную черту своего собеседника: нежелание лишних контактов. Вл.Ос. настоял на разговоре вне стен редакции. Они общались на скамейке Тверского бульвара. Этот маленький очерк, штрих к портрету, конечно, далеко не исчерпывает тему.

Между тем Владимир Осипович Богомолов в высшей степени редкостная личность. Всю вторую половину своей жизни он целиком посвятил расследованию и обнародованию неприкрашенной правды о Второй мировой войне, о Великой Отечественной. Общеизвестно, что события войны долгие годы освещались в основном тенденциозно, конъюнктурно. Это делалось в угоду очередному Генеральному секретарю ЦК КПСС. К примеру, в одном из самых горьких анекдотов 70-х годов ответ на вопрос: «что такое Великая Отечественная война?» гласил, что это один из эпизодов сражения за Малую землю. (Поясню для молодых читателей: в то время Генсеком ЦК КПСС был Л. Брежнев, воевавший на плацдарме Малая земля под Новороссийском.)

Всю его подвижническую работу можно назвать словами известного в 60—80-е годы литературного критика Л. Лазарева, озаглавившего свою рецензию на роман «В августе 44-го...» — «Главный герой — правда».

Мне довелось провести рядом с Вл.Ос. практически ежедневно, с редкими и краткими перерывами, почти тридцать четыре года. В свое время, в самом начале нашего знакомства, он взял с меня честное слово, что моя дружба с ним останется его личной тайной. И я все долгие годы свято хранила эту тайну. Но вот, по горячему дружескому настоянию Валентина Черныха и Людмилы Кожиновой, решилась свое слово нарушить... Ведь годы летят, уйду — останется лакуна... Должна сразу оговориться: доступа к архиву, дневникам и другим бумагам и документам Вл.Ос. у меня никогда не было, поэтому пишу только о том, чему была свидетелем и участником.

К сожалению, дневника я никогда не вела. Безусловно, мои заметки тоже не претендуют на полный портрет. Тем более что наш союз был наглухо закрыт от внешнего мира. Только один раз за все годы нашей дружбы у меня была возможность наблюдать его в общении с моими друзьями. А видеть его общение с его знакомыми и друзьями мне не пришлось. И не пришлось мне видеть непосредственно его реакции на фильмы, спектакли… Но зато у меня была редкая возможность близко наблюдать его и в приватной жизни, и в работе, активно в ней участвовать, понимать и разделять его творческие, рабочие интересы, во многом помогать.

Познакомились мы, можно сказать, на улице. Однажды мы с подругой (Вл.Ч.) стояли на улице Горького (1-й Тверской) у известного в те годы посудного комиссионного магазина и оживленно обсуждали недавнюю вечеринку. Вдруг мимо нас буквально промчался высокий брюнет, на бегу бросивший моей подруге: «Привет, привет!». Она узнала его и окликнула, пригласив присоединиться к нам, но он махнул рукой и побежал дальше. В тот же день подруга заходит ко мне на работу и рассказывает о телефонном звонке того самого торопливого «мужика»: якобы я произвела на него какое-то особенное впечатление, а он человек с глубокими комплексами, болезненно самолюбивый, не решился остановиться с нами, опасаясь прервать нашу увлекательную беседу. Выяснив, что я не замужем, он спросил, можно ли ему позвонить мне. В те годы меня еще не так сильно сковывала глухота, я могла говорить по телефону.

Оказывается, это был уже довольно известный в те годы писатель В.О. Богомолов. Мне очень нравился его рассказ «Зося». По общему мнению, рассказ «Иван» считается более интересным и значимым, но мне ближе «Зося», нежная и грустная акварель. Трогательная. Светлая. «Про любовь…»

Конечно, пусть звонит!..

Я начинала работать с 15 часов, поэтому назначила нашу первую встречу и короткую прогулку на 13. Мы встретились у памятника Горькому в маленьком скверике на площади Белорусского вокзала.

Высокий, статный человек, крупные, довольно резкие черты чуть удлиненного, смугловатого лица, большие выпуклые очки, короткая стрижка, волосы с проседью, зачесаны на большой крутой лоб, чуть его прикрывая. В руках портфель, одет скромно, держится просто, открыто. Разговор сразу взял в свои руки. Остроумный, обаятельный. Симпатия между нами, даже какое-то взаимопонимание возникли с первых слов. Как говорится, мы оказались на одной волне.

Это было 14 марта 1970 года.

В те дни в его личной жизни происходили важные перемены: он разводился со своей второй женой, кинорежиссером Инессой Селезневой (поставившей «Перевод с английского», «Воспитание жестокости у женщин и собак» и другие фильмы).

Наши первые близкие встречи проходили в мастерской его друга, художника А. Шмаринова, у которого Вл.Ос. брал на такой замечательный предмет ключи. В интимной жизни Вл.Ос. все долгие годы неизменно и активно демонстрировал мне свою заинтересованность, а это, согласитесь, всякую женщину подкупает. Мое же отношение к этой стороне жизни, как я теперь, издалека, вижу, было скорее проявлением некоей женской податливости. И — уважения. Вскоре, когда наши встречи из мастерской переместились в его квартиру и я уже стала понемногу его опекать, он, очень серьезно глядя на меня, заявил: «Вера, должен тебе сказать, что я был дважды женат, ничего хорошего из этого не выходило. Вступать в брак я больше не хочу ни при каких обстоятельствах». Это было сказано искренне и даже с горечью…

Ответила я в том духе, что тоже к моменту нашего знакомства дважды была замужем, у меня тоже ничего хорошего из этого не вышло, разве только приличный сын. И я тоже ни под каким видом впрягаться в третий раз не собираюсь. Больше к этому вопросу мы никогда не возвращались.

Я верила ему безоглядно. И в дальнейшем у меня не было причин уличать его во лжи или неискренности. Наоборот, он отличался прямотой, всегда рубил правду-матку, какой бы она ни была, невзирая ни на какие обстоятельства. Свое мнение высказывал всегда в лицо собеседнику (бывало, и грубовато), никогда не таился, не «дипломатничал». Об этом его качестве не раз упоминалось в некрологах, а я делаю такое заключение и из его рассказов о себе, и из собственного опыта.

Почти сразу он ввел упомянутый выше строжайший закон (и соблюдал его до конца жизни): я и все связанное со мной — его личная и глубокая тайна! Потребовал, чтобы и я никому не рассказывала о нем, и добавил: «Близкие мне люди послушно выполняют все мои просьбы». Слова «близкие люди» мне понравились, но этот, как мне поначалу казалось, «каприз», так и остался для меня необъяснимым. Возможно, он глубоко, как все и всегда, продумывал свой общественный имидж, и его смущали мои неоконченное высшее образование, непрестижная специальность, невысокий социальный статус, наконец, прогрессирующая потеря слуха... А может быть, его привлекала сама аура тайны…

После школы я поступила в Институт иностранных языков, но по разным обстоятельствам его не окончила, работала в те годы дамским парикмахером на ул. Горького.

Сам же он, по его рассказам, после демобилизации окончил вечернюю школу рабочей молодежи, а затем дважды поступал в МГУ на факультет, как он говорил, русской литературы, но учиться не смог. Я думаю, что ему было тяжело в коллективе, к тому же оба раза он, по его словам, не одолел к зимней сессии обязательный курс истории ВКП(б). После второго отчисления больше не пытался никуда поступить, занялся своим образованием самостоятельно. Говорил, что очень много читал, часто лежа, чем сильно подпортил зрение. Некоторые книги и статьи конспектировал — словом, занимался, как сам оценивал, всерьез, добросовестно. Добросовестность считал одним из лучших и важнейших качеств своего характера. Не раз в печати, в письмах, в разговорах со мной подчеркивал, что любому его утверждению, любому литературному или общественному высказыванию предшествует обязательное, как он выражался, «массирование компетенции».

На тему засекречивания моей персоны могу вспомнить такой комичный случай. В начале перестройки по ТВ стали показывать монстров накопительства: квартиры и даже сараи махинаторов, заполненные роскошными люстрами, горками столового хрусталя, антикварного фарфора, тайниками с серебром и золотыми изделиями, коврами и прочими предметами роскоши, а также множеством нехилых сберегательных книжек. Эти передачи из залов суда и по материалам следствия были в новинку, все жадно их смотрели. Вл.Ос. они интересовали особенно. Однажды, будучи в городе где-то близко от нас — мы жили тогда во 2-м Лесном переулке — и опасаясь опоздать домой к началу такой передачи, он решил посмотреть ее у нас. Спешил к нам на эту же передачу и друг моего сына Миши, его коллега по журналу «Советский экран» кинокритик Олег Сулькин. Дом был без лифта, мы жили на 4-м этаже. Олег немного опередил Вл.Ос. Когда тот ступил на последний марш, Олег уже позвонил в квартиру. От Миши Олег слышал, что Вл.Ос. у нас бывает, и узнал его. Он поздоровался с Вл.Ос., а тот, как вспоминал Олег, в замешательстве замер, стоя на одной ноге, так как вторую уже поднял для следующего шага, и несколько секунд напряженно смотрел на Олега. Потом очень медленно продолжил свой путь. Дома Вл.Ос. несколько оттаял, был захвачен передачей, даже делал какие-то замечания и отвечал на реплики Миши и Олега.

Позже последствия этой встречи с Олегом обернулись для Вл.Ос. немалыми переживаниями, связанными с его строгим принципом — держать в глубокой тайне все, что касается нашей с ним дружбы. Однажды, после прочтения нескольких публикаций Олега, одобрив его образ мыслей, Вл.Ос. по моей просьбе согласился дать ему интервью. Олег тогда уже жил в США и работал в известной русскоязычной газете «Новое русское слово». В день интервью Олег был в Москве: проходил очередной Московский кинофестиваль, где он был аккредитован от своей газеты. Интервью на целый разворот получилось очень интересным, насыщенным. Олег сумел дать замечательный портрет Вл.Ос., но!.. В интервью Олег коротко упомянул о том, что знаком со своим собеседником довольно давно, познакомился-де с ним у своих друзей. Не было сказано даже когда, каким образом, при каких обстоятельствах и у каких именно друзей произошло это знакомство. Увы, одно это беглое упоминание повергло Вл.Ос. в состояние длительной тяжелой депрессии. Говорил, что совсем не может работать, не может ни о чем думать! Кошмар длился не менее двух месяцев. Он пенял мне и заочно Олегу на то, что текст интервью перед публикацией не был прислан ему для ознакомления, всячески корил нас обоих. Порвал с Олегом все отношения и до самой кончины его не простил…

В такой же позе, приостановившимся на бегу с поднятой для следующего шага ногой, видела его и я, когда однажды, придя к нему чуть раньше, чем мы договорились, ждала назначенного времени, прохаживаясь возле подъезда, а он бежал домой. Я заметила его первая и пошла навстречу. Увидев меня, он резко остановился, да так и стоял несколько секунд на одной ноге. Обдумывал трудную ситуацию! Было даже не смешно, а жалко его — трудно живет, угнетенно. Столько искусственных ограничений…

Первые месяцы нашего знакомства Вл.Ос. не знал, где и кем я работаю, и был заинтригован. Спрашивал — физический у меня труд или умственный. Придумывал профессии, которые, по его мнению, мне бы подошли. Это была своеобразная веселая игра.

Подруга, которая нас познакомила и с которой меня связывала тесная доверительная дружба, работала на ТВ в отделе заказных фильмов, часто общалась со своими друзьями по ВГИКу и вгиковскому студенческому общежитию. Это был круг, связанный с кино, а через кинодраматургов — и с писателями. На каком-то их светском мероприятии она познакомилась с Вл.Ос. К этому же кругу принадлежала и его вторая жена Инесса Селезнева. Моя подруга хорошо знала и ее. Рассказывая мне о звонке Вл.Ос., она настоятельно рекомендовала не открывать ему правду о моей специальности и месте работы. Говорила, что в его поведении и оценке людей есть некоторые особенности, он-де комплексует, что был отчислен из университета, и предпочитает знакомства с людьми, получившими высшее образование, и будто бы основная причина его краткой привязанности к Инессе объясняется именно двумя ее высшими дипломами. Подруга была уверена, что, узнай он правду о моем месте работы и отсутствии у меня законченного высшего образования, это сразу сказалось бы в худшую сторону на его оценке моей персоны и на наших отношениях.

Но — прокол! Однажды я забыла у него в кухне на подоконнике свою записную книжку. В наших разговорах я рассказывала ему о своих сотрудниках и называла их имена, но суть работы не раскрывала. Он, конечно, забытую книжку пролистал, нашел в ней услышанные от меня имена, узнал номера телефонов, позвонил и с помощью наводящих вопросов все выяснил. Так что мой секрет продержался всего полгода! Правда, на наши отношения это не повлияло: его доброжелательность и заинтересованность во мне нисколько не уменьшились.

* * *

Сестра Вл.Ос., Екатерина Михайловна, родная ему только по матери, довольно скоро о моем существовании узнала. Вл.Ос. организовывал наши визиты к нему так, что я приходила после ее ухода или наоборот, она после меня, но иногда мы сталкивались. Вместе же мы никогда не собирались. Только в 2002 году, когда она была уже очень слаба и не вставала с постели, он попросил меня пожить некоторое время у нее. В дальнейшем я ее тоже навещала. Но это уже другие грани жизни.

Так же эпизодически я встречала в квартире Вл.Ос. его сына. Обычно он, как и Екатерина Михайловна, перед моим приходом собирался уходить. Вл.Ос. нас познакомил. Высокий, лицом, фигурой, статью, повадками очень похож на отца. Они дружили. Сын частенько выполнял поручения отца. Например, в тот трудный, драматичный период, когда Вл.Ос. более года с огромным трудом добивался публикации романа «В августе 44-го…», сын ездил за рукописью, рецензиями и отзывами в разные инстанции, где книга проходила строгую цензуру. Интересно вспомнить, как от души забавлялся Вл.Ос., когда узнал, что министерства обороны и госбезопасности, самые ревностные охранители гостайн, так долго и яростно препятствовавшие выходу романа, закупили почти весь первый тираж — 30 тысяч экземпляров с вывозом непосредственно из типографии!

Сына звали Саша. Оба они — и отец, и сын — чувствовали некоторую неловкость из-за этого имени. Саша носил фамилию матери — Суворов и стеснялся такого сочетания, выслушивая от товарищей и шутки, и обидные подколы. По словам Вл.Ос., свое первое произведение, рассказ «Иван», он посвятил сыну, уже тогда решив по достижении мальчиком совершеннолетия изменить ему имя и назвать Иваном. С матерью Саши жил он очень короткое время. Это была генеральская семья со своим властным главой, вписаться в нее Вл.Ос. не сумел. Разошлись.

Саша часто бывал у своей бабушки Надежды Павловны, матери Вл.Ос., жившей вместе с дочерью Екатериной Михайловной. Они сообщали отцу о дне предстоящего Сашиного визита и о том, в чем ребенок в данный момент нуждается. Все заказы отец аккуратно выполнял и тоже старался к ним в этот день приехать. Таким образом, он довольно часто виделся с сыном, и у них был хороший близкий контакт.

Окончив школу, мальчик превратился в Ивана.

В период перестройки и позже Иван был занят неким бизнесом, у него была служебная машина с личным шофером. После кончины Вл.Ос. я несколько раз с ним встречалась. Когда я после похорон серьезно заболела, он приезжал ко мне в больницу. Шикарная овальная корзина замечательных цветов заняла весь подоконник палаты! После выписки из больницы, когда я была еще слаба, его шофер несколько раз привозил мне продукты, стиральный порошок, еще что-то по хозяйству. А потом привез все большие тяжелые словари Вл.Ос. — Даля, Виноградова, Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона и др. Постепенно контакты наши с Иваном сошли на нет.

Очень скоро после нашего знакомства с Вл.Ос. мне четко представилось мое место рядом с ним: я могла бы быть его другом, опорой, секретарем, помощником, опекуном. Я думаю, что умею выразить мысли на бумаге, могу интерпретировать тексты, составить любую не связанную с техникой справку, люблю и умею печатать на машинке и т.п. Я осознавала, что моя помощь была бы этому человеку весьма полезна, для меня же она составила бы новый смысл жизни... А статус любимой женщины, как мне представлялось, — необходимое и весьма приятное, но все-таки приложение к перечисленному. Когда мы познакомились, мне было 39 лет, а ему 44 (он сказал мне, что родился в 1926 году), так что «страсти в клочья» нам, увы, уже не грозили. Эта сторона жизни была нам дана как бы в подарок, как бы для украшения, и мы счастливо составляли вполне гармоничную пару; во всяком случае, он в свойственной ему шутливой манере постоянно свою заинтересованность и удовлетворение выказывал. Например, он иногда меня рисовал — карикатурно, смешно, с юмористическими подписями. Одна такая «картинка» сохранилась. Или пытался сделать мне комплимент, например, однажды заявил: «Вера, у тебя много достоинств». Я очень оживилась и полюбопытствовала, каковы же именно мои достоинства. Он сказал, что я «очень хорошего роста». И больше ни о никаких моих достоинствах не сказал! Был для меня и еще один частый комплимент: если я приходила в каком-то новом туалете, ранее ему незнакомом, и этот туалет ему нравился, он говорил: «У тебя сегодня товарный вид!», чем поначалу повергал меня в панику и краску.

Как-то в самом начале нашего знакомства он «признался мне в любви»: «Вера, в своей жизни я более всех женщин люблю маму, Надежду Павловну, на втором месте — сестра Катя. Ты не обижайся, ты на самом почетном месте — на третьем».

Ну что ж... По крайней мере, не врет...

Тогда я попросила его: «Раз третье место считается почетным, я его принимаю. Теперь скажи мне хорошие слова». И он, глядя на меня и улыбаясь, с чувством и ударением произнес: «Хорошие слова! Хорошие слова!». Даже сейчас, по прошествии более сорока лет, я смеюсь, вспоминая этот момент.

* * *

Осталось в памяти первое посещение его уже холостяцкого жилья. Это была тесная стандартная однокомнатная квартирка на Большой Грузинской улице: совмещенный санузел, 7—8-метровая кухня и примерно 20-метровая комната в кирпичном десятиэтажном доме на втором этаже.

Абсолютная чистота и полное отсутствие каких-либо признаков общепринятого уюта: ни занавесочек на окнах, ни цветов, ни картин, ни вазочек и прочих мелочей... Только самое необходимое. Спартанская строгость. Скромный польский кухонный гарнитур — раздвижной серый, любимый стол («здесь хорошо работается»), три табуретки («знаешь, какие люди сидели на этой табуретке!!»), колонка для посуды, холодильник, плита. В маленьком коридорчике вешалка. В комнате у окна — большой письменный стол, заваленный множеством книг, бумаг, тетрадей и прочих принадлежностей его труда, тахта, застеленная синим клетчатым пледом, трехстворчатый шкаф, книжные полки. У книжных полок, где стоят словари и другая справочная литература, низкое кресло, журнальный столик. Торшер. Стула только два.

Сюрпризом для меня оказалась наша первая трапеза. Я пришла к нему после работы, а заканчивала я утреннюю смену в 15 часов. Пришла в гости к известному литератору. Время обеда. Он это учел. На столе лежала готовая говяжья печенка, завернутая в голубоватую шершавую оберточную бумагу, в какую в те годы заворачивали продукты в магазине «Кулинария от ресторана “Москва”» на улице Горького. Многие помнят эти похожие на булыжник, подернутые сероватой пленкой жесткие куски с желтыми прожилками. Такую печенку надо было довести до съедобного состояния: очистить от пленки и прожилок, нарезать на более удобные порции, доварить или дожарить, добавить лучку, заправить сметаной, специями, отварить картошечки или приготовить какой-то другой гарнир.

При виде этой кулинарной печенки у меня защемило сердце... Человек, пригласивший меня в гости, показался мне очень одиноким, неустроенным, вызвал острое человеческое сочувствие. Это сочувствие навсегда определило мое к нему отношение. С годами, когда характер его мне все более открывался, это отношение только крепло. При любых размолвках и даже серьезных ссорах оно брало верх и над здравым смыслом, и над самолюбием. Что-то не пропускало в душу амбиций. Возможно, кому-то наши отношения покажутся некоей жертвой с моей стороны, но я этого никогда не ощущала. Дружба с Вл.Ос., перешедшая в настоящее сотрудничество, помощь в его работе, наполняла меня до краев, придавала смысл жизни. Сознание, что я высвобождаю его время, избавляю его от решения мелких, бытовых и чисто технических, подготовительных к основной работе задач, от отвлекающих хлопот, приносило мне моральное удовлетворение.

Я уже не помню, как начались мои заботы по его снабжению. Первые просьбы были, по выражению Вл.Ос., «разгонные», связанные с мелкими поручениями: походы в аптеку, на почту. Например, приходилось с трудом, по блату доставать дефицитный валокордин. Без него Вл.Ос. плохо спал. Корвалол ему не помогал.

Вскоре я перешла к покупкам продуктов. Моя обязанность покупать хорошие, качественные продукты стала важнейшей частью наших отношений. Он писал мне записку, что именно и сколько купить, и я отправлялась чаще всего в «Елисеевский». Я изучила там все прилавки, уяснила, когда и какие привозят продукты, как избежать лишней потери времени на постоянные очереди. Например, чтобы купить столь любимую им ветчину, нужно стоять 40—45 минут. Заняв очередь, я успевала за это время купить продукты в других отделах: молочном, кондитерском. Он любил сладкое, например, апельсиновые и лимонные дольки, сливочную помадку. Принесешь коробку — сразу с аппетитом слопает! Впрочем, нечасто. Это был дефицит! На мои замечания, что не стоит съедать так много сладкого за один раз, отвечал, что «в дом пьяницы нельзя приходить с бутылкой». Шоколад любил двух сортов: с орехами и «Вдохновение», где каждая долька была завернута в фольгу. Такие шоколадки я покупала во множестве, он часто дарил их работникам бытовых служб, рядовым сотрудникам редакций и т.п.

Одно из самых любимых лакомств — пломбир. Частенько он покупал его сам, и мы с удовольствием угощались. Любил и пирожные, торты, которые тоже часто покупал сам. Яблоки, обычно штрифель, мягкие груши, любимую им хурму, мандарины, к концу лета арбуз, а также овощи — цветную капусту, картошку, лук, помидоры, зелень — я покупала на Тишинском рынке, в двух шагах от его дома.

Немалую проблему составлял весьма дефицитный растворимый кофе. Приходилось подключать к решению этой проблемы своих клиенток из соседнего с парикмахерской магазина. Даже сгущенное молоко без сахара прибалтийского производства или топленое в картонных пакетах, которые он очень любил, добывались «по блату». Позже я «нашла» молочный магазин напротив «Елисеевского», где такое молоко часто можно было купить с утра.

Иногда покупала и мясо. Бывало, по телефону из дома я руководила им, когда он варил бульон, и было очень забавно слышать, как он с удовольствием кричит в трубку: «У меня в кухне вкусно пахнет!». Готовил он еду всегда сам; конечно, только самую примитивную. Выручалочкой для гостей были у него крутые яйца под майонезом, яичница, ветчина, шпроты, сардины. Чай-кофе. Торт. Как он говорил, просто и эффектно. По его словам, бывая в гостях у друзей, не ел приготовленную хозяйкой дома еду, предпочитал консервы.

К алкоголю относился отрицательно. Я никогда не видела, чтобы он выпил, и мне никогда не предлагал. Однажды я пришла к нему из Дома кино после какого-то банкета, где, естественно, рюмку-другую выпила. Ощутив исходящий от меня запах вина, отвернувшись, он сказал: «Вера, я сегодня очень устал». Я поняла, что ему был неприятен «винный дух»…

За покупки мы рассчитывались сразу по моем приходе из магазинов.

Приходить с покупками и вообще приходить к нему нужно было в точно оговоренное время. Помню, в одно из первых посещений я, как мне казалось, пришла вовремя, но Вл.Ос. нервно мне выговорил, что я опоздала «на целых две минуты!». Он, оказывается, «уже целых две минуты стоял под дверью, ожидая» меня. Да знаю ли я, что такое две минуты?! «Вот на фронте — сколько человек могли погибнуть и — гибли, если какой-то ротозей не точно соблюдал назначенного командованием времени». На мои возражения, что мы не на фронте, а транспорт и светофоры моей воле неподвластны, он парировал, что никакие обстоятельства не имеют значения.

Поначалу Вл.Ос. извинялся за потраченные мною время и усилия, благодарил за заботу, за покупки. На это я отвечала, что моя мечта и цель в том, чтобы он работал, не отвлекаясь, не уставая и не расстраиваясь из-за бытовых пустяков. Его время слишком дорого! И — чтобы он не ел «кулинарию»… Впоследствии он, конечно, привык к моим хлопотам; когда я возвращалась из отпуска, говорил, что ему было без меня очень трудно. Однажды после моего приезда из отпуска рассказал, как, выходя из молочного магазина в Грузинском переулке, глубоко задумавшись, машинально прошел мимо кассы с корзинкой продуктов в руках. Его догнала запыхавшаяся и возмущенная заведующая магазином и хотела составить протокол, но, видимо, поняв, что перед ней далеко не воришка, смягчилась, получила с него деньги за кефир и сырковую массу и милостиво отпустила восвояси.

Со временем к продовольственным заботам прибавились заботы и непродовольственные, и постепенно почти все снабжение легло на мои плечи.

Вспоминаю один из важных элементов моих снабженческих хлопот — покупку книг. Он всегда внимательно прочитывал газету «Книжное обозрение», помечал фломастером и вырезал оттуда рекламки интересующих его изданий и передавал их мне. Некоторые книги я заказывала, предварительно прочитав с ним планы издательств на текущий год. Когда приходило уведомление о поступлении книги в продажу, я ехала в книжный магазин «Москва», а чаще в магазины военной книги на Садовом кольце или на Старом Арбате.

Иногда книгу можно было купить только в специализированном магазине, например в «Медкниге» на Комсомольском проспекте, в магазине педагогической книги на Пушкинской улице (Б. Дмитровка), в «Академкниге» на пл. Пушкина, в магазине политической литературы на углу 2-й Тверской ул. и переулка Ал. Невского, в фирменном магазине издательства «Молодая гвардия» на Б. Полянке, в магазине юридической литературы (кажется, на Земляном Валу…) и т.д. Не раз ездила я и в издательства.

В те годы на углу ул. Горького и 2-го Тверского переулка располагался небольшой книжный магазин, где товароведом работала моя подружка и соседка Валечка Прохорова. Некоторые нужные Вл.Ос. и сыну Мише книги я покупала и у нее; в част-ности, она обеспечила Вл.Ос. несколькими экземплярами (для подарков) только что вышедшего Энциклопедического словаря БСЭ.

Покупка книг — это была целая эпопея! Надо было книгу «тщательно» (его частое слово) осмотреть — как она обрезана, нет ли повреждений или загрязнений на обложке или суперобложке, нет ли заломов на страницах, каково качество шрифта, иллюстраций, брошюровки — и выбрать самый лучший экземпляр. Если книга была безупречна, то, подняв большой палец, улыбаясь, он выдавал мне свою похвалу: «Молоток!».

При покупке книг бывали и проколы. Тогда он возмущенно говорил: «Г...но собачье! Надо же смотреть, что берешь!». В таких случаях книгу приходилось менять.

Как-то я спросила — почему «г… собачье», при чем здесь вообще собаки, и он пояснил, что, оказывается, это наиболее отжатый «продукт», который не используется даже в качестве удобрения. Полное ничто!

В отделе канцтоваров среди прочего я покупала тетради в клеточку. Он писал только на бумаге в клеточку, расшивал школьную тетрадку, обрезал примерно четверть разворота, а три четверти был стандартным для него размером рабочего листа. Часто работал на особой тонкой фанерной дощечке, выпиленной именно для такого обрезанного листа, прикрепляя к ней бумагу. Говорил, что иногда пишет на этой дощечке лежа или сидит в низком кресле с дощечкой на коленях. Обрезки тетрадных листов шли на подклейку при правке текстов. Тексты правились многое множество раз, забракованное он вырезал, подклеивал подходящий вариант. Черновики сохранял только в последние два-три года жизни. Он увлекался лыжами, и зимой в свои частые довольно дальние лыжные походы захватывал с собой туго перевязанную пачку черновиков, всяческих обрезков правленых текстов и т.п. и там, за городом, сжигал.

Боже упаси принести помятые тетради, с заломами, неопрятными обложками, с желтоватой, ворсистой бумагой: шумно выражал досаду, говорил, что плохое качество раздражает его, не дает сосредоточиться: «Я не смогу спокойно работать, буду все время думать, что тетрадь была мятая!»

Особое внимание уделялось скрепкам — годились только плоские чешские скрепки. Такие скрепки тоже надо было найти! Степлером и скоросшивателями не пользовался, так как работал с огромным количеством документов, часто менял их местами, перекладывал внутри папки или в другие папки, добавлял новые документы, какие-то отрывки, свои замечания, пометки, а что-то и удалял.

К слову, хорошие, с широким корешком и металлическими уголками прочные банковские папки и папки из гладкого прочного картона тоже были немалым дефицитом! Я много раз ездила на Дорогомиловскую улицу в большой фирменный магазин канцтоваров «Восход», в Военторг, в другие магазины, но почти всегда безрезультатно. Приходилось просить женщин, работавших в правительственных учреждениях, где канцелярские принадлежности были на порядок лучшего качества, чем те, что предлагала торговая сеть, такие папки приносить. Каждую папку он принимал с благодарностью. Аккуратно удалял скоросшиватель, испорченное место за-клеивал. «Теперь готово! Спасибо!» — и поднятый большой палец руки.

Важными были и клей с кисточкой. Словом, всякая работа вершилась после «тщательной» (!) подготовки. Несколько записок с этим указующим словом сохранилось, например: «Очень тщательно, трижды проверить...». Последнюю он написал за несколько часов до кончины, в ней просьба «тщательно» вычитать книгу и в конце: «Бог тебе в помощь».

Вспоминаю некоторые эпизоды, связанные с покупками. Приехавшую в Москву польскую актрису Полу Раксу, которая играла в фильме «Зося» главную героиню, Вл.Ос. хотел встретить цветами. Тут выяснилось, что покупать цветы он боится и брезгует: он почему-то опасался, что ему продадут букет, воровски снятый с чьей-то могилы. Попросил меня. Спрашивал, понимаю ли я, когда срезаны цветы, не всучат ли мне несвежий букет. Просил проверить каждый цветок! С задачей я справилась на оценку «Молоток!».

Однажды приехавшая в Москву делегация немецких военных писателей (среди них был и Гюнтер Грасс) пригласила Вл.Ос. в ресторан гостиницы «Москва» на дружескую встречу-мальчишник. В разговорах гости сравнивали жизнь в СССР, ГДР, ФРГ. В Восточной Германии, как и у нас, тоже были всяческие дефициты, в частности, дефицитом был металл. И гости из ГДР попросили Вл.Ос. сделать им подарок: чугунные сковородки! Конечно, этот заказ был нами выполнен!

А какими хлопотами сопровождалась покупка новых очков! Это тоже была эпопея. К моменту нашего знакомства у Вл.Ос. были очки, купленные несколько лет назад. Зрение немного изменилось, оправа рассохлась, казалось бы — какие проблемы? А требовалась именно и только точно такая же оправа. Большие стекла сидят в ней прочно, хороший обзор, глазу оправу не видно, очки не давят на переносицу.

На Петровке был небольшой магазинчик оптики, где директором работала моя знакомая, Вера Донатовна. Мы познакомились при забавных обстоятельствах. Мой сын носил очки с шестилетнего возраста. Дети дразнили его «очкарик». Он очень не любил это прозвище, и, если слышал от кого-то «Очкарик!», срывал с носа очки и бил ими обидчика наотмашь. Очки сразу ломались, а драки случались постоянно, и мне приходилось почти каждую неделю ездить в этот магазин чинить сломанную или покупать новую оправу. Мы ездили с ним вместе, ведь очки надо было примерить, и в магазине нас уже все знали. Вера Донатовна проявляла ко мне и Мише самое доброе отношение. Теперь, благодаря мне, у нее стало два покупателя.

Но вот незадача! Оправа, какую просил Вл.Ос., недавно была снята с производства — вышла из моды. А на другую он никак не соглашался. Добрейшая Вера Донатовна из-за нас закрыла магазин на учет! Оправу нашли. То-то было радости!

И так во всем. Каждая покупка сопровождалась самым подробным разъяснением, на что обратить внимание. Мне вручалась памятка с точным указанием всех параметров. Иногда он даже рисовал вещь, которую мне надлежало купить. Перед оплатой покупки требовалось обязательно позвонить ему и описать вещь. Может показаться, что он был одержим приобретательством. Но — нет. Бытовые требования были ограничены до аскезы, да и в еде, как я уже говорила, был он неприхотлив. В одежде, как и в других предметах, признавал только функциональную ценность, качество материала, скромность расцветки и фасона.

Помню, я купила к своему зимнему пальто белый очень пушистый песцовый воротник и спросила его, идет ли мне мех, он ответил: «Марко! Будет пятнами и пожелтеет». — «Ну, пусть марко, а сейчас идет?» Он опять сказал: «Марко!». Наверное, это означало — непрактично…

За все годы нашей дружбы я видела его дома зимой только в темно-синих спортивных брюках и трикотажных рубашках с тремя пуговичками — синих или коричневых. Летом — в легких светло-серых брюках и светлых хлопковых, но чаще трикотажных рубашках. Зимние брюки он предпочитал спортивные чешские, их тоже надо было доставать. Решительно все было проблемным! Он говорил, что к галстуку привыкнуть не может, пиджаки его стесняют. Не признавал ни пальто, ни дубленок. Носил только куртки.

Когда он умер, по ТВ целый день показывали его портрет в профиль в сером костюме — пиджак, галстук... Я никогда не видела его в костюме и с трудом узнавала его на этом снимке.

* * *

Работая над какой-то проблемой или образом, Вл.Ос. никогда не ограничивался единственным источником информации, сопоставлял сведения, полученные из разных мест, — от учреждений, частных лиц, из периодической печати, книг. Обнаружив разночтения, стремился дать максимально адекватное, с его точки зрения, толкование. Углублялся в проблему, добиваясь наиболее полного ее освещения, полной неопровержимости своих выводов. Это не было пустой дотошностью. Это была кропотливая, ответственная и нелегкая работа.

Писал он не линейно, мог начать главу с конца, перейти в начало, вернуться в середину, туда-сюда что-то добавить, там и сям выбросить. Так же нелинейно работал с разными произведениями — один день мог посвятить одному произведению, другой день — другому. Рассказывал мне, что начал писать одновременно три большие вещи, но «Момент истины» «пошел быстрее», и он решил сосредоточиться в основном на нем. Следствием такого нелинейного творческого процесса явилась публикация отдельных повестей, которые фактически были главами большого автобиографического романа — «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» Это две повести — «В кригере» и «Вечер в Левендорфе (Галина Егорова)». Роман остался неоконченным, он был опубликован посмертно.

У редакции «Литературной газеты» было намерение опубликовать отрывок из неоконченного романа «Жизнь моя...», но оно не осуществилось: Вл.Ос. неуступчиво требовал больше места, чем могла предоставить газета. Иначе, как он полагал, отрывок потеряет в художественности. В газете публиковались отрывки из произведений писателей одного определенного размера, редакция не решилась регламент нарушить...

Собирая материал для своих произведений и картотек, изучая темы («массируя компетенцию»), он много работал в разных архивах, не только в Московских КГБ — ФСБ и Подольском архиве МО, но и в краевых, областных и даже районных общегражданских и судебно-следственных, а также и в различных архивах Белоруссии, других республик. В дальние, немосковские архивы не всегда ездил сам, иногда писал письма, в частности Министру ГБ Белоруссии, а после переформирования министерства в Комитет ГБ их председателям (они сменялись) или генералам, начальникам управлений, ведающим архивами. Архивисты высылали ему заверенные копии требуемых документов, справки и т.п. К слову, для сведения тех, кто сомневается, служил ли где-то Вл.Ос. — у него был персональный допуск к работе с совершенно секретными особо важными документами, он имел право обращаться в самые высокие инстанции, охраняющие и сохраняющие такие документы. Думаю, это говорит о многом…

Обращался он и в архивы ГДР. Каких-то отказов со стороны архивистов я не помню, всегда он получал полное содействие. Во многих архивах его хорошо знали, и всюду он пользовался большим уважением и самым доброжелательным вниманием сотрудников. Иной раз ему даже доверяли взять какие-то документы на несколько дней домой. Так, однажды ему дали для ознакомления и возможного копирования письма Власова двум его женщинам — первой жене А.М. Власовой и фронтовой подруге А. Подмазеновой. Я их перепечатывала.

Не раз после работы в архиве он рассказывал мне о своих впечатлениях от прочитанных документов, говорил о том, что они дают прекрасные и очень значительные темы и сюжеты для литературных произведений. А однажды рассказал, что читал дело о пленении и гибели Якова Джугашвили, рассказ о котором он планировал поместить в большой роман.

Помогая Вл.Ос., я, как уже упоминалось, иногда пользовалась услугами своих клиенток, конечно, не только при покупках. Например, однажды, возможно, в военном архиве в Подольске, где он особенно часто и помногу работал, Вл.Ос. дали для перевода и прочтения несколько писем, снятых с убитых еще летом 1941 года немецких солдат. Через своих «дам» я вышла на немку, эмигрантку, которая работала диктором на иновещательном радио. Она перевела мне эти письма. Некоторые письма были написаны не литературным немецким, а провинциальными диалектами; одно было на австрийском диалекте. Иногда ей приходилось звонить своему сотруднику, консультироваться с ним по поводу значения того или иного диалектного слова.

Кстати, мы с ней поговорили о романе Вл.Ос., и она выразила свою признательность автору за то, что он правдиво и с уважением изобразил немку-шпионку, работавшую на железнодорожной платформе, показал ее гордой, волевой, умной и мужественной, самоотверженной, убежденной в своей правоте и своем праве делать все, от нее зависящее, для победы немецкой армии.

Попадали к нам и другие немецкие тексты — полные или фрагменты фронтовых документов, и документы, характеризующие немецкий быт. Например, я ездила к этой немке-диктору с текстами нравоучительно-сентиментальных, а иногда и патриотических сентенций, которые рачительные немецкие домохозяйки вышивали на нарядных ковриках. Такие коврики развешивались в кухнях, спальнях и прихожих многих немецких жилищ. Некоторые запомнились. Две рекомендации в спальне над кроватью: «Как постелешь, так и поспишь» и «Два раза в неделю не повредит ни тебе, ни мне», в кухне-столовой: «Не хлебом единым будет жив человек, но... также мясом и вином», «После еды постой или пройди тысячу шагов». Патриотическая: «Порядок в доме — порядок в государстве».

Благодарно помню свою клиентку, которая работала в Ленинской библиотеке. Она несколько раз выдавала мне для Вл.Ос. книги на дом. В те времена взять оттуда книгу на дом было очень сложно. Впоследствии он получил разрешение записаться в абонемент этой библиотеки. После его кончины я отнесла туда несколько взятых им книг.

Пользовался он и услугами моих клиентов-врачей. С большой похвалой отзывался Вл.Ос. о врачах поликлиники старых большевиков на ул. Жолтовского (Ермолаевский переулок). Мнительным он не был, но сказывались последствия ранений и контузий. У него было очень высокое давление, часто болела голова. Были и другие недуги…

* * *

Так я и прожила все без малого тридцать четыре года строго засекреченной от друзей и знакомых Вл.Ос. Нельзя сказать, что жесткая глухая замкнутость нашей дружбы меня никогда не тяготила. Иногда между нами вспыхивали довольно резкие перебранки на эту тему, но он оставался тверд. Не соглашался пойти со мной в кино даже на утренний сеанс! Я же, немного остыв, взвесив значение для него своей заботы, вспомнив злополучную печенку в шершавой бумаге, не то чтобы смирялась, но ясно осознавала несоизмеримость своих «дамских» претензий с его личностью, судьбой, работой…

Понимая, что без какого-то круга общения наша дружба подвергается неслабой проверке на прочность, он несколько раз предлагал собрать на вечеринку моих друзей из парикмахерской. Но у меня в парикмахерской никогда не было близких друзей. Круг моего общения был связан с кино и телевидением, т.е. как раз с теми людьми, от которых он бдительно держал в тайне наше знакомство, наши отношения, а потому мы с ним остались без общего дружеского круга.

Ко мне в Бескудниково Вл.Ос. приезжал всего два раза. Первый раз он попросил меня организовать небольшое застолье. Ему необходимо было чуть развеяться после смерти матери. Я нашла какой-то повод и собрала немногочисленную компанию. Он был очень оживлен, держал, как говорится, площадку в своих руках. Вечер прошел удачно. На следующий день он позвонил, поблагодарил: «Все было очень здорово!».

Второй раз я пригласила его на свой день рождения. Кроме него, я пригласила своих друзей — сценариста Владича Неделина («Два гусара») и его жену Татьяну Иванову, работавшую на ТВ, и подругу детства с мужем — полковником КГБ. Вл.Ос. общим «Здравствуйте!» со всеми поздоровался, но не представился, сел за стол и убито, демонстративно промолчал весь вечер. Я была в шоке. Владич, глядя на норовистого гостя в упор, сказал: «Ненавижу снобов!». Миша произнес тост, где уничижительно охарактеризовал нарочитое молчание Вл.Ос., но тот никак ни на Мишины, ни на Владичевы слова не отреагировал.

Когда все поднялись из-за стола, он подошел к Володе — полковнику — и стал расспрашивать его о работе. Выяснив, что Володя инженер и работает с вычислительной техникой, с оперативной работой не связан (а именно этот аспект работы КГБ интересовал Вл.Ос.), он сел в кресло и молча посидел минут 20, затем поднялся и, сказав общее «До свиданья!», вышел в коридор одеваться.

После этого вечера я решила с ним больше не общаться. Он же сразу стал прилагать настойчивые усилия к восстановлению отношений. Звонил мне домой и на работу, звонил Мише, заходил в книжный магазин к Валечке Прохоровой, просил ее соединить нас: «Я давно не вижу Веру. Как она живет?».

Для меня же жизнь без общения с ним опустела, стала даже никчемной. Ведь жизнь женщины делают полноценной два источника: дети и мужчина. Когда нет одного из них, жизнь ущербна. Я не разделяю феминистских взглядов. Да-да, это очень здорово, что в цивилизованном мире широко открыта дорога к самоутверждению женщин. Но, по моим наблюдениям, по многочисленным рассказам и признаниям самых разных моих собеседниц, от уборщиц и продавщиц до членкоров АН, при любой карьере настоящую полноту жизни женщина ощущает только при наличии мужчины и детей.

Ссора. Серьезная ссора…. В душе громоздились обида, досада, сожаление, даже уныние. Ни с кем из знакомых мужчин сравнить его я не могла. Поклонников в упор не видела… Хорошие, замечательные люди были мои друзья, но... Сказывалось сильнейшее обаяние его таланта, ума, всей гаммы наших отношений.

«Руки! Как вы могли легко обвиться!.. И все печали снимали вдруг…»

Да ведь ничего нового и не произошло!.. Я хотела попробовать пробить глухую стену нашей с ним изоляции. Не получилось. Но жизнь еще не кончилась. Вот и он тоже болезненно переживает нашу размолвку. А ведь он опять остался без опеки...

Короче, мы помирились…

* * *

В общении со мной Вл.Ос. был легким, он был наделен неиссякаемым чувством юмора, что наш союз замечательно украшало, облегчало. Не чужд был хорошего, но не вульгарного анекдота. Иной раз мы так много смеялись, что у меня болели мышцы лица! Эти веселые минуты, видимо, были для него разрядкой после напряженной работы. В разговорах его часто мелькали яркие образные сравнения, интересные народные речения, какие-то афоризмы. Он не верил тем, кто утверждал, что может быстро и хорошо написать что-то значительное, скажем, целых две страницы за один день! Для Вл.Ос. такая скорость была немыслимой. С сарказмом называл таких «гонщиков» «воробышками, которые быстро сношаются, но слабенькие…» Говорил: «Звезд с неба не хватают».

Услышав от меня незнакомое выражение, название вещи, оживленно повторял его несколько раз. К примеру, ему очень понравилось «игла-цыганка». Так женщины называют иголку с длинным и широким ушком, которое похоже на оттянутую тяжелыми серьгами дырочку в мочке уха.

Собеседником Вл.Ос. был неизменно внимательным, уважительным, разговаривал доверительно, никогда не перебивал. В каких-то для себя установленных пределах делился творческими и бытовыми планами. С годами эти пределы раздвигались.

С интересом расспрашивал о детстве, эвакуации. С улыбкой выслушал мой рассказ о выступлении самодеятельности учеников начальной школы перед ранеными бойцами в эвакогоспитале. Я, десятилетняя третьеклассница, принимала в этом «концерте» участие — читала раненым бойцам стихотворение, конец которого… забыла! Смутилась, покраснела и убежала со «сцены». Слушатели мои смеялись и дружно хлопали. Я запомнила двоих, у которых были ранения в руку. Они аплодировали вдвоем: каждый хлопал в ладошку друга. После рассказа об этом «концерте» Вл.Ос., покачивая головой, с грустью сказал: «Да, так было. Трогательно…». А однажды спросил меня, пели ли в совхозе, где мы жили в эвакуации, частушки. Да, пели. Некоторые из них я помнила и по его просьбе записала. Вот одна из них, которая в детстве казалась мне очень смелой: «У меня миленка два, // В том краю и в этом! // Одного люблю зимой, // А другого летом!» // Вл.Ос., напомнив мне «офицерскую рифмованную присказку», которую он использовал в повести «В кригере» («Ты после боя, что живой — не верь! Проверь, на месте ли конечности, и голову, и х.й проверь!»), пояснил, что на привалах, когда бойцы, отдыхая, затевали под гармонь или под аккордеон песни и частушки для снятия колоссального напряжения после тяжелых и опасных боев и понесенных потерь, утрат, в ходу были частушки, именно крепко просоленные. Где-то раздобыл он список весьма фривольных и забавных частушек. К примеру, таких: «Неужели это будет, // Неужели я женюсь?! // Неужели наконец-то // Я досыта нае..сь?!» Или: «Раз, раз — на матрас, // На простынку белую. // Не вертись, е..на мать, // А то урода сделаю!» Список этот на четырех страницах у меня сохранился.

Рассказывая о разных странах и районах, где ему приходилось служить (или лежать в госпиталях после ранений и контузий), он говорил, что более других районов нравился ему Дальний Восток, Хабаровский край. Правда, в самом Владивостоке тяжелый климат — частые сильные ветры и дожди, туманы. Когда я спросила, почему же он уволился именно тогда, когда служил на Дальнем Востоке, то он, понурив голову, тихо ответил: «Я не понравился Маленкову…» Подробности рассказать не хотел. Обиняками я выяснила, что был какой-то ответственный смотр, проверка личного состава. Но не знаю, какие именно части инспектировал всесильный в те годы Г. Маленков. К тому же именно слова Маленкова цитировал он, юный лейтенант, на собрании части, защищая невиновного, по его мнению, капитана, на которого командиры сваливали некую вину. За это и получил защитник правды и справедливости арест и заключение в тюрьму более чем на год. Об этом эпизоде своей жизни Вл.Ос. писал в автобиографии и рассказывал его мне.

Когда Вл.Ос. служил на Дальнем Востоке, у него был конь. Он говорил, что любит лошадей. С интересом смотрел по ТВ скачки, выездку и другие передачи о животных и о природе, говорил, что с такими темами полноценно отдыхает, восстанавливает уставший, как он выражался «мыслительный аппарат». Помнится, ему очень понравилась книга английского зоолога Дж. Даррелла «Моя семья и другие звери». С удовольствием читал журналы «Вокруг света» и «Наука и жизнь».

Как-то, как я (возможно, ошибочно) поняла, Ивану подарили щенка немецкой овчарки. Собака переселилась к Вл.Ос., он к ней привязался, с умилением о ней рассказывал. Показывал мне ее фото. Да, симпатичная была собакевна! Однажды, выйдя с ней на прогулку, он снял с ошейника поводок, молодая овчарка с радостью со всех ног бросилась бежать и… пропала. Никакие поиски и расклеенные объявления найти ее не помогли. Вл.Ос. отчаянно переживал эту потерю. А вот кошек не любил, брезговал. Однажды друзья попросили меня на время своего отпуска подержать у себя кошку. Приходя ко мне в тот период, Вл.Ос. просил запереть ее в кухне.

* * *

Я должна покаяться. В далеком 1986 году я невольно вовлекла его в смешную «литературную разборку». Как-то в ненастный день, когда в парикмахерской затишье, я взяла у сотрудницы книгу, чтобы скрасить безделье. Это оказался небольшой сборничек детективов Э. Хруцкого. Я была поражена полной убогостью, беднотой речи писателя, безграмотностью, графоманскими оборотами речи. К примеру: лучом фонаря пересек комнату; лицо отпечаталось в смертельном кресте цейсовской оптики; почти ежедневно ночью; глаза с огромными серыми зрачками; они пошли на голос трамвая; свет с трудом протискивался; боялся встречи с женой — слишком мало был с ней в этом качестве; на лице не было ни одного отпечатка воли и мужества; с серебряными погонами, на которых одинаково алел орден Красной Звезды; опись изъятия вещей; из-за леса спускалось утро (!).

Я, наверное, утомила читателя перечислением этих «перлов», а ведь это только малая их часть. Но дело было гораздо сложнее и интереснее, чем полное и смехотворное невладение языком. Во всех произведениях этот автор воровски использовал эпизоды, обстоятельства, характеристики, отдельные слова, выражения и понятия, даже имена героев из романа Вл.Ос. Он разнес сюжетные ходы романа по нескольким повестям и, как сумел, их пересказал. И я не утерпела — выписала «перлы» этого автора и украденные им из «Августа…» эпизоды, выражения, образы героев и показала это Вл.Ос. Он попросил меня классифицировать все огрехи и заимствования, а затем со смехом все это перечитал и решил отнести в редакцию ЛГ.

Через несколько дней ведущий критик газеты, известный литературовед А. Латынина по собранному мною материалу написала острую статью, которую назвала одним из самых ярких «перлов» Э. Хруцкого: «Из-за леса спускалось утро», с подзаголовком «К проблеме литературных взаимодействий» (ЛГ, 09.07.1986).

Я не сильно виню себя за этот эпизод: потери времени и отрицательных эмоций этот казус не вызвал, и работе его не помешал, он разве только посмеялся.

К случаям плагиата своих произведений он относился с юмором. В конце 60-х — начале 70-х в Новой Каховке обнаружилась публикация Миколы Бажана (народного письменника Украины!) «Нас було трое». Она оказалась дословным переводом на украинский язык одного из коротких рассказов Вл.Ос. — «Первая любовь». Вл.Ос. написал в редакцию газеты, опубликовавшую этот плагиат, острое юмористическое разоблачительное письмо и подписал его «Евгений Сазонов» — именем коллективного героя-автора юмористической 16-й страницы ЛГ того времени.

* * *

Вл.Ос. часто рассказывал мне о своих друзьях. Перечислю тех, кого запомнила.

Близко дружил с некоторыми газетчиками, например, с зам. главного редактора ЛГ Л. Колпаковым, а также с его предшественником на этом посту журналистом Ю. Поройковым, с другими работниками периодических изданий. Как я уже упоминала в начале моих заметок — с главным редактором 8-й страницы ЛГ Б. Галановым. Кстати, о Галанове: когда ему было уже около 80, а может, и за 80, он, к тому времени овдовевший, остался совершенно одиноким. Ветеран войны, много лет посвятивший работе в ЛГ, не получал даже минимальной поддержки со стороны газеты. Вл.Ос. это обстоятельство очень огорчало.

Не раз уважительно и с любовью говорил он о минском корреспонденте газеты «Известия» Н. Матуковском, высоко ценил его публикации, считал его честнейшим, порядочным и очень душевным человеком. После смерти Н. Матуковского в газете, которой он отдал более 30 лет труда и немало способствовал популярности издания, вместо некролога поместили внизу чуть ли не на последней странице маленькое сообщение. Этим обстоятельством Вл.Ос. тоже был весьма опечален.

Хорошо помню его близкую дружбу с журналистом-испанцем Хуаном Кобо и его женой, известной переводчицей с испанского Л. Синянской. В свое время они уехали в Испанию, а приезжая в Россию, даже гостили у него. В какой-то из приездов они подарили Вл.Ос. один из только что вышедших романов, переведенных Л. Синянской. Прочитав, он передал его для прочтения и мне и сказал, что книга «интересная и очень чувственная». К сожалению, не помню ее названия, что-то, связанное с сельвой.

Дружил с журналистом Э. Поляновским из «Известий». В первые несколько лет нашей дружбы я часто слышала от него о М. Полторанине; правда, в дальнейшем отношения их завяли.

Рассказывал о дружбе с поэтом Л. Лавлинским, главным редактором журнала «Литературное обозрение», который читал ему свои стихи и поэмы. Был близок с критиком Л. Лазаревым. Уважал опального критика И. Дедкова, с интересом и одобрением читал его статьи. Встречался и с Ф. Кузнецовым. Этот перечень, конечно, далеко не полон.

Немало друзей было у Вл.Ос. и в среде кинематографистов. Например, он уважал и ценил кинодраматурга О. Агишева. Дружил с ним, как говорится, домами. Был близок и с Р. Ибрагимбековым, с известными киноведом Р. Юреневым и искусствоведом П. Волковой, с сыном писателя С. Смирнова кинорежиссером А. Смирновым, с оператором В. Юсовым, и другими творческими деятелями кино и его администрации — к примеру, с известной в свое время сотрудницей Союза кинематографистов Норой Рудаковой. Был знаком и с Баскаковым.

За внешней строгостью, прямолинейностью, даже некоторой грубоватостью скрывался в нем человек тонкий, впечатлительный, по душевному складу очень мягкий, отзывчивый. Сопереживал любым, даже самым мелким жизненным неприятностям друзей, сочувствовал не на словах — старался помочь делом. Дружба его всегда была деятельной и верной. Вдов своих умерших или погибших друзей никогда не забывал поздравить с праздниками, днем рождения, навещал. Вспоминаю его рассказы об одном из его близких друзей, которым он очень дорожил. Это был редактор по фамилии Аксенов. Фронтовик, лишившийся на войне обеих ног, он ходил на протезах. Жена его тоже прошла войну и тоже осталась без обеих ног. Кончину Аксенова Вл.Ос. остро переживал: «Я потерял друга и единомышленника». Вл.Ос. довольно часто навещал его вдову, звонил ей, огорченно рассказывал мне о ее трудном быте.

С большим удивлением, если не сказать с восхищением, я узнала, что, живя фактически на военную инвалидную пенсию, еще до публикации своих произведений и, конечно, в дальнейшем, он, сколько мог, помогал двум семьям своих погибших боевых друзей. В одной из этих семей рос мальчик, которого он материально поддерживал до окончания им техникума. Я не раз видела, как Вл.Ос. заполнял дома бланки денежных переводов. Близко заглядывать в бланки я, конечно, не стала, но на мой вопрос он ответил, что это его долг перед погибшими однополчанами. Такова была между ними договоренность.

Одной из характерных особенностей внутреннего мира Вл.Ос. была абсолютная верность раз принятому решению. (Это, кстати, касается и наших отношений, «моей тайны». Однажды сквозь зубы он признался мне, что так он поначалу решил, данное себе слово нарушить не может, хотя осознает, что неправ…) Такие же требования неукоснительной верности раз взятому обязательству он предъявлял и близким людям, не прощая им изменившегося мировоззрения и невзирая ни на какие обстоятельства. Такой максимализм требовал выхода, чем и объясняется его склонность к шумному выяснению обстоятельств и причин «измены». Он резко порывал с некогда самыми близкими друзьями. В письмах и в разговорах со мной называл их не иначе как «перевертыши».

Долгие годы Вл.Ос. близко дружил со многими военными писателями, даже считался среди них как бы заводилой различных посиделок. Самая доверительная и тесная дружба и глубокое взаимное уважение отличали его взаимоотношения с Г. Баклановым. Не раз при мне они перезванивались и с большой заинтересованностью в мнении друг друга обсуждали некоторые военные эпизоды, публикации о войне, текущие события. Вл.Ос. ценил произведения Г. Бакланова о войне, считал их высокохудожественными, правдивыми. Высоко ценил он и публицистику Г. Бакланова. Вспоминаю, с каким удовольствием, даже радостью, читал он его путевой очерк о посещении США, статьи в ЛГ. Порицание, неприятие Вл.Ос. вызвало включение Г. Бакланова в период перестройки и позднее в общественную и политическую деятельность, частое его появление на экране ТВ. По убеждению Вл.Ос., любая публичность есть неприкрытое проявление ангажированности, он видел в публичности даже черты приспособленчества. Место писателя — письменный стол. Так он объяснил мне причину разрыва с одним из самых своих почитаемых друзей. Он даже начинал писать некое «разоблачение» его, как казалось Вл.Ос., изменившихся взглядов.

Сам он на протяжении всех лет, что я его знала, чурался любой публичности, даже взять у него интервью было задачей непростой: беседы с журналистами воспринимал как навязчивую рекламу. Категорически не желал фотографироваться, полагая, что таким образом писатель занимается саморекламой. Кстати, это его нежелание вменялось ему чуть ли не в вину, было своего рода подозрительной уликой в некоторых публикациях после его кончины — авторы выясняли, почему же он не хотел фотографироваться и что за этим стоит. Первые выпуски романа сопровождались фотографией 19-летнего солдатика в гимнастерке. Она была вырезана из групповой карточки его воинской части. В последующих изданиях использовалась его фотография более зрелого возраста. И больше он не допускал к публикации никаких своих снимков, да и фотографировать себя, действительно, категорически не разрешал.

Еще один из самых близких друзей был Вл.Ос. отторгнут — В. Быков, которого он любил, как родного младшего брата, опекал в его московских издательских и театральных хлопотах. К отъезжающим в Минск друзьям, например к Н. Матуковскому (и другим), частенько обращался с просьбой передать для того деловые бумаги от издательств и из театров, деньги. Когда же оказии не было, поручал мне отправку таких документов заказной почтой.

В 2001—2002 гг. В. Быков отошел от своих друзей и, по-видимому, от прежних взглядов. Вл.Ос. полагал, что жизненные обстоятельства, вынужденная эмиграция и, как он почему-то подозревал, влияние его новой супруги, привели В. Быкова к кардинальной переоценке событий Второй мировой войны, в т.ч. и Отечественной. Его высказывания в печати в период эмиграции резко отличались от его прежних утверждений. Вл.Ос. был этим фактом не просто удивлен, он был, без преувеличения, подавлен!

Разрывы горько переживал, но промолчать о кардинальных, по его оценке, переменах взглядов своих друзей считал для себя никак не возможным, начал обстоятельно готовиться к публичному их разоблачению. Мне было поручено составить полные дайджесты публикаций обоих писателей от самого начала их деятельности и до текущего момента. Это была очень большая и трудоемкая работа!

Высоко ценил он Виктора Некрасова. Был огорчен его эмиграцией. С большой симпатией и теплотой относился к Константину Воробьеву, Эммануилу Казакевичу. Помню, в издательстве «Детская литература» был опубликован небольшой сборничек военных повестей, куда вошли «Иван» и «Зося» и повесть Эм. Казакевича «Звезда». Вручая мне в подарок экземпляр книжки, он сказал: «Смотри, в какой я публикуюсь отличной компании!»

Прочитав однажды честное, не конъюнктурное, как он определил, произведение о войне малоизвестного автора, карельского писателя Д. Гусарова, Вл.Ос. решил с ним познакомиться: написал ему письмо, и с тех пор они постоянно общались.

Какое-то время поддерживал дружбу и с В. Астафьевым, но в дальнейшем пути их разошлись. В. Астафьев был делегатом VIII съезда СП и, будучи по этому поводу в Москве, звонил Вл.Ос., чтобы договориться о встрече, но тот от встречи уклонился. Резкого разрыва здесь не было — просто уход в сторону. Почему? Не знаю, хотя слабая догадка есть: с неодобрением читал Вл.Ос. переписку В. Астафьева с Н. Эйдельманом. Когда я поинтересовалась, почему он не находит времени для встречи с В. Астафьевым, пожал плечами….

Длительное время близко дружил с Б. Васильевым, летчиками-фронтовиками писателями М. Галлаем и Ар. Анфиногеновым.

С А. Адамовичем поддерживал вполне приязненные отношения, но близкой дружбы, как он писал в одном из писем, не было. Вспоминаю их заинтересованный телефонный разговор после публикации книги А. Адамовича и Д. Гранина о блокадном Ленинграде. Они обсуждали цензурные запреты некоторых тем, например, особую агрессивность и преступность подростков осажденного города. К общественно-политической деятельности Адамовича относился с пониманием. Его внезапной гибелью был, конечно, огорчен.

Был близок с С. Смирновым, любил его и высоко оценивал его работу, особенно розыски героев Брестской крепости.

Часто общался с А. Азольским.

Высоко ценил он и К. Симонова, считал, что тот, будучи главным редактором журнала «Новый мир», немало сделал для литературы: добился публикации романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и других запретных в то время произведений, эффективно поддерживал писателей, начинающих литературную карьеру. Ценил беседы К. Симонова с участниками войны. С большим интересом читал его военные дневники.

Особое отношение, конечно, было к А. Твардовскому.

До поры до времени был довольно близок и с Ю. Бондаревым, который еще в 1971 г. в книжечке-очерке о литературе «Взгляд в биографию» в самых восторженных словах оценивает повести Вл.Ос. — «Иван», «Зося», рассказ «Первая любовь». Приятельские отношения с Ю. Бондаревым прервались, когда готовился к выпуску роман «В августе 44-го…». Вл.Ос. с обидой рассказал, что Ю. Бондарев его роман категорически не принял. По словам Вл.Ос., Ю. Бондарев посоветовал ему сосредоточиться на коротких рассказах: дескать, романы пишет Бондарев, а стезя Богомолова — короткий жанр.

Какое-то время поддерживал вполне лояльные отношения с Б. Полевым. Резко разошелся с ним при тяжелых и скандальных обстоятельствах, связанных с попыткой издания журналом «Юность» романа «В августе 44-го…». Во время известной длительной и отчаянной борьбы Вл.Ос. за публикацию текста без купюр роман в типографии журнала уже почти целиком набрали. Из случайного телефонного разговора Вл.Ос. узнал о том, что редакция журнала, подчинившись требованиям цензуры, без согласия и даже без уведомления автора сделала в тексте романа крупные купюры, целиком изъяв главу о Сталине и главу о генералах в стодоле, а также некоторые сцены, абзацы, кое-где и отдельные слова. Грустно и в то же время сдерживая негодование, он прочитал мне письмо Полевого, где тот уговаривал его согласиться на требования цензуры, а прочитав, спросил: «Ты поняла, какая наглость?!».

Чтобы не допустить публикации в «Юности» неполного текста, он послал в адрес журнала телеграмму о расторжении договора и решил вернуть уже полученный гонорар. Это было совершенно небывалое для советских времен дело! По его просьбе я помогла ему собрать необходимую сумму, и гонорар был возвращен.

Все перипетии этой печальной истории описаны им и опубликованы.

Не знаю, был ли Вл.Ос. в дружбе с С. Залыгиным или у них были только деловые отношения, но о качестве руководимого им журнала «Новый мир» он отзывался хорошо. Помню, как он оживленно, даже приподнято говорил об опубликованной в журнале статье С. Залыгина по экологическим вопросам. Речь в ней шла о пагубных для природы и хозяйства Сибири планах поворота северных рек. Полностью соглашался с мнением автора, называл его молодцом. «Здорово это у него получилось!»

Но после публикации в журнале повести «В кригере» между ними произошел полный разрыв. Уже после ее выхода некоторыми членами редакции журнала высказывалось мнение, что эта публикация была ошибкой: пропустили-де произведение, содержащее ненормативную лексику. Критик журнала С.Т., разбирая повесть (не знаю, внутренняя была эта рецензия или она где-то напечатана), по мнению Вл.Ос., показала незнание армии, непонимание темы повести, обстоятельств места и времени. Он нашел в тексте рецензии топорные подтасовки. Конечно, он был оскорблен, тем более что накануне общался с С. Залыгиным, но тот об этом обстоятельстве и словом не обмолвился. Последовало довольно резкое письмо С. Залыгину с подробным разбором рецензии С.Т. (В письме Вл.Ос. называет рецензента только инициалами.) Черновик этого письма у меня сохранился. В конце его напечатано и рукой Вл.Ос. приписано: «Приложение: 13.500 рублей». Я не помню, был ли это гонорар или аванс за обещанную повесть «Ангелина» (также часть большого романа «Жизнь моя…»), которую он так и не опубликовал.

Отношение Вл.Ос. к А. Солженицыну было сложным. Он, конечно, высоко ценил его мощный «Архипелаг ГУЛАГ», знаменитые «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», хвалил и мелкие фронтовые рассказы. Но для Вл.Ос. было неприемлемо, что в своей отчаянной борьбе со сложившейся системой Солженицын был готов использовать абсолютно любые средства и не раз печатно, в том числе и в журнале «Новый мир», положительно отзывался о власовском движении, о РОА, за-крывая глаза на воинскую измену генерала, его личность, на качество привлекаемых им к службе в РОА соединений. В досье Вл.Ос. были собраны подробные данные, наверное, обо всех командирах РОА.

В этой связи вспоминаю, что, как рассказывал мне Вл.Ос., во время войны командующими армиями служили 183 генерала, 22 из них погибли, несколько попали в плен, но ни один, кроме Власова, не оставил своей армии и не перешел на сторону врага.

* * *

По моему мнению, он был непревзойденный знаток истории Великой Отечественной войны, вложил всего себя в разыскания, в скрупулезные, подлинно научные исследования действительных обстоятельств беспрецедентной трагедии народов Советского Союза. В орбиту его пристального внимания включались разнообразные источники: фронтовые документы — и советские, и немецкие, и западные, художественные произведения, публицистические выступления, частные и деловые письма, рецензии, беседы, интервью, мемуары. Помнил боевой путь многих армий и даже отдельных дивизий. Войну знал чуть ли не поденно. У него было несколько подробных картотек: состав войск, вооружение, командование на каждом участке и в каждый период войны. Подробнейшая картотека отражала военные действия на всех фронтах: ход того или иного сражения, его результат, тактические и стратегические последствия, потери, трофеи и другие материальные обстоятельства — словом, все аспекты этой огромной темы, включая сведения и о рядовых ее людях. Документы в его архиве были только подлинными или заверенными не менее чем двумя лицами, в том числе немецкие и китайские.

Была у него подробная картотека на всех высших чинов армии, начиная от полковников и до маршалов включительно, принимавших участие в Отечественной войне: биографии, послужные списки, награды. Его личные оценки вклада данного фигуранта в ход военных действий. Все со ссылками на документы и подробной аргументацией. Однажды я рассказала ему о своих соседях по дому, семье полковника Кульницкого, на следующий день он сказал, что такой фамилии в списках воевавших нет, что, возможно, этот человек получил высокий чин уже после войны.

О рядовых бойцах, их выносливости, терпении, неприхотливости, самоотверженности говорил он всегда с большим сочувствием, даже восхищением. Войну он считал самым опасным, напряженным, изнуряюще тяжким трудом, какой только может выпасть на долю человека (наверное, исключая ад ГУЛАГа). При этом был убежден, что, несмотря на тяготы, постоянную смертельную опасность и горе при гибели или ранении фронтовых друзей и другие тяжкие обстоятельства, война для многих была как бы звездным временем их жизни. С удивлением вспоминал, что в самых неблагоприятных условиях, когда солдатам приходилось сутками не только не есть горячей пищи, но довольствоваться сухарем в кармане шинели или даже вообще обходиться какое-то время без еды и быть при этом на открытом воздухе, в жару или на холодном ветру, на снегу, под дождем, в мокрых или мерзлых окопах, а в лучшем случае в сырых землянках, бойцы, за очень редким исключением, не простужались.

Рассказывая о боях, иногда приводил примеры предательств, падения. Предателями, по убеждению Вл.Ос., чаще становились наименее образованные люди: чем выше культура, тем устойчивее моральное состояние человека. Впрочем, четкой границы, как он считал, нет. Говорил о таких случаях очень эмоционально, у него даже голос менялся.

Однажды я пересказала ему небольшую публикацию из журнала «Огонек» о зимних боях 42-го года под Москвой в районе Клина. В ней рассказывалось о раненном в обе ноги бойце, который, очнувшись после шока и потери сознания, услышал неподалеку от себя немецкую речь. Наших вокруг не было, они, по-видимому, отступили, его не заметили, не подобрали. И вот он, припоминая направление и ориентируясь по звездам, а зимой темнеет рано, решил попытаться как-то добраться до своей части. А как безногому добираться? И этот боец катился по снегу, как катушка ниток, благо дорога была несколько под уклон. И — до своей части добрался! Вл.Ос. стал задумчив, потом позвонил Г. Бакланову, которого многие годы, как уже говорилось, любил и глубоко уважал, к мнению которого прислушивался. Они довольно долго и подробно обсуждали подмосковные бои конца 41-го — начала 42-го годов. Упоминали названия частей, населенных пунктов, фамилии офицеров, при этом запомнились и их рассуждения о тактике боев и военачальниках, включая маршалов и Сталина. Говорили о том, «кто из них клал больше людей», в каких боях, в каких районах и обстоятельствах, а мне этот разговор запомнился еще и потому, что я впервые услышала резко отрицательные суждения о высших военачальниках, например о маршале Жукове. Ведь официальная пропаганда ставила Жукова на очень высокий пьедестал!

В дальнейшем Вл.Ос. неоднократно и с примерами рассказывал мне о неграмотных действиях некоторых крупных командиров, говорил о том, что многие советские маршалы и генералы — «дутые величины» (его выражение), выдвиженцы из младших командиров, так как цвет армии, как он считал, к началу войны был основательно прорежен репрессиями, расстрелами. В начальный же период войны армия понесла немало потерь среди высших чинов в связи с их гибелью, пленением и даже самоубийствами. Послевоенные мемуары некоторых военачальников критиковал, иной раз весьма резко.

С негодованием говорил он о советской пропаганде, мифологизирующей, искажающей события войны да и всей жизни, о многих позорных умолчаниях, засекречивании правды о войне и тыловой жизни. Лакировку обстоятельств и фактов, которую, как и умолчания, пропагандистская машина КПСС тоже широко использовала, он расценивал как унизительную, позорную практику. Лживость, по убеждению Вл.Ос., порождает в народе ошибочное самомнение или, наоборот, — самоуничижение, блокирует усвоение реального опыта и трезвую оценку событий.

Частенько, читая военно-исторические публикации, вздыхал и осуждающе покачивал головой. Вот цитата из его письма на тему качества публикаций: «…безбрежное половодье самого безответственного сочинительства и дезинформации, в том числе и об Отечественной войне…».

С интересом и уважением к автору читал все публикации генерал-полковника Д.А. Волкогонова. Наиболее же адекватным среди военных историков находил профессора В.И. Дашичева.

На мой вопрос, почему он в своих произведениях не касается первых трагических лет войны, он ответил: писать он может только о том, что ему доподлинно известно не из каких-то частных источников, воспоминаний, писем и т.п. — это лишь дополнения и иллюстрации, — а именно из документов. Даже свой личный опыт, не доверяя прихотливой памяти, он всегда поверял документами. Почти все, что касается первых лет войны, особенно ее начального периода, было в те годы строго засекречено, документов в открытой печати практически не было. Имевшиеся же скудные источники были очень противоречивы. Вообще же документы, как и письма, были для него лишь основой, необходимым материалом, который им в ходе работы усваивался и основательно перерабатывался.

Не раз, когда разговор заходил о революции 1917 года, он говорил мне, что она отбросила развитие России на несколько поколений назад. Когда я возражала ему, что, мол, грамотность в отсталой стране была поднята до всеобщей, почти искоренены такие страшные болезни, как сифилис и туберкулез, обеспечены бесплатные услуги здравоохранения, он с горячностью возражал, что в начале ХХ века Россия развивалась динамично и за это время достигла бы всего перечисленного мною без жутких потерь, голодухи и разрухи первых послереволюционных лет, и при этом не лишилась бы громадных территорий и не понесла бы неисчислимых людских потерь среди самых ценных, активных, образованных и работящих слоев народа, и вообще население России не переживало бы таких ужасающих тягот, какие принесла ему революция, Гражданская война, военный коммунизм с продразверсткой, последующие преступления коллективизации, годы террора.

Так же эмоционально, живо говорил он о текущей жизни, советских и партийных деятелях, о внутренней и внешней политике, причем последнюю резко осуждал, считая ее крайне агрессивной. Вызывающе агрессивными считал он как государственную коммунистическую доктрину Советского Союза, так и военную.

В те годы ходило много анекдотов о генсеках и других деятелях КПСС, правительства, о пропагандистской болтовне и внутриполитических практиках властей предержащих. Они неизменно вызывали смех Вл.Ос. — с горчинкой. Горбачева встретил он с некоторой надеждой на перемены, говорил, что у него «есть свежие идеи», «вообще хорошо, что он молод». В дальнейшем, особенно в период «борьбы с алкоголизмом», резко его критиковал за большевистские методы. За Вильнюс. Ригу. Тбилиси. Сближение с Западом не одобрял, даже порицал, считал, что России угрожает новая Антанта. В связи с такой точкой зрения довольно критически оценивал деятельность А. Козырева на посту министра иностранных дел.

Ельцина же остро и зло критиковал и категорически осуждал за излишнее властолюбие, за развал Союза, за «семью», возникший с его легкой руки преступный олигархат, ваучеры и «жульническую» (его частое слово) приватизацию, за легкомысленное обещание суверенитета автономиям, чеченскую войну, за министра обороны Грачева, которого считал неквалифицированным. Брезгливо осуждал склонность Ельцина к спиртному. Считал, что с приходом Ельцина государство начало распадаться, перестало функционировать, всяческий контроль, связь с населением почти не работали. Сравнивал хаос и безответственность нового чиновничества, наступившие при Ельцине и ярко расцветшие при Путине, с четкой работой государства при Сталине.

Самого Сталина считал он настоящим маньяком, одним из величайших злодеев и преступников в истории человечества. Если в разговоре или какой-то публикации о Сталине писали даже не положительно, а просто нейтрально, просто упоминали его имя, всегда с осуждением и презрением говорил об авторе: «Сталинист!». Проходившая в семидесятых годах «мягкая», как он говорил, реабилитация Сталина его огорчала. Но подчеркивал: государство при Сталине работало четко. Объяснял мне, что государство по своему строю может быть любым — тоталитарным, демократическим, монархическим, но оно должно функционировать.

Сравнивая советскую элиту с постсоветской, говорил, что последняя многократно превосходит свою предшественницу по ненасытной наглости и полной безответственности за будущее России.

Особенно же осуждал он Ельцина за выдвижение воспитанника КГБ В. Путина. Впервые увидев по ТВ его нахмуренное лицо, когда тот еще возглавлял ФСБ, он, покачивая головой и нервно потирая ее от макушки ко лбу (характерный жест!), сказал: «Этот человек принесет нам много бед».

* * *

Живой, искренний интерес вызывал у него мой сын Миша. С первой же встречи они нашли общий язык, даже подружились. Когда Миша был призван в армию, Вл.Ос. расспрашивал о Мишиной службе, просил читать ему «письма от солдата», комментировал их. В одном из писем Миша рассказывал, как торжественно горожане встречали их часть, когда после трудных и длительных учений и маневров она строем возвращалась в казармы. Проходя по улицам Шуи, они пели бодрую походную песню, а высыпавшие на улицу горожане кричали им «Ура!», хлопали в ладоши, девушки бросали цветы. Да, армию в те годы любили! Миша пишет: «Как нас замечательно встречали! Мама, как нас встречали!». При чтении этого письма Вл.Ос. горделиво приосанился, поднял подбородок, выпятил грудь и победно улыбался: как будто это он маршировал и пел с однополчанами!

После Мишиной демобилизации Вл.Ос. спрашивал меня, что он решил делать дальше. Предлагал свои варианты. Говорил даже о школе МВД и работе в милиции! Миша же вначале хотел поступить в университет на факультет журналистики. Нужно было перед экзаменом написать какую-либо работу: очерк, зарисовку и т.п. Миша решил описать свой призыв в армию, свой отъезд, наше прощание. Там были две такие фразы: «Отца с нами не было. Его с нами не было никогда». Прочитав эти фразы, Вл.Ос. воскликнул: «Это уже образ! Миша, несомненно, будет писать!».

Когда Миша поступил в институт, Вл.Ос. поздравил его, подарив полное собрание сочинений О. Бальзака.

Однажды Вл.Ос. дал мне прочесть на один день и две ночи какую-то запрещенную книгу, какие в те годы передавали друг другу для тайного прочтения. Вл.Ос. сказал: «Прежде всего, дай книгу Мише, в крайнем случае, если не успеешь прочесть, он тебе перескажет». Впоследствии такие книги появлялись у него не раз, и Вл.Ос. всегда требовал, чтобы их сначала прочел Миша.

Познакомились они, когда Миша приехал к нему вернуть первую из этих книг. Вл.Ос. сказал мне о нем: «Какой хороший мальчик!». Он читал все его публикации, разбирал их, комментировал. Когда Миша еще учился в институте, представил его главному редактору 8-й страницы «Литературной газеты» Б. Галанову, а тот поместил небольшую Мишину заметку о работе кинотеатров: Миша в то время работал в кинорепертуарном отделе Краснопресненского райисполкома. Это была его первая публикация. В дальнейшем Б. Галанов не раз привлекал Мишу к работе на своей странице. Забавно, что после первого визита Миши в ЛГ Б. Галанов сказал о нем Вл.Ос. такими же словами: «Какой хороший мальчик!».

Псевдоним Миши — Левитин — придумал Вл.Ос., так как Галанов сказал, что фамилию Левитес лучше скрыть. Левитин — фамилия одного из царских офицеров, затонувших на знаменитой «Цусиме», и созвучна Мишиной настоящей фамилии.

Однажды, еще в студенческие годы Миши, Вл.Ос. попросил меня принести ему что-нибудь им написанное. Это оказалась работа о фильме В. Шукшина «Калина красная». Внимательно ее прочитав, он написал Мише на любимой бумаге в клеточку развернутое мнение на четырех листах, своего рода напутствие. Пометил цифрами в Мишином тексте свои замечания, откомментировал их и дал рекомендации на будущее. Этот документ сохранился.

Как-то я спросила Вл.Ос., есть ли у него ученики, последователи. Оказалось — нет. Его сына творческая работа не интересует. После написания своего напутствия Мише он сказал мне, что теперь у него есть ученик.

В комментариях к Мишиной работе Вл.Ос. изложил свой взгляд на некоторые аспекты творческого процесса. В частности, упомянул, что считает первую страницу, начальные фразы самыми трудными, очень ответственными. («Вера, ты не представляешь, как я боюсь чистого листа бумаги, на котором мне надо начать писать! Я хожу по квартире и выискиваю себе дела, чтобы отдалить встречу с этим чистым листом!») Первые фразы, наставлял Вл.Ос. Мишу, должны быть безупречны.

Он предостерегал Мишу от газетных штампов, избитых выражений, банальных истин, а также от проявлений некоего, как он выразился, «менторства». «Если бы это делал убеленный сединой Чаплин, Эйзенштейн или Антониони, это, возможно, было бы уместно. Когда же это пишет двадцатилетний юноша, то становится неловко». «В языке и стиле письма, — пишет далее Вл.Ос., — необходимо стремление к простоте разговорной речи и постепенное преодоление литературности, сугубо книжных оборотов». Затем Вл.Ос., оценивая работу в целом, находит, что Миша «имеет немалые способности, возможно, и талант…», что ему «больше удается конкретика, чем общие рассуждения. Несомненно преобладание художественного видения над умозрительностью…». Естественно, это напутствие было для Миши настольным пособием и сыграло свою роль в его становлении как журналиста.

Помню такой трогательный эпизод. Письменный стол Миши стоял у окна, а за окном росла высокая старая береза, ветви ее касались оконного стекла, а летом листва трепетала прямо над столом. На этой березе зимой и летом щебетали разные птахи. Миша их подкармливал, говорил, что они ему помогают в работе. И вот однажды он не увидел в окне дерева. А тут как раз пришел Вл.Ос. Видя, что Миша не на шутку расстроен, он спустился во двор и выяснил, что дерево рухнуло от старости. Вл.Ос. утешал Мишу, говорил, что березу не спилили, просто настал ее час: такова жизнь.

Гибель Миши Вл.Ос. переживал очень остро. К моргу он приехал с белыми цветами — каллами, стоял со мной чуть поодаль от остальных, приехавших к выносу тела. На кладбище не поехал: действовало его непреложное правило о засекречивании всего, связанного со мной. После Мишиной смерти он относился ко мне еще более тепло, чем раньше, стал регулярно помогать материально. Не один день после этого, приходя ко мне, ходил по комнате из угла в угол и удрученно повторял: «Что же могло произойти? Что же произошло?». Через несколько дней после похорон у него на нервной почве стало очень плохо с ногами, но, несмотря на это, он приходил ко мне каждый день, а однажды, еле приковыляв и не застав меня дома, оставил записку: «Вера! У меня дикие нервные боли в ногах и в области поясницы. Послед-ние две недели даже сидеть не в состоянии. Извини! В.Б.». В те дни он впервые обратился к «ходункам».

В один из этих печальных дней с Вл.Ос. произошел досадный случай: идя ко мне, он спускался по подземному переходу через Новослободскую улицу и упал на спину. Никак не мог повернуться на бок, чтобы встать. Болела спина и ушибленная голова. А люди спешат мимо, и никто не обращает внимания на лежащего человека! Возможно, думают, что пьяный. В конце концов, над ним наклонился молодой человек «кавказской национальности», участливо спросил, что с ним, бережно помог встать, провел через переход. По этому поводу Вл.Ос. с грустью говорил, что если кто-то упал, то это может быть плохое самочувствие, приступ, обморок и т.п. Кажется, так просто — наклониться и узнать, в чем дело. Но москвичи шли мимо. И ему в Москве помог только ее гость!

Я робко заговорила с ним о палке, дескать, хорошая, красивая ореховая полированная палка очень бы ему подошла, но он категорически отказался даже говорить на эту тему.

В отношении следствия по делу Миши сказал, что убийцу, скорее всего, не найдут, да и искать старательно не будут. Узнав от меня о том, что следователь подключает к розыску убийцы сотрудников КГБ, Вл.Ос. сказал: «Эта организация очень плохая, лучше с ней никогда не связывайся».

Через несколько лет (в феврале 1993 г.) возле дома Вл.Ос. на него напали бандиты. Возвращаясь от меня, он нес кейс с перепечаткой повести «В кригере». Бандиты, видимо, перепутали его с кем-то, пытались вырвать из рук кейс, возможно, полагая, что там деньги, но Вл.Ос., как он рассказал в интервью «Московской правде», «сгруппировался и все физические и духовные силы вложил в защиту кейса и головы». Изловчился и со всей силы так ударил одного из отморозков ногой, что тот отлетел к стене. Сумел отстоять и себя, и кейс. Во время этой схватки его лицо основательно порезали шипами кастета. К счастью, бандитам кто-то помешал, они убежали, а он, весь в крови, поднялся домой. Пришлось вызвать «скорую помощь». На лицо наложили семнадцать швов!

После этого он говорил мне, что вот и по его делу он не ждет никакого серьезного следствия. Так и вышло: никого не нашли и, как был убежден Вл.Ос., не искали.

* * *

Материально Вл.Ос. жил скромно. Военная пенсия по инвалидности, нечастые гонорары, так как публиковал что-то новое чрезвычайно редко, а за переиздания платили в первый раз половину гонорара, в последующие разы — четверть. С обидой сравнивал материальные и социальные условия ветеранов в России и на Западе, например во Франции, где пенсии военнослужащим заметно превышали наши и платили их всем принимавшим участие в военных действиях.

С негодованием отзывался он о советской грабительской, как он ее называл, системе оплаты творческого труда и, в частности, об огромных вычетах при издании переводов наших писателей на иностранные языки: изымалось чуть ли не 80% выплачиваемых иностранными издательствами денег! Сравнивал условия оплаты работников творческих профессий на Западе и у нас. Конечно, мягко говоря, чертыхался. Называл гонорары «смешными», говорил, что это не оплата труда, а ее имитация. Когда появились магазины «Березка», за издания произведений советских писателей за границей ввели оплату чеками. Первый такой гонорар он получил за перевод на испанский язык рассказа «Иван» и поехал в магазин «Березка». Денег ему в обрез хватило на… три брючных ремня: своему сыну, Мише и себе!

Я лично никогда не стремилась получать подарки, хотя, конечно, не могу не отметить, что настроение и самооценка благодаря подарку очень поднимаются: он как бы символизирует благодарность дарителя и твою для него значимость. С признательностью вспоминаю, что ко всем праздникам и памятным датам Вл.Ос. находил возможность как-то меня одарить. Чаще всего вручал конвертик с некоей суммой. Несколько таких конвертиков у меня сохранились. На них надписи: «Верины деньги. Не вскрывать» или: «Вере под елку». К Новому году всегда преподносил бутылку любимого им советского полусладкого шампанского. (Кстати, этот сорт тоже был большим дефицитом!) Когда ввели магазины «Березка», то дарил не рубли, а чеки. Изредка бывали и не денежные подарки. Они всегда были неожиданными и довольно дорогими. Например, когда в Москве появились настоящие французские духи, Вл.Ос. купил мне флакон «Клима?». В другой раз купил, вернее, оплатил дорогое платье сафари. Оплатил первый в моей жизни довольно дорогой импортный слуховой аппарат. Купил мне компьютер и оплачивал уроки по его освоению.

Ювелирные изделия он не жаловал.

* * *

Как я уже упоминала, систематического высшего образования у него не было. Серьезно и ответственно занимаясь самостоятельно, усвоил значительный пласт знаний. «Я все взял только добросовестностью и усидчивостью!» Так он сам оценивал и свои занятия, и свою писательскую работу: добросовестность, «массирование компетенции» (я уже упоминала это его частое выражение). Такое «массирование» выливалось в напряженный кропотливый труд. Например, работая над образом капитана Арнаутова, кадрового военного спеца старой закалки, штабс-ротмистра гусарского полка, которого главный герой молодой лейтенант Федотов и в большом романе «Жизнь моя…», и в отрывках из него — повестях «В кригере» и «Вечер в Левендорфе» — называет «стариком», и над образом самого Федотова, многое воспринявшего от старшего товарища, он до мельчайших подробностей изучил мировоззрение, привычки, офицерский быт, язык, условия службы, взаимоотношения между сослуживцами в старой русской армии, кодекс чести офицера.

Когда мы после переезда Вл.Ос. в Безбожный (Протопоповский) переулок разбирали книги, он показал мне внушительную стопку, перевязанную бечевкой, к которой была пришпилена записка: «Книги об офицерской чести, традициях и т.п. 25 шт.». Но и эти двадцать пять книг — далеко не все, что было прочитано на эту тему; читались и отдельные статьи и, например, журнал «Офицерская жизнь», выходивший до революции в издательстве «Варшава», другие журналы; я уж не говорю о сведениях, почерпнутых из произведений Л. Толстого, А. Куприна, М. Булгакова и др.

Думаю, по багажу знаний он мог бы поспорить с любым обладателем диплома высшего гуманитарного образования, а то и ученой степени. В частности, литературу знал отлично. Помнил не только произведения, но и биографии и творческие пути даже самых малоизвестных писателей и поэтов прошедших эпох. Особо отличал так называемых «малых классиков» — Н. Лескова, А. Куприна. Очень любил А. Чехова. Из более близких по времени высоко ценил И. Бунина, М. Булгакова. Считал их своими учителями. Однажды я заметила ему, что фразы его бывают уж слишком длинными, иногда на полстраницы. Вот как красиво писал Пушкин: «Лошади тронулись. Кибитка полетела» — кратко и замечательно образно. На это он ответил: «Сейчас такие фразы не пойдут. Толстой писал длинными периодами. Жизнь усложняется, вырабатываются новые нормы».

По моим наблюдениям, поэзией не слишком увлекался, но некоторых поэтов отличал — к примеру, Есенина. Однажды дал мне томик Омара Хайяма и сказал, чтобы я это читала, это очень хорошо.

К употреблению в литературе ненормативной лексики относился взвешенно. Считал, что в реалистических произведениях употребление мата должно быть психологически и художественно оправданно, мат допустим только в прямой речи героев, и его необходимо микшировать, т.е. в бранных словах заменять отдельные буквы точками. Однажды «Общая газета» обратилась к нему с вопросом о допустимости употребления ненормативной лексики. Это один из редчайших случаев, когда Вл.Ос. согласился выступить в периодической печати. Он детально изложил свою точку зрения: в России ненормативная лексика при общении в мужском обществе — почти норма. Но мат — язык только мужской, употребление его в присутствии женщин и детей он осуждал, категорически не принимал употребления мата женщинами.

Привел несколько убедительных примеров, когда мат, с его точки зрения, был не только оправдан, но и, как он считал, помог преодолеть форс-мажорные обстоятельства. Цитирую: «Несомненно, что в экстремальной обстановке каждому русскому и русскоязычному человеку матерщина сообщает ускорение, добавляет энергии, быстроты и стремления достичь цели».

Естественно, очень внимательно и заинтересованно следил он за современной литературой, особенно за военной — как научной, так и художественной и мемуарной.

Кроме общеполитических газет — «Комсомольской правды», «Известий», «Литературной газеты», обязательного «Книжного обозрения», выписывал специальные журналы — «Вопросы истории», «Военно-исторический журнал», газету «Красная Звезда». В перестроечные и последние годы с удовольствием и одобрением читал газету «Московский комсомолец», называл ее главного редактора П. Гусева смелым и молодцом — «боевой парень!».

* * *

Мои хозяйственные и снабженческие заботы были им востребованы, конечно, сразу. А помощь в его труде я начала оказывать по ходу дела. Когда Вл.Ос. узнал, что я какое-то время работала машинисткой, что у меня есть пишущая машинка, он стал поручать мне перепечатку своих писем, каких-то фрагментов произведений, фронтовых и иных документов. До меня и некоторое время одновременно со мной ему печатала сестра, Екатерина Михайловна. Это была очень грамотная, высокообразованная женщина, работала она в издательстве. Долгие годы она была единственным его помощником и в вопросах грамотности пользовалась у него непререкаемым авторитетом. И вот, если она была занята другой работой, болела или была в отъезде, Вл.Ос. стал просить о перепечатке меня.

Иногда между нами возникали разногласия по поводу правописания и даже порядка слов. Он звонил сестре, чтобы она разрешила наш спор. Бывало и так, что я с ней категорически не соглашалась или ее не было в Москве. Тогда Вл.Ос. звонил своему приятелю, декану факультета журналистики МГУ Я. Засурскому. Ну, тут уж я никак не могла не согласиться! Когда же Екатерина Михайловна или Я. Засурский подтверждали мое мнение, я получала в награду «Молоток!» с замечательной прибавкой: «Очень много интеллекта!».

Опечатки воспринимал болезненно, видя в них безответственность. Запомнился строгий выговор за пропущенный знак переноса. Потрясая листком с «грубой» опечаткой, он возбужденно воскликнул: «Я окружен говном!». Ну как не запомнить столь колоритное заключение?

Каждый отрывок, любое письмо подвергались, как я уже говорила, неодно-кратной правке, шлифовке. Забракованный текст вырезал и подклеивал исправленный. Иной раз для такой правки-подклейки я печатала всего по 2—3, 5 строчек! А то и по 2—3 слова…

Его скрупулезная работа со словом поражала воображение. Одно слово могло занять чуть ли не весь рабочий день! Очень часто в черновом тексте какой-нибудь глагол, наречие, прилагательное и т.п. сопровождались стоящими рядом в скобках синонимами — заготовками к будущей окончательной правке. Оттенки значения каждого слова он сравнивал по разным словарям: Даля, Виноградова, словарю иностранных слов, этимологическому, орфографическому, толковому словарю Ожегова, различным тематическим словарям по отдельным дисциплинам, словарям русских синонимов, антонимов, идиом, справочнику по правописанию и литературной правке Розенталя и по другим изданиям. Работал и с песенниками, и со сборниками народных пословиц и поговорок, частушек. Был у него и словарь «Современные русские фамилии», содержащий историю их происхождения.

Иногда, видимо, внутренне продолжая работу, он спрашивал меня, какое слово из перечисленных им я предпочла бы в данном контексте, выбор просил обосновать. А иногда просил написать все, какие припомню, синонимы данного слова. Например, слова «жизнь».

Стиль его работы — самая мелкая, точная деталь. Она делает повествование живым, достоверным. Однажды, читая только что отпечатанную страницу, содержащую диалог офицера-кадровика с героем повести «В кригере», он заметил: «Здесь что-то не так». У героя при санобработке обмундирования погиб лежавший в кармане гимнастерки документ. Офицер этому не верит и кричит: «Муде на сковороде!». С моей подачи Вл.Ос. дополнил слова офицера указательным местоимением: «Это муде на сковороде!». Моей маленькой подсказкой Вл.Ос. был очень доволен: вскричал «Молоток!» и поднял большой палец.

Были и другие случаи принятых им моих подсказок; например, в эмоциональном, местами грубом открытом письме критику В. Кардину: «Об истине и активной псевдокомпетенции» в журнале «Литературное обозрение» под моим воздействием он отказался от нескольких совсем уж оскорбительных и резких слов. Тем не менее редакция журнала предварила это письмо замечанием, что его тон остается на совести автора.

История письма такова: как уже говорилось, Вл.Ос. крайне болезненно воспринимал ошибки публикаторов, особенно по вопросам Великой Отечественной войны. Как он объяснил мне, особую напряженность открытого письма вызвали промахи, неточности, допущенные В. Кардиным во многих работах, что, по мнению Вл.Ос. приводило к легковесности, ошибкам в оценках, искажениям фактов. Он видел в этих неточностях не только небрежную, поверхностную работу, но и идеологические мотивы, в запальчивости писал, что это намеренные искажения. Он считал, что трагедий, смертей, людского горя было сверх всякой меры, и потому недопустимо оскорблять войну ложью. Одной из реакций на эту болезненно значимую для Вл.Ос. тему и было указанное открытое письмо.

По моему мнению, В. Кардин, будучи участником войны, полагался на свою память, она, видимо, его подводила. У Вл.Ос. накопилось к этому критику немало претензий, и они вылились во взволнованное, эмоциональное письмо. После публикации этого письма в редакции журнала состоялось совещание, где это письмо обсуждали. Вл.Ос. рассказывал, что в конце разговора В. Кардин признал свою ошибку, сказав: «Вы меня убедили!». Каким-то чудом копия стенограммы этого совещания у меня сохранилась.

Основной же мыслью письма было жесткое требование не только к этому автору, но и к авторам статей на любую тему: нести ответственность за каждое слово!

К сожалению, на этом эпизоде противостояние В. Кардина и Вл.Ос. не закончилось.

В 1995 г. вышел роман Г. Владимова «Генерал и его армия». Он вызвал весьма ожесточенные споры, а между Вл.Ос. и Г. Владимовым разгорелась нешуточная полемика о деятельности, роли и личности генерала А. Власова, РОА, РННА, «Третьей силы». Вл.Ос. считал Г. Владимова незаурядным, весьма талантливым писателем, но его взгляды на события и некоторые другие проблемы ВОВ, характеристики ее участников категорически не принимал. Довольно резко критиковал методы его работы, считал его выводы неверными, не соответствующими фактам. В ходе полемики, подробно разбирая роман Г. Владимова «Генерал и его армия», он обвинял автора в незнании военной техники, вооружений, штатного расписания действующей армии, в частности штабов и других воинских учреждений, порядка их работы, уличал в пренебрежении к воинской субординации, обязанностям и правам военнослужащих различных воинских должностей и чинов. Указывал он и на грубые ошибки Г. Владимова при описании им хода сражений, а также исторических персон (например, Н.С. Хрущева). Главным же обвинением Г. Владимову была положительная и даже восторженная оценка им деятельности и личности генерала Власова, РОА — «Третьей силы», которую он настойчиво отстаивал в публикациях в прессе, в полемике с Вл.Ос. и показал в романе «Генерал и его армия».

Кстати, в связи с этой полемикой я прорабатывала в «Ленинке» повесть «Брут» чешского писателя Л. Ашкенази о конвойной собаке. Она была написана десятью годами ранее «Верного Руслана». В повестях Ашкенази и Владимова много сходства, некоторые мысли, эпизоды в них совпадают, и Вл.Ос. подозревал, что повесть Г. Владимова чуть ли не плагиат. Рискну высказать свое мнение: наверное, с уверенностью можно говорить о влиянии, заимствовании идеи, но не о плагиате. В дальнейшем эта тема заглохла. Во всяком случае, со мной он ее обсуждать перестал, возможно, согласился с моими выводами.

Полемика началась статьей Вл.Ос. «Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…», опубликованной в журнале «Свободная мысль — XXI», № 7, 1995 г. Полностью полемика с Г. Владимовым публиковалась в газете «Книжное обозрение». В. Кардин выступил с энергичной статьей в поддержку Г. Владимова. В частности, в статье рассказывалось о присяге бойцов РОА на верность рейху и лично Гитлеру, которую они должны были принять в апреле 1945 г., т.е. уже в самом конце войны. Начиналась присяга словами: «С согласия рейхсфюрера СС…» «Вот где полная “независимость”!» — иронизировал Вл.Ос. Были в присяге и такие слова: «…все свободолюбивые народы во главе с Адольфом Гитлером…», В. Кардин присягу цитировал. Особенно же возмущало Вл.Ос. то, что он, доказывая независимость РОА от рейха, скрыл от читателей слова из присяги — «…в союзе с Германией…», а также и то, что присяга-то была написана по-немецки! Эта его статья также подверглась самой суровой критике Вл.Ос., так что у него накопилось к этому критику немало претензий, и они вылились во взволнованное, эмоциональное письмо.

* * *

Повторюсь, Вл.Ос. очень ревностно относился к профессионализму в любой деятельности, это был его «пунктик». Издательским корректорам он не доверял. В вычитанных ими гранках нередко находил не только опечатки, но и попытки исправить его стиль. В повести «Иван», к примеру, в штабную землянку с охапкой дров входит «ражий детина». Корректоры ухитрялись исправлять «ражий» на «рыжий». В другом случае исправляли «потому что» на «потому» или «тому назад» на «назад». Это его глубоко возмущало. Подчиняясь своему драчливому нраву, он писал директору издательства злое письмо, ссылался на язык классиков — Л. Толстого, А. Чехова.

Позднее он стал сопровождать свои тексты «Памяткой редактору и корректору», где, в частности, просил, чтобы были сохранены перечисляемые им «намеренные языковые неправильности».

После издательских корректоров все его публикации вычитывала Екатерина Михайловна. За долгие годы нашей дружбы ни одно из своих изданий, а их были десятки, он не подписывал к печати, пока Екатерина Михайловна не проверит их на предмет корректуры. Даже если что-то издавалось в Новосибирске, Владивостоке, в краевых, республиканских издательствах, ему высылались гранки, и она их вычитывала. С некоторого времени их вычитывала она одна, без редакционных корректоров.

Гранки первого издания романа «В августе 44-го…» журналом «Новый мир» они вычитывали вдвоем.

Мое серьезное сотрудничество с Вл.Ос. (не считая перепечатки на пишущей машинке) началось с того, что очередной раз должен был выйти его рассказ (впоследствии Вл.Ос. называл это произведение повестью) «Иван», а Екатерина Михайловна была в отъезде. Требовалось рассказ вычитать. Ну, что ж, вычитать текст мне по силам, к тому же и интересно. Засела. Пришлось вставать рано, часов в пять утра, а выходить из дома, чтобы успеть на работу, надо было в шесть сорок пять. После работы в первую смену, т.е. после 15 часов, читала до глубокой ночи. Если же работала во вторую смену, то вставала в такое же раннее время, а выходила из дома после 14. А кроме вычитки были ведь и домашние дела! К тому же роль «снабженца» с меня никто не снимал. С этой первой корректурой, как, впрочем, и с последующими, я справилась на «Молоток!» с той замечательной прибавкой, о которой рассказывала выше: «Очень много интеллекта!». Последнюю корректуру, как я уже упоминала, завершила после его кончины…

Расставлять корректорские символы в тексте гранок мне не полагалось. Я должна была простым мягким карандашом (обязательно «кохинором»!) подчеркнуть найденную ошибку (потом моя пометка стиралась ластиком). На отдельном листке я отмечала номер страницы и поясняла, в чем ошибка. Если ошибок на странице было больше, чем одна, я перечисляла их по порядку столбиком после указания номера страницы. Получив от меня вычитанный текст, Вл.Ос. вставлял в гранки символы и мои поправки. Все, кто так или иначе причастен к выпуску печатной продукции, знают, что при одной вычитке текста корректор может опечатку и пропустить, и Вл.Ос. решил делить гранки на две части: одну отдает сестре, а другую мне. Потом мы менялись. Такое двойное перекрестное прочтение давало свои результаты.

Неуклонное следование закону засекречивания всего, связанного со мной, в повседневной жизни иногда доходило до смешного. Здесь я хочу описать «игрушечную» конспирацию (извините, иначе не назовешь!) при обмене гранками с Екатериной Михайловной. Иногда обмен происходил в метро. Вл.Ос. назначал нам встречу на станции «Динамо» одновременно (Екатерина Михайловна жила неподалеку) но, несмотря на то что она не только знала обо мне, но и видела меня у него дома, и, конечно, знала, что это со мной на пару она вычитывает текст, он не допускал нашей общей встречи. Я должна была сидеть у первого вагона, а Екатерина Михайловна на той же платформе у последнего. Вл.Ос. забирал у меня мою «порцию», передавал ее сестре, а ее половину приносил мне...

К самому процессу своей работы Вл.Ос. относился весьма ревниво. После переезда в двух-, а позже в трехкомнатную квартиру он строго-настрого охранял свой кабинет от посторонних глаз. Когда после первого его переезда мы разбирали в кабинете книги, он сделал невероятно лестное для меня заявление: «Вера, в свой кабинет я разрешаю входить только тебе и Катюше. Даже Ивана сюда не допускаю». Никому категорически не разрешалось даже смотреть на его письменный стол. Но однажды мне было позволено, даже предложено (!) сидеть за его письменным столом: перед туристической поездкой в Чехословакию я готовилась к собеседованию в райкоме КПСС, как было заведено в те времена, просматривала справочное издание.

Обычно, за очень редким исключением, он принимал гостей и всяческих посетителей на кухне. В одно из самых первых моих посещений, когда мы сидели за кухонным столом, он попросил меня зайти в комнату и принести ему журнал, который лежал на тахте. Ничего не подозревая, я журнал принесла. Позже он мне сказал, что дружить со мной можно, я достойный порядочный человек: даже не посмотрела на его письменный стол! Оказывается, это был своеобразный тест на порядочность! Как же он узнал, что я делала в его кабинете? Выходит — подсматривал? А вот сына одного из своих приятелей, как он мне рассказал, он «после первого же его визита больше к себе не подпускал», потому что тот, придя к нему, не только подошел близко к письменному столу (!) и смотрел на бумаги (!), но даже их трогал (!!). Чей это был сын, он не сказал, а я никогда не донимала его расспросами.

Не жаловал он и вопросов о том, над чем в данное время работает. Информацию выдавал очень редко, только по собственной инициативе и только самым близким друзьям, при этом просил комментировать и этими комментариями очень дорожил. По высказанным замечаниям возникали небольшие прения, а так как каждая фраза, каждое слово перекрестно и не единожды проверялись им по словарям, а события и бытовые и другие жизненные подробности основывались на документах, то, объясняя свой выбор, он уверенно возражал, иной раз и запальчиво.

Однажды Вл.Ос. попросил меня справиться о чем-то в Ленинской библиотеке (РГБ). Это стало началом, первым шагом к последующей более сложной, ответственной и довольно-таки существенной работе в помощь его кропотливому труду. Мои многолетние штудии в разных библиотеках значительно сокращали время подготовительной работы Вл.Ос., высвобождая его для собственно творчества. Спустя какое-то время он так привык к мысли, что мы успешно работаем в паре, что стал писать в записках-поручениях не «я», «мне», а «мы», «нам»: «нам необходимо найти…», «у нас мало времени...», «работай не спеша, у нас есть время…» — и т.п. Несколько таких записок у меня сохранилось.

Осмысливать информацию, которую я добывала в библиотеках, и «прокачивать» ее через сознание ему помогали наши обсуждения моих записей. Немаловажным для него были даже подробности хранения и выдачи требуемых материалов. Например, в Исторической библиотеке мне приходилось работать в холодном книгохранилище, в Ленинской мне приносили брошюры, даже еще не внесенные в каталоги. Служащие говорили, что такие материалы, какие я искала, читатели требуют чрезвычайно редко, они, дескать, свалены в кучу, почти не разобраны, для их обработки не хватает кадров. Это были, в частности, брошюры военных и довоенных лет — схемы устройства и инструкции по использованию специальных установок для дезинфекции солдатского обмундирования, специальных прожарок-«вошебоек», другой дезинфекционной техники, а также и технологии проведения дезинфекций, различные циркуляры по санитарии, профилактике и борьбе с возможными инфекциями и паразитами, приказы по развертыванию полевых походных госпиталей (ППГ), руководства по организации помывки личного состава и многое, многое другое — фронтовое, прифронтовое, тыловое… Хотя подобные издания были почти не востребованы и зачастую, как уже упоминалось, их не было в каталогах, работники библиотеки всегда мне содействовали и ухитрялись разыскать нужное.

В «Ленинке» я обошла все залы и кабинеты, включая два зала Химкинского филиала — периодической печати и диссертаций: Вл.Ос., досконально изучая и проверяя своих оппонентов и тех, на чьи работы ссылался, знакомился со всеми публикациями с самого начала их деятельности. Если же интересующий его человек имел ученую степень, обязательно знакомился с его диссертацией. Запомнилась одна из них — профес-сора А.В. Окорокова, изучавшего антисоветские организации и воинские формирования во Второй мировой войне, в том числе и власовскую армию.

В Общем зале «Ленинки» я работала по разным темам. Например, читала воспоминания о Власове его начальников и сослуживцев разных лет. Вот примечательная деталь жизни военного советника Власова в Китае: в публичном доме им была куплена за 150 долларов временная жена. Статьи, воспоминания и другие материалы, содержащие сведения о Власове, я читала и в других залах и в других библиотеках.

У Вл.Ос. был очень подробный архив по Власову. Несколько раз он рассказывал мне, как генералы КГБ приезжали к нему знакомиться с этим архивом. По его словам, они не единожды просили его продать этот архив их ведомству. Один из них (Вл.Ос. фамилии его не назвал) признался, что после ознакомления с документами, собранными Вл.Ос., он изменил свое мнение о Власове, и даже высказал сожаление, что раньше об этих документах не знал.

В этом отделе РГБ я работала также по А. Тарковскому, выполняла множество других, более мелких поручений.

Может быть, подробные описания моей работы в библиотеках, походов в магазины или подробности других сфер наших взаимоотношений покажутся кому-то скучными и необязательными, но эти подробности и есть именно то, что связывало наши жизни, переплетало их, именно и только то, что я могу вспомнить о Вл.Ос., его работе, ее методах, его интересах, его личности и о тех сферах его жизни, которым была свидетелем и участником и чему посвящаю свои воспоминания, о чем считаю необходимым рассказать.

Так вот, продолжу. Множество разысканий было в Картографическом кабинете «Ленинки». Там я выписывала сведения, например, о районах Китая, где до войны некоторое время служил Власов, каждый шаг которого, как уже говорилось, Вл.Ос. прослеживал с особой скрупулезностью. По его просьбе я ксерокопировала отдельные участки географических карт тех районов Китая, где работал Власов. Подробно изучался г. Псков, где Власов принимал парад коллаборантских соединений, выступал перед жителями с пропагандистской речью. Внимательно изучалась и Псков-ская область. В этом кабинете я отыскивала также сведения о г. Горьком (Н. Новгород) и области — в частности, сведения об областном городе Балахне и его районах, где в одном из сел проживала первая из четырех жен Власова, А.М. Власова, и родом откуда был и сам генерал (в своей записке-поручении Вл.Ос. писал: «Нужен факто-графический материал… Фото. Церкви. Вокзал. Центр».) В одном из писем архивистам Горьковской области он просит прислать справку — официальное заключение о причинах смерти А.М. Власовой и даже фото ее могилы!

Были в Картографическом кабинете задания и по Смоленску, по Литве, Белоруссии, Украине, в частности, по Киеву и Харькову предвоенного периода и времени оккупации. Вл.Ос. просил отыскать и зафиксировать подробности о местах повешения людей на улицах и массовых убийств евреев в Харькове. Изучались даже маршруты и расписания поездов и автобусов, курсирующих в районах этих городов.

По Чехословакии, в частности по Праге, Вл.Ос. интересовала подробная информация о могилах, где похоронены павшие в боях при освобождении Праги совет-ские солдаты и офицеры. После своей поездки в Чехословакию я могла рассказать ему о виденных лично мною местах захоронения советских воинов — и о братских могилах, и о персональных.

Одно из поручений в Картографическом кабинете касалось Московской области: мне предстояло найти в Ухтомском районе небольшую деревню Кириловку, ее описания в современном и дореволюционном справочниках. Как пояснил мне Вл.Ос., в этой деревне он родился, там жили его дедушка и бабушка. Будучи фанатично предан точности, он считал себя оскорбленным, когда в нескольких выходивших в те годы справочниках о писателях место его рождения (наряду с другими множественными оплошками) указывалось неверно. Писали, например, «село Кириллово». Такого села в природе не существовало! (Кто не помнит — село отличается от деревни наличием церкви.) В некоторых из этих новейших справочников его не раз путали с однофамильцем — волгоградским поэтом и детским писателем В. Богомоловым. Иногда корреспонденция из ССП, адресованная этому волгоградцу, приходила на адрес Вл.Ос. Снова огорчающая его небрежность! Он пересылал эту корреспонденцию адресату.

Однофамилец из Волгограда окончил Высшую партшколу, то есть был членом КПСС, состоял также членом Союза писателей. Все это приписывали Вл.Ос., включая и то, что он детский писатель и поэт.

Общеизвестно, что Вл.Ос. был убежденным противником любых профессиональных союзов, партий, обществ и т.п., поэтому особенно возмущался утверждением, что он якобы учился в ВПШ, т.е. что состоял в КПСС и был членом Союза писателей СССР. Для Вл.Ос. эти небрежности, ошибки, нестыковки имели принципиальное значение и, разумеется, сильно его раздражали. Как-то при мне он звонил в редакцию одного такого справочника и весьма темпераментно высказал все, что думает об их небрежной и безответственной работе. В ответ на мой вопрос, чем же ему так не нравится Союз советских писателей, он согнул руку в локте, приподнял ее и с презрением сказал: «Там же надо голосовать!..».

Особое негодование вызвал у Вл.Ос. подобный справочник, выпущенный известным славистом Вольфгангом Казаком. Справочник печатался в Англии в 1988 году. О Вл.Ос. было переврано все! Место рождения, место жительства, партийность, жанры литературы, в которых работает, и сверх того указывалось, что он, будучи инвалидом войны, живет в инвалидном доме! Письмо этому слависту было крайне жестким, грубым. В данном случае уговорить его избрать более умеренный тон не удалось.

Небрежность в работе составителей биографических справочников стоила Вл.Ос. многих трудных минут. Частенько путаница в таких справочниках, как считал Вл.Ос., бывала преднамеренной, клеветнической. Во время одной из напряженных разборок по поводу ошибок в очередном справочнике я спросила, зачем он тратит себя на мелкие, как мне казалось, претензии, склоки, на многое можно не реагировать, кому надо, тот разберется. Да и время поставит все на свои места. И тогда он мне чуть ли не лекцию прочел, что на всякий удар необходимо давать самый сокрушительный ответ, нельзя оставлять даже малой неправды без ответа. Так, мол, учил его дед, и так он сам понимает свою репутацию и честь. Он часто цитировал высказывание своего деда: «Пусть лучше тебя убьют, чем унизят». Неоднократно повторял, что он, «человек факта и документа», морально обязан отстаивать правду. Это свято. Поэтому значительная часть его жизни проходила в борении, или, как я это называла — «в драке». Чаще всего это была яростная, непримиримая защита документальной точности в исторических и иных работах. В этой связи можно вспомнить множество образцов его борений. Вот, скажем, ответ на воспоминания артиста В. Ланового, который перед войной, будучи 5—6-летним ребенком, был отвезен матерью к бабушке под Винницу. Мальчик оставался у бабушки в период оккупации Украины. И вот он вспоминает свое детство, «вспоминает», как к ним в избу заходил высокий генерал Власов (входя, в дверях нагибал голову). В язвительном и остром письме Вл.Ос. документально доказывает, что Власов, действительно приезжавший в период оккупации Украины в Винницу, все время находился в городе под охраной строгого конвоя и поэтому никаких деревень не посещал и посещать не мог. По свидетельству официальных немецких документов, почасно аккуратно фиксирующих допросы генерала в рабочих журналах, рапортах и других документах, а также в опубликованных подробных воспоминаниях немецких офицеров, в то время с ним общавшихся, дни его проходили в непрерывных, почти круглосуточных допросах.

Можно вспомнить и уличение графа А. Толстого-Милославского, который писал о трагедии коллаборантов-казаков, с уверенностью излагая в публикациях свои собственные умозаключения, противоречащие опять-таки опубликованным и приводимым Вл.Ос. документам — и советским, и западным, и немецким. Опираясь на непроверенные слухи и личные симпатии, писал граф и о Власове: якобы некий американский капитан Донахью (Донагуе) был Власовым очарован и обещал сделать все возможное для его спасания. Эту публикацию Вл.Ос. назвал «уткой». Цитирую Вл.Ос.: «Скрупулезные разыскания историков доказали, что такого лица никогда не существовало, этот капитан был всего лишь производным многих лет коллективного власовского и провласовского пропагандного сочинительства, фантомом, неким поручиком Киже».

Через музей Л.Н. Толстого Вл.Ос. установил, что родство Толстого-Милослав-ского с классиком очень дальнее — в XVI веке у них был общий пращур. Однако тот умудрялся выдавать себя то за его племянника, то за внука или правнука.

Нельзя не упомянуть и довольно резкое письмо Вл.Ос. в редакцию «Военно-исторического журнала» — обстоятельную нелицеприятную рецензию на передовицу (№ 6, 1997 г.) В передовице утверждалось, что «вопреки достоверности и архивным документам, “усилиями” ряда писателей и журналистов начальный период войны “из тяжелого превратился в трагический”». Вл.Ос. же считал этот период именно «величайшей трагедией в истории нашей страны для ныне живущих и потомков». В письме в редакцию журнала он с болью перечисляет бедствия, обрушившиеся на страну именно с самого начала военных действий: пленение «в первые же дни и недели свыше 4 млн советских военнослужащих, подавляющее большинство из которых погибло или было уничтожено. В тот же период на фронтах погибло более 10 млн наших соотечественников, мы потеряли Украину, Белоруссию, Прибалтику, часть РСФСР, немцы дошли до Москвы, до Волги. Свыше 60 млн человек оказались под кровавой немецкой оккупацией, вследствие чего миллионы из них погибли». «…только для товарищей из “В.-И. журнала” ничего трагического в этом не было и нет, — писал Вл.Ос. — До каких пор ведомственные историки (чуть ниже он называет их “конъюнктурные очковтиратели”. — В.Л.) будут рассказывать нам сказки о полководческой непогрешимости И.В. Сталина и об осуществленном им “стратегическом заманивании немцев до Москвы и Волги”»? Он уличает в лживости и фальсификации подлинных событий не только редакцию журнала, но и выходившие в те годы многотомные истории Второй мировой и Великой Отечественной войн, а также и некоторых историков персонально.

Еще один яркий пример — обстоятельное письмо-отзыв на некоторые главы книги «Скрытая правда войны: 1941 год. Неизвестные документы» (М. Русская книга, 1992 г.). Вл.Ос. уличает авторов (авторами книги были пять человек — полковники, кандидаты наук) во множестве умолчаний, подлогов, в копировании ими немецкой пропаганды в оценках качества разных показателей Советской армии. Здесь наиболее впечатляющим замечанием Вл.Ос. мне представляется обвинение трех боевых генералов в измене Родине: якобы В. Качалов, П. Понеделин и Н. Кириллов «предпочли сдаться в плен». Вл.Ос., предъявляя документы, доказал, что В. Качалов погиб вместе с экипажем в танке еще в августе 1941 г., а два других генерала — П. Понеделин и Н. Кириллов («мученики» — как он их называет), отсидев по пять лет в тюрьме на Лубянке, были по приказу Сталина в 1950 г. расстреляны.

Все трое реабилитированы.

Затем Вл.Ос. опровергает опубликованные в этой же книге наветы еще на шестерых (!) генералов!

Возможно, я слишком подробно останавливаюсь на примерах его неустанной борьбы против искажений исторической правды. Но я считаю необходимым показать огромный объем его труда и времени, вложенных в проблему и практику правдивого освещения и истолкования истории ВОВ. К сожалению, эта подвижническая работа, целиком его поглощая, отвлекала от чисто писательской, художественной. Он воспринимал ее как личный неоспоримый долг, она была для него жизненной необходимостью. Интересна и характерна для него фраза, заключающая его разбор указанной книги: «…в истории нашего Отечества было немало чудовищных преступлений и целое море крови, пролитой зачастую без необходимости… Но это не может быть основанием для фальсификации подлинных документов, для нелепых, дерзких подлогов и массовых тенденциозных передержек».

Неизменный интерес для Вл.Ос. представлял и Юридический кабинет «Ленинки». Его интересовали изменения в УК и УПК разных лет, включая довоенный период, разных республик. Я фиксировала их различия, даты и содержание этих изменений, в частности, изменения, внесенные в 40—50-х годах в страшную 58-ю статью.

Интересовали Вл.Ос. и разные издания и редакции Конституции. Работала я там также и с другими законами и подзаконными актами, в частности с постановлениями и законами о краже документов, об уголовной ответственности несовершеннолетних, о двоеженстве и многоженстве (две последние статьи имели непосредственное отношение к его разысканиям по Власову, который одно время был официально женат одновременно на двух женщинах, не имея ни с одной из них развода. Этот факт Вл.Ос. доказал документально).

В зале бывшего спецхрана было много поручений по диссидентам, коллаборантам, деятельности НТС (Народно-трудовой Союз), КОНР (Комитет освобождения народов России), солидаристов и других белоэмигрантских и власовских организаций, к примеру, по школе подготовки пропагандистских кадров для РОА в Дабендорфе (интересно, что коллаборанты называли этот городок «оазисом русского духа»), по другим сведениям и данным и для РННА (Русская национальная народная армия), УПА (Украинская повстанческая армия) и т.п. Прорабатывала я и знаменитые эмигрантские журналы — «Грани», «Посев», «Континент». Во время ожесточенной полемики Вл.Ос. с Г. Владимовым я особенно подробно изучала журнал «Грани», который тот короткое время, до 1986 года, возглавлял.

В Военном кабинете «Ленинки» я, по поручению Вл.Ос., собирала информацию не только по ВОВ, но и по другим войнам и армиям, по различным видам вооружений — современным и прошедших эпох, включая военные корабли и подводные лодки. Отслеживала боевой путь отдельных армий, дивизий и кораблей, их команд и капитанов.

Читала документы и по Первой мировой войне, по Гаагской и Женевской конвенциям о содержании военнопленных, требованиях гуманного с ними обращения, о запрете использовать их в военных формированиях и оборонном производстве.

Изучались и документы Красного Креста. Вл.Ос. интересовался обстоятельствами и подробностями содержания военнопленных российских и других армий и не только периода ВОВ, но и Первой мировой войны и других войн, сравнивал их. По документам и отчетам оказывалось, что содержание и российских, и советских военно-пленных резко отличалось в худшую сторону от содержания военнопленных западных армий. Что касается Советского Союза, то он после 1922 г. (возможно, дата не точная), не был членом Красного Креста, и это в немалой степени ухудшало снабжение советских военнопленных. Как известно, гитлеровская Германия в нарушение Женевской конвенции широко использовала их труд, а уж о рабском, жестоком и голодном их содержании и говорить не приходится.

В Военном кабинете Вл.Ос. также интересовали самые мелкие подробности о воинских званиях, знаках различия, орденах, медалях и других наградах, о форме и цветах одежды, петлиц, фуражек различных родов войск разных государств и исторических периодов и разных сезонов. Не упускал ни одной самой мелкой детали!

Запомнились материалы, связанные с работой секретариата Сталина, например, журнал его посетителей.

Изучались и сравнивались и нормы продовольственного и вещевого довольствия военнослужащих разных родов войск в военное и мирное время разных эпох и государств, в частности, история употребления алкоголя и наркотических веществ во время боевых действий, начиная с древности.

Текущая периодическая печать и все журналы помещались в главном здании «Ленинки» на Воздвиженке. Особенно много времени в этом зале и в Химках я провела в последние годы его жизни, когда он, наряду с другими работами — большим автобиографическим романом «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», работой в кино над сценарием и съемками фильма по роману «Момент истины», отнимавшей много его внимания, времени, сил, а также полемикой с Г. Владимовым и другими задачами, писал большую публицистическую книгу, где среди прочего подробно освещал и тему генерала-предателя А. Власова. Эту книгу, к сожалению, как и некоторые другие замыслы, тоже не закончил. Замечательный отрывок из нее, по моему мнению, не только не теряющий своего значения в современной жизни, а, наверное, и приобретающий новые смыслы, опубликовать успел. Я имею в виду его работу «Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…».

Далеко не все нужные Вл.Ос. материалы можно было найти в «Ленинке» или в библиотеке № 2 им. Некрасова. Записывалась я и в специализированные библиотеки. При их посещении иногда сталкивалась с нелепыми затруднениями. В библиотеку Академии общественных наук можно было пройти только по заранее заказанному пропуску, литературу выдавали с ограничениями. Некоторых новейших изданий в ней вообще не было: сотрудники говорили, что финансирование уменьшено, они теперь выписывают не все, что выписывали раньше.

Чтобы попасть в читальный зал Центральной научно-технической библиотеки на Кузнецком Мосту, надо было преодолеть несуразное препятствие: в то время в нее могли записаться только люди, имеющие высшее образование! Иду к администратору, объясняю ситуацию, показываю список нужных изданий, получаю разрешение… на один день! Но за один день законспектировать или ксерокопировать нужные материалы я не успеваю! На следующий день хлопоты возобновляются, так как дежурный администратор сменился.

Легче работалось в библиотеке при Политехническом музее. В этих двух послед-них библиотеках я подробно разбирала чертежи и описания амфибий, понтонных мостов — наших и полученных от союзников, их сходства и различия, технические и боевые характеристики, а также сведения по применению и устройству других механизмов и приспособлений, использовавшихся при переправах. Интересовался Вл.Ос. и сведениями и отзывами о конструкторах этих машин и механизмов и отзывами специалистов. Как и все, о чем говорил и писал Вл.Ос., изображение форсирования рек (Одера, Днепра и др.) должно было быть и было абсолютно достоверным и освещалось с разных сторон.

С удовольствием вспоминаю работу в созданной А.И. Солженицыным Библиотеке русского зарубежья на улице Нижней Радищевской: вход свободный, доброжелательность и приветливость персонала, четкость и скорость обслуживания. Однажды мне нужно было пройти с библиотекарем в подсобное помещение. Там в это время за отдельным столом работал А. Солженицын. Увидев его, я низко ему поклонилась и в смущении ретировалась. Он только улыбнулся.

В этой библиотеке, как и в зале спецхрана «Ленинки», я знакомилась с документами и деятельностью КОНР, РОНА (Русской освободительной народной армии), съездом и документами НТС, других эмигрантских и белоэмигрантских цивильных и военных организаций, а также и персон, причастных к деятельности генерала Власова. Читала мемуары сподвижников Власова из среды российских коллаборантов и его гитлеровских шефов и сотрудников. Интересно, что, работая по теме власов-ской РОА, Вл.Ос. упорно искал точных (как же без точности?!) определений: «В чем именно цель и какая деятельность подразумевается под организацией, именуемой НТС?». «Какая общественно-экономическая формация провозглашается?» Этих определений мы нигде не могли найти. Он писал запросы нескольким ведущим историкам, в том числе и Ю. Афанасьеву, в то время ректору РГГУ, но точной формулировки не знал никто.

По работе в Библиотеке русского зарубежья вспоминаю книгу мемуаров Штрик-Штрикфельдта «Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское освободительное движение». В этой книге подробно описывается содержание генерала Власова в немецком плену, дана характеристика его личности, рассказывается о частных беседах автора с генералом, приводятся отчеты о его допросах, контактах с немецким командованием, описывается его деятельность в Германии, его стремление попасть на прием к Гитлеру, который брезгливо эти попытки отвергал: «…предал Сталина, предаст и меня!» (цитата из воспоминаний близкого к фюреру офицера, которую приводит Вл.Ос.). Эту книгу Вл.Ос. читал и до моей работы с ней в библиотеке, но ему было необходимо освежить впечатления от нее и уточнить некоторые приводимые там детали и данные.

Прорабатывала я и известную книгу С. Фрелиха «Генерал Власов: русские и немцы между Гитлером и Сталиным».

Помню также книгу «За землю, за волю», написанную и изданную в Сан-Франциско белым офицером, этническим греком, полковником К. Кромиади. Он был одним из ближайших друзей А. Власова и соратником, сотрудником его штаба, создателем РННА. Кстати, он принимал личное активное участие в жестоких расправах с мирными жителями оккупированных районов. Вл.Ос. вручил мне длинный перечень страниц этой книги, которые просил ксерокопировать.

Читала воспоминания и других коллег Власова, например, майора казачьего карательного кавалерийского корпуса И. Кононова, получившего от гитлеровцев звание генерал-майора и — ни много, ни мало — семь наград, в том числе два Железных креста! Он эмигрировал аж в Австралию, где и опубликовал свои мемуары.

Приходилось читать о страшных делах некоторых особо одиозных полицаев, старост, членов изуверских кровавых банд: Каминского, Буглая... В архиве и картотеках Вл.Ос. было собрано множество досье и копий следственных дел предателей, немецких пособников, заслуживших фашистские награды. В своих письмах и в разговорах со мной он называл их «звери». Запомнился рассказ о себе одного такого «зверя» — некоего Перникова. Он отсидел свой срок в заключении и в период перестройки был допущен (а возможно, и приглашен) к выступлению по ТВ: зачитывал перед камерой письмо М. Горбачеву — описание своей службы в коллаборантских частях. Цитирую Вл.Ос.: «благообразный пожилой человек в клетчатой ковбойке читал М. Горбачеву свое письмо — вспоминание о молодости, о службе в так называемой “Белой команде” в оккупированной немцами Белоруссии». Спокойно рассказывал, например, о том, как однажды, по просьбе изощренного палача Буглая, своего начальника, командира «Б.К.», потехи того ради, в благодарность за поднесенный ему стакан водки расстрелял в огороде женщину и двух детей. После выполнения этого «задания» Перникову достался еще один стакан водки. Рассказывал этот «зверь» и о других чинимых лично им расстрелах, о вступлении «Б.К.» в состав РОА. (К слову, за свои заслуги перед вермахтом Буглай удостоился 14 немецких наград, — более всех русских коллаборантов, в т.ч. особо ими чтимых — серебряных.)

У Вл.Ос. были документы о том, что после разгрома немцев в Белоруссии «Б.К.» участвовала в боях против англо-американских союзников, в частности в Италии, в районе Пармы, где продолжала, как пишет Вл.Ос., «…свою славную карательную деятельность, правда, убивали, насиловали и сжигали уже не русских и белорусов, а итальянцев».

К великому сожалению Вл.Ос., не все читатели адекватно оценили роман «В августе 44-го… (Момент истины)». Немалую горечь вызывала у него частая путаница или неосведомленность людей, которые не видели разницы в деятельности, задачах, даже названиях таких разных ветвей и структур пресловутого СМЕРШа, как разведка, контрразведка, в том числе закордонная, и сваливали все в одну кучу. Иной раз, как ему представлялось, и преднамеренно. Вот цитата из его письма: «… пишу о розыскниках, немногочисленной, весьма специфической и сугубо засекреченной службе, существовавшей только при фронтах и армиях, службе, основной задачей которой была борьба с действующими немецкими агентами-парашютистами. С военнослужащими Красной Армии розыскники дела не имели, не только солдаты, сержанты и офицеры, но даже генералы не знали о существовании этой службы. Одним из препятствий публикации романа в 1974 г. был довод, что “о существовании розыскников в войну не знали даже командующие армиями и фронтами, зачем же предавать огласке столь засекреченное?”». Даже высокообразованные люди часто не давали себе труда разобраться в этом, а, встретив слово «СМЕРШ», с возмущением спешили приклеить Вл.Ос. ярлык защитника и воспевателя этого в определенных функциях страшного учреждения. Такая путаница продолжается и поныне.

Не один год и даже не одно десятилетие работая с Вл.Ос. в тесном сотрудничестве и зная не понаслышке его подлинное мнение и оценку разных сторон и обстоятельств войны, задач и деятельности разных родов войск, думаю, не ошибусь в некоторых оценках современных публикаций. Так, в приложении к «Новой газете» («Правда ГУЛАГА», № 70 от 27.06.2012 г. — автор Никита Петров) я прочла, что «именно Богомолов <…> в книге “В августе 44-го…” выступил с первой попыткой реабилитировать название СМЕРШ. Конечно, он не решился вывести под своей подлинной фамилией главного начальника Абакумова, но даже бесфамильный начальник военной контрразведки предстает героем — любимец Сталина “с открытым очень русским лицом…”». «Цель автора, — пишет публикатор, — переключить внимание с подлинного СМЕРШа, призванного посредством репрессий держать армию в страхе и повиновении, — на локальные подвиги». Или еще более хлестко, в той же газете: «Может ли организация, возглавляемая и управляемая преступником — в интересах тирана, уничтожившего миллионы невинных, — сама быть не преступной? А, наоборот, героической и романтической, как любимые властью “Щит и меч” и “Момент истины”» (НГ от 22.05.2013 — автор Олег Хлебников).

Прежде всего напомню, что на протяжении многих лет, в том числе всех лет ВОВ, контрразведка Советского Союза считалась в мире самой сильной. (Самой сильной разведкой того времени полагали английскую.) Нравится этот факт кому-то или нет, но настоящим контрразведчикам было что вспомнить и воспеть!

Далее, создатель романа «В августе 44-го…» в одной из сносок говорит, что для сюжета своего романа и многих подробностей он использовал материалы реально проводившегося Генштабом в 1944 году Чрезвычайного розыска, так называемого «Предельного режима».

Никого из действующих лиц, кроме Сталина, автор романа под подлинной фамилией не выводит. Генерал «с открытым и очень русским лицом» — это определение содержит прозрачный намек на реально возглавлявшего в те годы СМЕРШ генерала Абакумова — какое-то время он действительно был «любимцем Сталина». Ну и что? И — разве если «любимец Сталина», то обязательно положительный персонаж?

Ну, а каков в романе Сталин? А Сталин, нервно и мягко шагающий по своему кабинету, — сущий тигр, «от жесткого, тяжелого, пронзительного взгляда <…> которого покрывались испариной, цепенели и теряли дар речи даже видавшие виды, презиравшие смерть маршалы и генералы». Генерал «с открытым и очень русским лицом», как и двое других, знали, «сколь зыбко, непостоянно его расположение» и как быстро и легко из любимцев попасть в виновные и «понести заслуженное наказание». В приведенном выше письме Вл.Ос. подчеркивает, что его роман посвящен «узкой функции СМЕРШа — военной контрразведке». Она занимается, как он указывает и как явствует из текста романа, не мнимыми «врагами народа», а реальной опасной и чрезвычайно важной для боевых действий и в конечном итоге для победы работой. Герои романа — «крутые» профессионалы, высококвалифицированные розыскники, работают они в буквальном смысле слова не щадя жизни. К карательным операциям, к следствию и к действиям регулярных частей Красной армии, как не раз писал в письмах и подробно, в художественных образах показал в романе его автор, «контрразведка не имела никакого отношения». На мой взгляд, важно, что наряду с героикой розыска Вл.Ос. не обходит вниманием работу и других подразделений СМЕРШа, в том числе следственные, карательные и даже паразитические стати одиозного формирования, отображая разные аспекты работы смершевцев в ярких, запоминающихся образах. А потому, думаю, никак нельзя сказать, что Вл.Ос. «заслонил их героикой контрразведки и свел деятельность СМЕРШа исключительно к контрразведке».

Я уже писала об одном из основных свойств характера моего подопечного: он органически не мог оставить без ответа ни одного самого о пустяшного, заведомо ложного или неграмотного, недобросовестного суждения о ВОВ в публикациях как о наших, так и о вражеских и союзных войсках. Так же нетерпимо относился он и к неправильным, предвзятым, с его точки зрения, оценкам и толкованиям своих произведений, с негодованием реагировал на такие случаи. Ни одной самой проходной реплики на эти темы не оставлял он без ответа. Свои ответы он глубоко и всесторонне обдумывал, то есть тратил на полемику, а в некоторых случаях и на суды, массу внимания, времени, сил. Добивался публичного опровержения, как было, например, с журналистами из газеты «МК-Бульвар» Н. Бобровой и М. Ненашевым, которые ложно и предвзято описывали перипетии съемок фильма «Иваново детство» и взаимоотношений Вл.Ос. с А. Тарковским.

Непримиримая, яростная борьба как за историческую правду, так и за свое авторское достоинство отнимала у Вл.Ос. много времени. Не один день, к примеру, занял у него ответ на безобразные, как он назвал их мне, утверждения Б. Криштула в книге «Кинопродюсер», где безбожно перевраны перипетии, связанные со съемками и запретом В. Жалакявичусу заканчивать работу над фильмом по «Моменту истины». Описывая общение Вл.Ос. с генеральным директором «Мосфильма» Н. Сизовым, Б. Криштул, в частности, умудрился единственное письмо Вл.Ос., адресованное Н. Сизову, разделить на шесть частей, представив их как разные письма, то есть «доказательно» иллюстрировал склочность автора. По поручению Вл.Ос. я подготовила полный список публикаций Б. Криштула и их дайджест. К сожалению, не знаю, чем закончилась это разбирательство. Я старалась лишний раз не фиксировать его внимание на всяких разбирательствах, надеясь, что он отвлечется от них в пользу своей настоящей работы.

* * *

В принципе Вл.Ос. был не против экранизации своих произведений. Четыре из них были экранизированы: «Иван», «Зося», «Первая любовь» и «В августе 44-го… («Момент истины»)».

Первая попытка экранизировать повесть «Иван» была позорно провалена. Сценарий писал Б. Папава, который в угоду текущей политике КПСС в освоении целины придумал совершенно нелепый, уродливый конец фильма: Иван-де остался жив, женился, едет в вагоне поезда на целину с беременной женой. Вл.Ос. считал эти добавки грубейшим и безвкусным нарушением своих авторских прав. К счастью, такую поделку удалось прикрыть.

Три последующие экранизации произведений Вл.Ос. — «Иваново детство» по повести «Иван» режиссером А. Тарковским (сценарий написал Вл.Ос.), «Зося» по повести «Зося» режиссером М. Богиным (сценарий также написал Вл.Ос.) и менее известный фильм по рассказу «Первая любовь» режиссера А. Бланка (автор сценария режиссер фильма в соавторстве с Н. Небылицкой) экранизировались без драматических коллизий.

Уже много лет спустя после мирового триумфа первого своего фильма «Иваново детство» А. Тарковский в своих выступлениях стал называть фильм ученическим и оценивал его негативно. Это удивило и огорчило Вл.Ос., он задумал как-то отреагировать и, по своему обыкновению, начал изучать личность и творческий путь режиссера, источники его художественных решений. К примеру, он нашел книгу очерков и дневниковых записей о ВОВ участника войны писателя Э. Капиева, материалы из которой А. Тарковский использовал в изобразительном решении некоторых сцен фильма: горящая свеча на штыке, горизонтально воткнутом в стену, покачивающиеся при артобстреле иконы и др. В библиотеке НИИ киноискусства я читала и конспектировала главы нескольких книг, содержавших воспоминания об А. Тарковском периода его работы над этим фильмом, выступления самого Тарковского и т.п. Эту работу Вл.Ос., видимо, не успел довести до конца, но время и здоровье были потрачены немалые.

А вот экранизации «Момента истины» сильно не повезло. Не повезло дважды! Дважды она сопровождалась нешуточными, довольно громкими скандалами.

Вл.Ос. находил В. Жалакявичуса талантливейшим мастером, большим художником, но, по его мнению, работать тот мог только на основе международной или литовской тематики: «Ни армию, ни войну, ни Россию, ни Белоруссию он не знает». Все обстоятельства тяжбы с В. Жалакявичусом по закрытию наполовину отснятой картины широко известны. После судебного заседания по иску Вл.Ос. о запрете дальнейшей работы над фильмом он рассказывал, что многие режиссеры энергично, на повышенных тонах пытались доказать, что он, как и любой автор сценария, не имеет права вмешиваться в работу режиссера: фильм — детище режиссера, а не сценариста. Но Вл.Ос., «человек документа», опирался на Устав, на закон, на свой договор со студией, где черным по белому написано, что режиссер обязан показывать автору сценария отснятый материал по первому требованию. Он предъявил суду копии своих писем В. Жалакявичусу и на студию с просьбами показать ему материал. Адресаты на письма даже не отвечали. Предъявил договор со студией. С большим трудом и проволочками ему все-таки удалось посмотреть почти наполовину отснятую картину. Оказалось, что она ни по духу, ни по букве сценарию, как и роману, не соответствовала. Несмотря на истраченные на съемки довольно крупные средства, на яростное сопротивление режиссерской стороны, по решению суда фильм был закрыт.

Вот как писала о Вл.Ос. в связи с этим конфликтом известный кинокритик М. Туровская: «Он предпочел отказаться от славы, которую приносит кино, как и от денег, которые оно сулит, и закрыть запущенный в производство фильм, нежели поступиться своим видением войны как работы, требующей высокого профессионализма, <…> показав опасности дилетантского к ней подхода, <…> не мог согласиться с режиссером по многим позициям».

Не раз после закрытия картины Вл.Ос. говорил мне, что с кино он связываться больше никогда не будет. Но прошло время, по неизвестной мне причине он вдруг передумал и разрешил фильм по роману ставить. Выбор пал на студию «Беларусьфильм», на режиссера М. Пташука.

Поначалу ничто не предвещало осложнений. С большой теплотой отзывался Вл.Ос. об артистах: они советовались с автором, расспрашивая его о своих героях, интересовались подробностями. Особенно нравилась ему вдумчивая работа Е. Миронова, который вникал в малейшие штрихи облика своего героя, в самые мелкие детали его характера, поведения, внешности, одежды. У него было (если мне не изменяет память) целых 76 вопросов к автору сценария! Позднее Олег Сулькин рассказывал мне, что во время его рокового для отношений с Вл.Ос. интервью, которое под чай и торт велось на кухне в квартире Вл.Ос., к хозяину дома приезжал Миронов, они сердечно, хотя и коротко, переговорили. Это была не первая и не последняя встреча Миронова с автором сценария.

Несколько подробных бесед с Вл.Ос., очных и по телефону, было и у режиссера Пташука. Дело шло как будто бы на лад. Но вот наступило время показать сценаристу отснятый материал. И тут обнаружился огромный букет разнообразных, как стилистических, чисто художественных, так и смысловых несоответствий и роману, и сценарию. По мнению Вл.Ос., режиссер произвольно изменил акцент произведения и обнаружил полное непонимание замысла ни сценария, ни книги. Как писал в поправках Вл.Ос., «из фильма ушел, исчез мыслительный процесс, исчезла психология героев. Пропал масштаб происходящего». Свои замечания Вл.Ос. высказывал и устно и режиссеру, и продюсеру. На словах они с ним соглашались, но вместо пересъемок указанных автором сцен их просто вырезали! Продюсер В. Семаго жаловался, что на пересъемки денег нет.

Я печатала эти замечания Вл.Ос. — 14 страниц! Тонкие и всеобъемлющие, на мой взгляд, наблюдения! В них содержатся претензии, как выше говорилось, не только идеологического характера, но и художественного — к решению некоторых сцен и образов, например к абсурдному использованию режиссером прожекторов в снимаемой им зоне строгой светомаскировки. К тому же лучи прожекторов бликуют на касках марширующих солдат. Создатели фильма объясняли эту деталь тем, что «зато красиво»!

Конечно, всех замечаний я уже не помню. Припоминается, например, такое: середина августа, жаркая погода, солдаты идут длительным, 20-километровым маршем с полной выкладкой и… в тяжелых касках. Вл.Ос. объяснял, что это не только непосильное физическое напряжение (вес каски составляет 800—1000 г), но и абсурд: до передовой 20 км, каски на таком удалении от фронта совершенно неуместны.

Еще одно замечание касалось массовки. Вся массовка — люди молодые, хотя к 44-му году в войсках было немало бойцов среднего возраста. Ни у кого нет ни орденов или медалей, ни нашивок за ранения. Все в новом одинаковом обмундировании, стоят перед камерой «как истуканы». (Как выразился Вл.Ос. — «бойцы истуканят».)

Особое негодование сценариста вызвали трактовки некоторых действующих лиц книги и сценария. Так, образ матерого диверсанта, сына есаула Мищенко режиссер считал положительным, повысив ему чин до есаула: лучший диверсант Абвера, которому в Ростовской области в одном из клубов поставили памятник, а в одной из школ посвятили уголок памяти. Вл.Ос. это утверждение проверил, позвонил в Ростовское облуправление культуры и убедился, что все, конечно, полная чушь. Интересно, что реального прототипа у этого персонажа не было — образ собирательный. Подбор актеров и их игру он оценивал положительно. «Главные герои подобраны замечательно. Но фильм-то снят о другом», о прокатной его судьбе сказал: «Фильм будет иметь успех у зрителей как легкий боевичок».

Плюс к своим многочисленным поправкам к фильму, к нарушению своих авторских прав Вл.Ос. увидел и нарушение финансовых интересов как России, так и Белоруссии, он называл это мошенничеством: «…Семаго и Пташук создали телеверсию — сериал из 4 серий и тайно на Мосфильме записали, а затем и распространяли фильм на видеокассетах. Ни то, ни другое в договоре не предусмотрено». Эти продукты, по убеждению Вл.Ос., являлись контрафактными. Об этом в январе 2000 года писала и пресса, в частности, одна из ведущих белорусских газет «Республика».

К смысловым и идеологическим ошибкам и множественным художественным просчетам добавилась чрезвычайно оскорбившая Вл.Ос. вставка с подачи журналиста, кинокритика В.К., в уста одного из героев фильма нескольких слов, которых в романе и сценарии не было. С точки зрения автора, эти вставки противоречили смыслу произведения, были элементарно неграмотными, а главное — он видел и в них нарушение авторских прав. На журналиста В.К. Вл.Ос. подал иск о защите чести и достоинства в Тверской районный суд Москвы. К тому времени здоровье его ухудшилось, он стал ходить с большим трудом и на заседание суда на какие-то минуты опоздал. Судья же провела заседание в его отсутствие и решила дело в пользу ответчика.

Решением суда, которое, как сказали истцу, обжалованию не подлежит, Вл.Ос. был совершенно обескуражен. Подавлен. Написал яростное уничижительное для В.К. письмо главному редактору газеты «Известия», где тот в то время работал, но никакого ответа не получил…

Длительная и тяжелая эпопея с постановкой фильма и последующим инцидентом с журналистом вконец подорвали здоровье Вл.Ос. К этому «поражению», как назвал он решение Тверского суда, добавились нешуточные переживания за сестру, тяжело к тому времени заболевшую. Силы были уже не те... Менее чем через две недели после этого суда он скончался.

* * *

После кончины писателя появилось несколько публикаций, посвященных «щекочущей» проблеме — был ли Богомолов В.О. Богомоловым В.О. или это выдуманный персонаж, а автор знаменитых произведений совсем другой человек. Кто же скрывался под этим именем?! Войтинский? Войтынский? Богомолец? Тайна, и очень важная!! Разгадаем!! Был ли он на фронте и вообще в действующей армии? Служил ли в разведке? Действительно ли имел боевые награды? Был ли на самом деле ранен или контужен? Какую пенсию получал?

Я имею в виду ряд публикаций о Вл.Ос., начало которым положили статьи О. Кучкиной — «Победитель» в журнале «Нева» и «Кем был на самом деле писатель Богомолов?» в «Комсомольской правде». В чем обвиняла их автор Богомолова — я так и не поняла. Иметь псевдоним — это преступление? Сменить фамилию — преступление?

Через пару лет О. Кучкина опубликовала книгу «В башне из лобной кости». В образе главного героя, как указано в аннотации к книге, легко угадывается образ Вл.Ос. Она и не скрывала, что книга о нем… В этой книге автор приводит свои за-просы в архивы и ведомства, куда она обращалась, пытаясь выяснить, где работал, где «числился» человек, называвший себя Владимиром Осиповичем Богомоловым. Оказалось, нигде не числился: все ответы были отрицательными! В литературном сообществе разразился настоящий скандал. Между тем, думаю, все очень просто: есть организация, которая умеет и считает необходимым хранить свои секреты... А возможно, Вл.Ос. сменил фамилию позднее даты увольнения из ведомств, куда посылались запросы.

Появлялись публикации и интервью людей, предъявлявших ему мелочные претензии. Так, редактор издательства «Детгиз» узнала во Вл.Ос. одноклассника своего брата, а в тексте «Ивана» прочла описание принадлежавшего ее брату ножа с наборной рукояткой и выгравированными на ней инициалами брата. Да, возможно, что о гибели именно ее брата рассказывает автор. И — что? Другой пример — «разоблачительное» письмо художника и поэта Л. Рабичева. Он обвиняет автора романа «В августе 44-го…» в том, что тот «списал» свое произведение из ста его фронтовых писем, отданных в свое время писателю для ознакомления: «В романе у него моя война…» (Кстати, к пачке писем, приготовленной к возвращению адресату, была пришпилена записка Вл.Ос.: «Вернуть с благодарностью». Эта записка была опубликована в одной из газетных статей.) Письма Л. Рабичева, несомненно, сыграли свою роль в создании произведения. Да, он узнал в тексте какие-то личные детали. Но и другие читатели-фронтовики в многочисленных письмах автору сообщали, что они увидели в романе нечто знакомое, лично пережитое, при этом благодарили за правдивость изображения войны. Все эти, в принципе, мелочные инвективы никак не могут изменить отношения к В.О. Богомолову, набросить тень на человека, для которого честь была главным его достоянием, к писателю, еще при жизни признанному одним из лучших в русской литературе, не раз отмеченному разными премиями, в том числе получившему свою последнюю награду «За выдающийся вклад в развитие мировой литературы» — медаль ЮНЕСКО, признавшей роман «В августе 44-го… (Момент истины)» шедевром ХХ века.

* * *

Стоят перед глазами сцены печальных церемоний — прощание с ним в морге, торжественные похороны на Ваганьковском кладбище и отданные ему при погребении высшие воинские почести. Больно щемит сердце. Под траурную, рвущую остатки самообладания музыку марш возле могилы строевым парадным шагом взвода солдат с синими околышами и троекратный винтовочный салют боевыми патронами в момент опускания гроба в могилу.

После похорон в одном из ресторанов от имени и на средства той организации, которая так торжественно простилась с усопшим на кладбище и которая пока не спешит обнародовать, какие именно заслуги были перед ней у Вл.Ос., был организован большой поминальный банкет. Выступавшие в морге и у могилы говорили о другом — о литературе, о честности писателя, его труде, его неколебимой преданности избранной миссии. Но вряд ли эта организация воздает полные генеральские почести только за литературную деятельность. Да, думаю, далеко не каждый генерал заслужил такие проводы…

…На поминальный банкет я пойти не смогла. Удерживали меня не только плохое самочувствие, но и обстоятельства наших отношений, мое перед ним моральное обязательство. Об этом обязательстве, которое я спустя десятилетие решилась нарушить, и обо всем, что смогла вспомнить в связи со своей многолетней дружбой с Вл.Ос., я как сумела, рассказала в этих заметках.

 

Благодарю Судьбу за нашу встречу, за трудовую, напряженную, серьезную и осмысленную, интересную жизнь рядом с ним.