Об авторе | Михаил
Вячеславович Гундарин родился в 1968 году в городе Дзержинске Горьковской
области. После окончания факультета журналистики МГУ (1991 г.) поселился на
Алтае. Преподает в Алтайском государственном университете (кандидат философских
наук, доцент). Пишет стихи и прозу. В Барнауле опубликованы книги стихов
«Календарные песни» (1994), «На экране» (2000), «XXX» (2006), а также ряд
прозаических произведений. В «Знамени» публиковались лишь критические заметки,
это первая публикация стихотворений. Живет в Барнауле.
*
* *
Закроем глаза, чтобы лучше видеть
Серебристые облака,
Ползущие медленно, как в обиде,
К центру материка,
Пена космического прибоя,
Светящееся ничто,
Трансгалактического конвоя
Штопаное решето.
Или наоборот — посланья
Тем, кто всегда вдали,
Тяжёлые, кружевные зданья,
Поднявшиеся с Земли, —
Мелом струящимся расчертите,
Нашу ночь на лету,
Пробросьте свои ледяные нити
Сквозь каждую темноту!
Семидесятые
На каникулах, возле Бийска,
А сегодня мы на базаре —
Грязном, скомканном, как записка,
Как окурок на тротуаре.
Жарко. Люди толпятся возле
Деревянного туалета.
Солнце в плечи колотит гвозди,
Бесполезно пылится лето.
Сонно стелется «Арлекино»
По киоскам и по прилавкам.
Под ногами сухая глина,
Издыхающая муравка.
Здесь толпа без конца и края,
Огород разномастной речи…
И русалка — точь-в-точь такая
У соседа как на предплечье.
(Он кедровые ложки режет,
он ругается тяжким матом,
ходит, курит в майке несвежей,
и глаза его — две гранаты)
А русалка-то — среди лилий,
На ковре, не ковёр, а сказка.
Где отсутствие чётких линий
Искупается красок пляской.
Самодельное, как окрошка,
В стиле ранних пятидесятых —
В золотые миры окошко
Из прокуренной тесной хаты.
Может, это о Пугачёвой,
Может быть, о грядущем порно
Что-то есть в картинке кичёвой,
В дне, пропахшем известью хлорной.
Наши бредни об океане
В изнывающем, злом июле,
Чья-то смерть на большом экране,
И мясник на скрипучем стуле.
Сонный морок, распад империй,
Всё, что было и будет с нами,
Все падения и потери —
Здесь, в рисованной телеграмме.
Раскрывайся, тройной гармошкой
Косо сложенная записка!
Жизнь, стучи деревянной ложкой
По базарной площади Бийска.
Полночь
Ласточка или дерево,
Перламутровый нож,
Приснись мне, хоть и не верю я,
Что этим меня спасёшь.
Скользя на путях касательных,
Прошу, протяни мне нить!
Прости, что лишь в подражательных
Стихах могу попросить.
В
электричке
Клонишь голову к стеклу.
За окном — беда и осень.
Здесь — окурки на полу,
И в буру сейчас разбросим.
И споём со всей душой
То, что нам баян сыграет…
Здесь не то чтоб хорошо —
Только лучше не бывает!
* * *
Одиночество пеленает виски,
развязывает шнурки,
говорит, что нужно доплыть до конца реки.
Говорит, что свобода — лежать во рву,
отсюда видно Сибирь и Москву,
но не вздумай, покуда не позову.
Отвечает, что да, будет звезда,
но она — обман, и ещё беда:
дрянь её провода.
Значит, теперь навсегда.
Отвечаю: мы ещё раскинемся, как луга,
дождёмся, пока растают снега,
ведь должны же быть у той реки берега!
Лишь бы моё, твоё не забыло себя,
встречу всех торопя,
как в детстве скатерть
из-под стола теребя…
В
кафе
Закуриваешь своё? Поживи-ка с моё —
Разучишься брезговать папиросой.
А впрочем — станешь таким, как эти барбосы
За соседним столиком, прапоры или жульё.
Сегодня хороший вечер. Вязкий, как мумиё.
Гуляй, с кем захочешь, не задавай вопросы,
Пей своё пиво, не ощущай угрозы...
Мне-то куда деваться — я сам придумал её!
И эту буфетчицу с буферами,
Нависающими над нами,
И то, что виснет над нею (думаю, это смерть).
Пластик столов, асфальт под ними,
Тебя и меня… Как твоё имя?
Если можешь, ответь.
* * *
вот оно как умирать
оказывается старо
будто бы исчезать
каждый вечер в метро.
в провинции нет метро
в провинции смерти нет
есть только знак зеро
чёрный как пистолет.
страшный как ураган
оставленный на потом
павший к твоим ногам
притворяясь нулём.
но и на этот взгляд
может быть дан ответ
может быть он шпагат
может быть он кастет.
ну а скорей всего
просто пустой стакан
местное волшебство
гаснущий враз экран
* * *
Тяжело расставаться с городом-миром,
Покидая его лучом ли, тягучей тенью,
Пополняя шальные тыщи частиц эфира,
Неподвластного здешнему разуменью.
Таково весеннее горе! Душа стремится,
Ну а сердце будет грустить в отъезде,
Сквозь автобуса грязные стёкла, чужие лица
Наблюдая хмуро дома предместья.
Они кончатся скоро, а дальше поле,
Всё электромагнитное, как на схеме,
После реки озёра, а вот и море…
Переходим, закрыв задачники, к новой теме
* * *
Не печалься. Твои рецидивы
даже смерти, и той не смешны.
Сочетанье вины и мотива
создает ощущенье страны.
Сочетанье любви и неволи
создаёт перемену картин.
Сладко свищет магнитное поле...
Не спеши, ты ещё не один.
Гаражная
баллада
Так и прожита жизнь в ледяных гаражах.
Второсортным портвейном поди-ка согрейся!
А с копеечным Югом ты был на ножах…
ни на что не надейся!
Но как старый резец захлебнётся резьбой
и далёко летят заострённые брызги,
так и мир, победивший тебя, на разбой
не решается больше, измызган
роковым поединком, где вышел твой щит,
как луна с финкарём из густого тумана
и, на небе черкнув, будто лазером, «shit»,
стал изнанкой экрана.
Где твой гаечный ключ, словно меч, словно луч,
выбил ржавую искру
из покрытых бронёй, обезвоженных туч —
продырявил канистру.
Спи спокойно, увидев иное, боец,
в головах твоих ветошь и масло.
В «Жигулях» полумёртвых — охрипший певец,
ожидающий часа.
Будет утро похмелья и час торжества,
мы их вряд ли увидим.
Наше дело — ослепнув, придумать слова,
послесловье к обиде.
30
апреля 2012
1. Всё закончится новым побегом.
Но не сам ли ты мне говорил,
что зимою теплее под снегом,
а весною — в одной из могил.
Допустимые вольности слога!
Юность знает, где лучше упасть,
чтоб с грядущего спрашивать строго,
как с партнёра — козырную масть.
2. Архаичен, тяжеловесен,
словно медный (типа) пятак
тех поддельных советских весен,
когда мы различали знак
то в железной брехне трамваев,
то в холодном движеньи глаз…
Ты мой Venus, о, ты мой fire!
эта жизнь пропета про нас.
В
ресторане
Никотин наполняет верхушки лёгких,
и они темнеют, как на картине
художника Х. закатные горы,
словно сопки на Сахалине.
Я там не был. Я не был нигде, но море
настигало сердце везде и всюду.
Даже в здешнем полуночном разговоре
я его ощущал отрицаньем чуда.
Всё равно нагонит меня, нагонит,
всё равно обманет меня, обманет,
и не важно уже, на каком перроне,
за какою дверью, в каком стакане.
Моя мера не та, что несёт в бутылке
гладко выбритый малый в дешёвом фраке,
не во взгляде его, не в его ухмылке.
Она там,
в подступающем с моря мраке.
* * *
— послушай оптимист ты шляпа среди шляп
на календарный лист ты посмотри хотя б
он был упруг и чист теперь совсем ослаб
зима идёт батист и шёлк оставь для баб
— на целом свете нет таких земель и вод
которых спас бы лет мучительный подсчёт
статистик-комитет компьютерный завод
но есть такое тут и этим он хорош
что любят и гнетут и продают за грош
но снова прям и крут и снова молодёжь
душа спешит соврать потом бежит любить
а руки собирать а рот благодарить
разрозненную рать запутанную нить
Барнаул
