Поэтический путеводитель по городам «Культурного альянса»

Поэзия «замкадья»

Поэтический путеводитель по городам «Культурного альянса». Автор идеи: М. Гельман. Составление: В. Курицын, А. Родионов. — Пермь, 2012.

 

Эта книга интересна прежде всего своей концепцией. Небольшие подборки стихотворений 78 поэтов из 21 города России предваряются небольшим очерком-эссе-рассказом (жанр весьма синтетичен и границы его размыты) о «месте силы», где стихотворец рассказывает о «магическом для него месте в своем городе. О том месте, где он чувствует живую связь между почвой и небом».

В кратком, но очень внятном предисловии составители справедливо сетуют, что «софиты сосредоточены только на Москве». Попыткой исправить эту несправедливость и стал путеводитель. Завершается же предисловие емкой и поэтичной формулировкой содержательного ядра книги: «Пространства и вещи не мертвы, тонкие соки сочатся между нами и миром, у пейзажа есть душа, слепленная из колебаний душ чутких людей и еще из какого-то сока, тайну которого не раскрыть в земной жизни».

В столь широком диапазоне умещаются и стихи модернистские, и постмодернист-ские, и постпостмодернистские, и «новый эпос», и брутальный эпатаж, и стихотворения в прозе, и песни удмуртского шамана, и эпический цикл, и блестящая версификация, и откровенная графомания. Но в излишней пестроте и эклектичности путеводитель не упрекнешь — все это кричащее разнообразие цементируется и интегрируется моноинтенциональным сюжетом связи поэта с его личным «местом силы». Небольшие, но вполне репрезентативные подборки так или иначе связаны с пространством, с топосом, в котором живет и работает их автор.

Что касается самих «мест силы», то их разнообразие еще более разительно. Тут и реки, и пруды, и парки, и кладбища, и улицы, и дворы, и мосты (их особенно много), и заброшенные больницы, и трамваи, и «совершенный лес», и «территория чудес», и весь город целиком — вплоть до любимого дивана (вот уж неоспоримое место силы!). Местом силы может выступать даже время года (конкретно весна). Так, книга целиком и полностью подтверждает высказанную в предисловии мысль, что «Россия — это не только парадные дворцы и баньки с пауками». Есть места силы — «темные», наполненные подлинно готическим колоритом (овраги, кладбища, свалки и т.д.), а есть, напротив, — светлые, связанные с романтикой и чистотой, с культурой (как, например, Университетская библиотека в Ростове-на-Дону или середина Сенной площади в Питере — «самое литературное место на планете» или весь Саратов — «культурный центр духовной жизни»).

Различен и объем очерков — от размашистых картин на несколько страниц до крайне лаконичного «Тюмень это мой город. Мне нравится тут жить (повторить 500 раз)».

Случается, что мест силы у поэта несколько (С. Ивкин, К. Гашева), бывает, что места силы нет, но описывается само значимое его отсутствие (очерк А. Бахарева-Черненка «Цель не достигнута»). Дарья Тамирова пишет о «месте слабости». А в случае с единственным автором из Краснодара Никитой Пашковым очерк вообще отсутствует. Только стихи. Новосибирский филолог Игорь Лощилов рассказывает о месте силы в жанре «опыта топографического автокомментария» к собственному стихотворению, представляющему собой «бессвязное, но внутренне осмысленное повествование — разумеется, не о месте (или местах) силы, но о пространстве катастрофы…, о болезненном разрыве пространственных отношений, сцеплений и инерций».

Еще одно определение места силы дает Р. Каримова: «место, в котором легко поверить в истинное предназначение, место, в котором можно плакать по-человечески и благодарно молчать».

Часто «место силы» связано с каким-то мистическим сюжетом, многие очерки имеют колорит легенды: так, на излюбленной самоубийцами недостроенной телебашне в Екатеринбурге появляется призрак одного из них, в памятнике декабристам проступают «межзвездные капитаны, покорители галактик», в месте, где давным-давно протекала речка, до сих пор мокнет земля, каменный лось близ Ижевска каждую весну собирает вокруг себя живых лосей и голубоглазую чудь, знаменуя приближение таинственного «Нардугана». На обрыве над Енисеем в городе Красноярске вообще во всей красе предстает модель мировой космогонии. А прогулка на Заельцовское кладбище для новосибирца Виктора Иванiва — ни больше ни меньше — путешествие ко Гробу Господню. В пермской подземке обитает (или блазнится) «рыжевато-белесое чудище, по виду — непомерно рослый хомяк с красноватыми глазами», «зверище на высоких тонких ногах и величиной с собаку». А в районе южного въезда в Ростов-на-Дону «пока путник переходит из Великой степи в Большой город, под ним течет само время, большая История, на западе впадающая в Азовское море». Под чугунной шинелью чугунного же Валерьяна Куйбышева в Самаре скрывается «жутковатое темное ничто».

Стиль, в котором написаны очерки о местах силы, тоже разнится, но общей его доминантой можно назвать свободное эссеистическое повествование с элементами иронии, ностальгии, импрессионизма и элегизма. Так, Александр Вавилов, описывая «почти заброшенную» свердловскую больницу, характеризует контингент ее «посетителей»: «дети, алкоголики и дети-алкоголики, которые добродушно наполняют пространства больничных коридоров звонким смехом и звоном разбитых бутылок», добавляя, что «история таких мест не может обойтись без легкого налета педофилии». Для большинства очерков характерна специфическая импрессионистская нервность изложения, переда-ющая трепет мгновенного, неопосредованного постижения.

Не всегда место силы находится там, где на данный момент живет поэт. Так, Андрей Баранов пишет об улочке в подмосковном Королеве, оговариваясь: «Сейчас живу в Ижевске, уже лет восемь. Город — не мой, и стихов у меня о нем нет. Я здесь работаю — и не более того… А для себя — это Королев и Лосиный остров. Но все реже и реже…». Чувством ностальгии пропитаны многие очерки. Связана она чаще всего с исчезновением или деформацией дорогих мест. Застраиваются новомодными отелями парки; символом Кировской области вместо дымковской игрушки становится Кикимора Вятская. Как тут не взгруст-нуть? Печальный сюжет уничтожения «мест силы» проходит через всю книгу.

Провинциальный пейзаж со всеми его интегральными параметрами (условно говоря «между кладбищем и заводом») сквозной темой проходит через весь путеводитель, являя отличительные черты хронотопа: «коптит заводик дымом трубочным», «Здесь мало изменилось… Конницей прошлась эпоха в стороне», «колдобины, заполненные вековой пылью, ржавые колонки, плюющиеся горькой ледяной водой». В таких декорациях действительно впору поверить, что «если существует бог в природе, знать, чужд его природе человек». Но это пространство преображается, преломляется и, взаимопроникаясь, совмещается с топосами иного рода: метафизическим, мифологическим, историческим, личностным — и оказывается максимально энергетически заряженным: «Левый приток Волги. Пятый угол Державы». Типовые сами по себе (кстати, забавно, но среди мест силы встречаются две улицы Фабричные в разных городах) места, преломляясь в сетчатке неравнодушного глаза, одухотворяются и становятся неповторимыми.

В ряде очерков ведущая струя — юмористическая. Таков рассказ И. Сахновского о скульптурной группе «На троих», официально именуемой памятником «Горожане», очерк Анны Русс, присоединяющейся к пенсионерам, скорбящим об исчезновении с улиц Казани трамвая «двойки», или повествование Леонида Гольденцвейга о веселых вечеринках на горнолыжном комплексе «Красная Глинка» в Самаре.

Любопытны наблюдения, которые вряд ли мог бы уловить человек, не живущий в данном топосе, не пропитанный его токами и флюидами: «Екатеринбург такой город, из которого трудно уезжать, но в котором очень классно мечтается уехать» (Н. Иванов). Вряд ли кто-то, кроме красноярца, заметит, что статуя богини Фемиды на здании местного арбитражного суда «всегда освещена, и на нее не падают тени стоящих вокруг зданий, независимо от того, где находится солнце». Или поворот асфальтового хребта в Нижнем Новгороде, откуда «ни земли, ни воды не видно, зато хорошо проглядывается бесконечность и просыпанные облака». Или заброшенный завод в Перми, где Иван Козлов ощущает «особенную насыщенную пустоту» — «пустоту, которая гудит» и из-за которой «многое понимаешь».

Место силы зачастую предстает как место настоящей внутренней свободы: «Каменка — моя родина, остров душевной свободы, длящейся вне экономики и власти. Здесь власть — мороз, дожди и зной июльский» — пишет, например, Ю. Казарин.

Бывает, что место силы связано не только с его «бывшестью», заброшенностью, но с безысходностью и судьбой, которую этот топос «прописывает» человеку — «невозможную неотвратимость инкрустированной в него личной судьбы».

Это, может быть, место желаемое, но недостижимое, как в случае Яниса Грантса, с грустью проходящего мимо дома, на котором «должна быть (но почему-то отсутствует) мемориальная доска с надписью “Здесь не жил Грантс”».

Особый сюжет составляет связь места силы с людьми. Так, например, Благовещен-ский собор в г. Воткинске дорог А. Корамыслову, в частности, тем, что «именно отсюда начался путь Чайковского на музыкальную Голгофу». Но необязательно место силы должно быть освящено выдающимся человеком, в первую очередь оно обособлено памятью — о друзьях, о прошлом — и хранит силуэты дорогих людей. А могут это быть просто «заветные уголки, где приятно бывать, куда все время тянет». Иногда место силы связано с возвращением в детство — например, в кафе «Теремок», где работала любимая Аглаей Соловьевой преподавательница танцев.

Очень внятно об этом говорит Владимир Горохов: «Место для меня — это прежде всего люди. Какие люди, такое и место, такая, понимаешь, и сила».

А иногда место силы «слабеет», потому что меняется сам человек.

«Душа человека, его любовь, его память — не только в нем, но и в мире вокруг него, спрятаны в разных вещах, разлиты по тайным местам, схоронены в предметах, и человек, бывает, сам забывает, где они находятся». Человек вдыхает в «место» свою силу.

В очерке Николая Кононова ключевым становится сюжет оставления / возвращения к месту силы: «Когда покидаешь возлюбленную местность, когда она делается неприкосновенной, но влиятельной, то оказывается, что связи с нею обостряются с каждым годом, месяцем, днем все сильнее. Будто вообще ничего такого не было настоящего, кроме нее, этой самой местности, давно физически оставленной», но способной при возвращении «материализовать пропущенное время».

Особый ракурс — взаимоотношения пространства со временем. Оригинальный взгляд на них дан в очерке Виталия Кальпиди, у которого, вопреки декартовой логике, «прошлое не увеличивается, а все сильнее сжимается в пару десятков малышовых кулачков, но без самой малышни».

Места силы приводят и к значимым (особенно в детстве) открытиям. Так, усть-илимский пустырь открывает Оксане Васякиной глаза на то, что «с небом сложнее, чем с бомбоубежищем, и страшней. Небо — это пустырь над затопленными малюсенькими шоферами, заводчанками и детьми». Дмитрий Григорьев на свалке на Васильевском острове «отчетливей всего ощущает затертую истину, что настоящей смерти нет, есть лишь бесконечное изменение». А у Натальи Романовой в магазине просроченных товаров «Груз-200» происходит «слом реальности в сторону предельной метафизики — насколько хватает разрешающей способности разума».

«Место силы», наличие или отсутствие его у человека, оказывается особенно актуальным именно сегодня. Об этом пишет Роман Ос(ь)Минкин: «Применительно ко дню сегодняшнему, когда сама фигура гения поставлена под большой вопрос, а уникальное место в большой глобальной деревне сведено к своей жесткой прагматике, впору каждому заняться со-творением своих мест силы — выкристаллизовать «дух места» из череды неупорядоченных топосов. Для этого нужно всего ничего — исследовательский зуд и неутилитарный взгляд на вещи».

Особо стоит сказать об оформлении книги. Она стилизована под «обычный» путеводитель, но чувство юмора, с которым это сделано, восхищает. Картинки, предваряющие разделы о каждом городе, в духе примитивизма метафорически изображают основные достопримечательности и славных граждан данного края, они ироничны и умилительны. Так, певец Федор Шаляпин изображен в виде широко раскрытой поющей глотки. А знаменитая омская рок-группа «Гражданская оборона» («ГрОб») — в виде собственно гроба с устрашающим черным крестом на крышке. Работы местных художников, также открывающие каждый раздел, — в подавляющем большинстве художественно смелы и эстетиче-ски состоятельны. Мало того, еще и каждое конкретное место силы удостоено изображения. Так, например, очерк С. Ивкина о Собачьем парке предваряет изображение собаки (точнее, задней ее части), справляющей малую нужду. И в довершение всего к книге прилагается диск с роликами, участвовавшими в фестивале видеопоэзии «Пятая нога».