Всеволод Бенигсен. Двоежизнцы. Всеволод Бенигсен
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024
№ 12, 2023

№ 11, 2023

№ 10, 2023
№ 9, 2023

№ 8, 2023

№ 7, 2023
№ 6, 2023

№ 5, 2023

№ 4, 2023

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Всеволод Бенигсен

Двоежизнцы

Об авторе | Всеволод Бенигсен родился в Москве в 1973 году

Об авторе | Всеволод Бенигсен родился в Москве в 1973 году. Некоторое время жил в США и Германии. В 1996 году закончил сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. В 2009 году его роман «ГенАцид» («Знамя» № 7, издательство «Время») был удостоен премии журнала «Знамя». Следующий роман «Раяд» вошел в шорт-лист премии «НОС». В 2011 году В. Бенигсен дебютировал как режиссер, сняв по своему сценарию фильм «Аварийное состояние».

Всеволод Бенигсен — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — рассказ «Глебов-младший» (№ 3 за 2011 год) вошел в шорт-лист премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ года.

 

 

«Как это все неприятно, — думал Борис, шагая по кривому асфальту тротуара. — Неприятно и нелепо».

И дело тут не в восьмилетней коме. Хотя, чего скрывать, не очень-то весело быть выброшенным из жизни на столь длительный срок. Но из комы-то он выкарабкался, а вот амнезия… Из нее попробуй выкарабкайся. Она словно раковая опухоль выела Бориса изнутри, заполнив зияющей пустотой. Причем сама по себе пустота не раздражала. Раздражала вытекающая из нее неопределенность. Неопределенность его взаимоотношений с миром, семейного положения, общественного статуса, желаний, умений, характера — короче, всего того, что составляет полноценную личность взрослого человека. Борис чувствовал зудящее раздражение от этой зыбкости. Как комариный укус в костяшку пальца — вроде понятно, где чешется, но расчесать с удовольствием не получается. Еще раздражал диагноз, который ему всучили при выписке из больницы. И даже не сам диагноз, а его финал. Что-то про кому и амнезию, «наступивших вследствие падения сосульки». Причем с фактологической точки зрения все было верно, но неужели нельзя было иначе написать? Ну, не вяжутся грозные древнегреческие термины с просторечным и дурацким «сосулька»! Могли бы написать «фрагмент наледи», что ли. Впрочем, было еще кое-что, что незримо раздражало и точило Бориса, — его имя. Дело в том, что документов при нем не нашли, а потому личные данные выдумали с нуля. Но если дата и место рождения его не волновали (кто о них когда вспомнит?), то имя — штука повседневная. И не то чтобы ему не нравилось имя Борис или образованная от него фамилия Борисов. Имя как имя, фамилия как фамилия. Бывают и похуже. Тем более что их придумала медсестра, которая все эти восемь лет беззаветно ухаживала за Борисом. Просто неприятно, что назвала она его так в честь своего покойного кота Борьки. Умершего, к слову сказать, за день до того, как Борис получил роковой удар сосулькой. И если называть домашних животных в честь умерших людей — практика с точки зрения морали сомнительная, но терпимая, то наоборот — как-то совсем нехорошо. Теперь этот сдохший кот незримо витал где-то рядом и раздражал Бориса — словно, навязав свое имя, претендовал еще и на реинкарнацию в теле ожившего пациента. Недаром говорят, что у кошек девять жизней.

Борис дошел до перекрестка, остановился и огляделся. Дома как дома, улицы как улицы. Ни в душе, ни в клетках головного мозга пейзаж этот не вызывал никакого шевеления. Врач сказал, что шансов восстановить память после восьми лет комы мало, но веру в чудо никто не отменял. И если Борис смог всего за три недели восстановить двигательные функции организма, то почему бы не попробовать восстановить память? Правда, тут нужна хоть какая-то зацепка. А с этим было туго. Конечно, если Борис вырос в этом городе, то кто-то его наверняка рано или поздно узнает, но этот вариант врач скептически «зарубил» — сказал, что выговор у Бориса какой-то неместный, так что вряд ли он отсюда. Скорее всего, был здесь проездом. Или в командировке. А откуда родом, поди теперь узнай.

Борис постоял несколько секунд на перекрестке (какая-то женщина едва не налетела на него, затем отшатнулась и, испуганно оглядываясь, торопливо перебежала улицу), затем решил пойти влево — ему показалось, что там как-то больше жизни. В принципе ему было все равно, куда идти. Он чувствовал себя чужим. И все было чужим: и этот город, и эти улицы, и дурацкое кошачье имя, и штаны с рубашкой, которые ему подарила одна из сердобольных нянечек («муж недавно умер, а чего ж добру пропадать?»).

Вспомнив про нянечку, Борис невольно поморщился.

«Надо бы купить одежду, — подумал он. — А то какая-то фигня получается. Одежда с мертвого мужика, имя от дохлого кота… Стоило ради этого заново рождаться. С таким багажом попробуй начни новую жизнь».

Вообще-то ему повезло (врач так и сказал — «повезло»), поскольку, едва он впал в кому, газеты подняли шум. В итоге было заведено уголовное дело против коммунальных служб города по факту причинения тяжкого вреда здоровью. Интересы пострадавшего представлял глава городской коллегии адвокатов — некто Виноградов, который «выбил» у местной администрации приличную денежную компенсацию. Достаточную, чтобы приобрести, например, небольшую квартирку в центре города. Не говоря уже о том, что в течение восьми лет Борису начисляли пособие по нетрудоспособности. Не бог весть что, но за столь длительный срок и «не-бог-весть-что» обрастает нулями. Сам же Виноградов сразу после закрытия дела отгрохал трехэтажную дачу в элитном поселке, но было ли это связано с делом Бориса или нет, трудно сказать. Газеты, по крайней мере, этим фактом не заинтересовались.

Борис вдруг почувствовал жажду. Это его обрадовало. Хоть какая-то определенность. В кармане была кредитная карточка и немного наличности. Если карточку не примут, наличности должно хватить. Заметив на противоположной стороне улицы бар, он решительно пересек улицу. Массивная стеклянная дверь блеснула отраженным небом и впустила Бориса внутрь.

В баре было пустынно. Почти никого. Если не считать компании из пяти человек, оккупировавшей столик в дальнем углу, да бармена лет сорока, сосредоточенно протиравшего полотенцем винные бокалы. Заметив посетителя, бармен приветственно кивнул. При этом он почему-то уставился в район груди Бориса, словно искал там что-то. Борис несколько секунд потоптался на месте, а затем пододвинул один из вращающихся стульев и присел за стойку.

— Что будете? — поинтересовался бармен, отложив бокал и полотенце.

— Пиво есть?

Вопрос был идиотским (а чему еще быть в баре, как не пиву?), но прошло восемь лет. Может, в барах больше не продают пиво. Или продают, но по какому-нибудь специальному разрешению. Или еще какая-нибудь новомодная пакость. Впрочем, судя по тому, что в зале висел запах сигаретного дыма, порядки здесь были либеральные.

— Конечно, — ответил бармен и равнодушной скороговоркой оттараторил все названия имеющихся сортов пива.

— Мне любого, — сказал Борис, не сумев вычленить из этого тарахтения ничего внятного.

— Бочкового?

— Давайте бочкового.

Бармен ловким движением выхватил откуда-то пивной бокал и приладил его под кран. Янтарная жидкость брызнула упругой струей.

Только сейчас Борис заметил, что компания в углу как-то странно притихла и почему-то уставилась на него, словно он был пришельцем с другой планеты. Особенно неприятно смотрел рыжий тип лет двадцати пяти. Как будто дырку жег взглядом. Наткнувшись на этот взгляд, Борис почему-то вспомнил женщину, которая отшатнулась от него на перекрестке. А затем неожиданно осознал, что она была не единственной с подобной реакцией. Пока он шел из больницы, ему встретилась молодая пара, которая едва ли не судорожно свернула в ближайший переулок, разглядев Бориса. А потом еще мужчина, который то ли не-одобрительно хмыкнул, то ли нервно хохотнул. И еще водитель припаркованной машины, который наблюдал за Борисом странным немигающим взглядом. Тогда все это показалось Борису не более чем совпадением. Но сейчас, когда на него уставился рыжий, все эти события связались воедино. Вполне возможно, что с ним и вправду что-то не то. Может, прическа? Или одежда? Или походка? Но его бы предупредили в больнице. Впрочем, еще в больнице он заметил кое-какие странности. Так, например, сразу после выхода из комы его стали водить на процедуры. В один из дней ему показалось, что он уже вполне может обойтись без помощи медсестры. Но, спускаясь по лестнице, оступился и кубарем покатился вниз. Потерял сознание, а очнулся от какого-то крика. Рядом стояла охающая и причитающая медсестра. А на нее кричал врач. Что-то вроде «да как вы не уследили?!» «Да вы понимаете, что натворили?!» и так далее. Борис тогда заступился за медсестру. Мол, главное, все целы-живы. И вообще после падения он себя чувствует едва ли не лучше, чем до. Главврач только чертыхнулся и ушел. А спустя неделю, когда Борис выписывался, сердобольная нянечка со вздохом сказала, что, мол, нелегко тебе придется. Услышав эти слова, врач и медсестра посмотрели на нее с укором. Но ни в словах нянечки, ни в реакции медперсонала ничего такого не было. Придется ему действительно нелегко (с амнезией-то), а вот напоминать об этом пациенту некорректно. И все-таки что-то тут не так…

«Надеюсь, я не нарушаю какие-то правила поведения, — подумал Борис, отводя взгляд от компании. — Драка в мои планы не входит».

Бармен тем временем метнул по направлению к Борису картонную подставку — так, что та затормозила прямо напротив клиента. Затем опустил на нее запотевший бокал с пивом.

— Из еды что-нибудь желаете?

— Нет, спасибо, — поблагодарил Борис и утопил губы в пивной пене. Живительная влага освежила сухое горло.

В ту же секунду где-то над самым ухом раздался развязный голос.

П-привет.

От неожиданности Борис слегка дернулся, и пиво пошло не в то горло. Он закашлялся и посмотрел в направлении голоса. Это был тот самый рыжий тип. Он стоял, облокотившись на барную стойку, и курил. «Вот привязался», — с досадой подумал Борис, вытирая салфеткой губы. Ему было неприятно, что он закашлялся — словно испугался нежданного собеседника. В отместку решил не отвечать на приветствие. Просто уставился на рыжего, пытаясь выглядеть расслабленным. Продолжая бороться с унизительным кашлем.

— Как п-пиво? — слегка заикаясь, спросил рыжий, рассматривая Бориса, как рассматривают пойманное насекомое — со снисходительным любопытст-вом.

— Нормально, — ответил Борис. — Немного крепковатое, может.

— Не н-нравится, зна-а-ачит? — ухмыльнулся рыжий, затягиваясь сигаретой. Заикался он, судя по всему, как на гласных, так и на согласных. Но если обычно заикание придает говорящему очарование, то в данном случае оно было каким-то зловещим.

— Нет, почему? Просто немного крепковатое.

— А за-зачем заказывал, раз к-крепковатое?

Переход на «ты» был предсказуемым. Такие типы долго не выкают. Борис почувствовал растущее раздражение, но сдержался.

— Заказывал, потому что не знал, что оно крепковатое.

— А зачем за-заказывал, если не знал, что оно крепковатое?

Потрясенный логическим вывертом, Борис не сразу нашел что ответить. Возможно, за восемь лет человеческая логика претерпела существенные изменения.

— Потому и заказал, что не знал, — буркнул он.

— Ну, т-ты тогда верни и по-попроси другое, — продолжал гнуть свою линию рыжий. — Зачем же м-мучиться?

— А я не мучаюсь, — ответил Борис сквозь стиснутые зубы. — Просто надо привыкнуть.

Рыжий вдруг повернулся к своим приятелям за дальним столиком и мотнул головой в сторону Бориса.

С-слыхали?! Во фрукт! Говорит, ему на-а-адо п-привыкнуть.

Те, словно статисты в плохом гангстерском фильме, засмеялись. Хотя ничего смешного в реплике рыжего не было.

— А может, н-не-е надо привыкать, а? — повернулся к Борису рыжий. — Может, ну его?

Борис угрюмо промолчал. Уже ясно, что любая его реплика вызовет лишь новый поток идиотского сарказма.

Рыжий затянулся сигаретой и выпустил струю дыма не то чтобы в лицо Борису, но куда-то рядом. После чего затушил окурок в пепельнице и все с той же глупой ухмылкой уставился на Бориса, ожидая реакции. Борис внутренне закипел, но потом решил не радовать хама агрессивным ответом, а посему просто стиснул зубы и вернулся к бокалу с пивом. Однако все его существо напряглось — кто знает, что этот тип учудит.

Но рыжий, разочарованный таким оборотом, лишь потоптался на месте, а затем все той же развинченной походкой пошел обратно к своему столику. Правда, постоянно бросая на Бориса многозначительный взгляд — мол, не думай, что я про тебя забыл.

— Что он ко мне привязался? — тихо спросил Борис у бармена и нервно отхлебнул пива.

— Не знаю, — флегматично пожал тот плечами, продолжая протирать винный бокал. — Убить, наверное, хочет.

— Убить? — слегка оторопел Борис, решив, что ослышался.

— Ну да.

Борис посмотрел в сторону столика. Рыжий присел к приятелям, но продолжал упрямо пялиться в сторону барной стойки.

— Не понимаю, — разнервничался Борис. — Как это «убить»?

— Что значит «как»? — хмыкнул бармен. — Ну, ножом. А может, пистолетом или еще как. А придирается… ну, наверное, хочет, чтоб с дракой — без драки им уже нынче скучно.

— Кому это «им»?

— Таким, как он. Сейчас без мордобития немодно убивать.

— Ничего не понимаю, — растерялся Борис. — И вы так спокойно об этом говорите?!

Бармен, кажется, впервые удивился.

— А что я должен? Зарыдать?

— Не знаю, — смущенно забормотал Борис. — Но… вы так говорите, как будто это обычное дело.

Удивление на лице бармена сменилось любопытством.

— А это и есть обычное дело. Может, вы сами нарываетесь. Вон, я гляжу, вы при двух и спокойно гуляете по городу.

— При двух? — переспросил Борис. — При двух чего?!

— Ты что, псих или прикидываешься? — неожиданно разозлился бармен, переходя на «ты».

Видимо, он посчитал, что достаточно «выкал» — всему есть предел. С обращениями тут явно не церемонились.

— Подождите, подождите, — оторопел Борис. — Я не прикидываюсь. Я, правда, не понимаю.

— Ты что, с Луны свалился?

— Да при чем тут Луна? Я же говорю — не понимаю.

Что ты не понимаешь? При двух значит при двух жизнях. Или ты значок с утра забыл надеть? Рисковый ты парень, как я погляжу.

— Какой значок? Вы можете нормально объяснить?

— Слушай, — угрожающе понизил голос бармен. — У меня нет времени в игры играть, понял, нет? Мне тут проблемы не нужны. Давай, допивай пиво и вали отсюда.

— Хорошо, хорошо, я уйду. Ерунда какая-то…

Борис суетливо полез в карман за деньгами, но бармен вдруг с прищуром посмотрел на него и, отставив вылизанный до воздушной прозрачности винный бокал, наклонился вперед.

— Ты что, правда, не понимаешь?

— А зачем мне врать?!

— А что у тебя? Склероз? Альцгеймер?

— Восемь лет комы и амнезия, — огрызнулся Борис. — Справку показать?

Бармен вдруг оживился и как будто подобрел. Вообще-то на хама он не походил, да и изъяснялся складно. И даже в злости его не было агрессии, как у того рыжего.

— Вот ты влип! Я на днях читал в газете про одного такого со склерозом — забыл, сколько у него жизней — две или одна. Ну и привет.

— В смысле?

— С поезда сбросили.

— За что?

— Да ни за что. Просто так. Думали, у него две, а оказалось — одна.

Борис почувствовал, что сходит с ума. К его медицинскому букету только безумия не хватало.

— Я не понимаю! — затараторил он, перегнувшись через барную стойку и стараясь не привлекать внимания рыжего. — Как это «две или одна»? Две жизни, что ли?

Бармен с сочувствием посмотрел на Бориса.

Эк тебя шандарахнуло. Ты, похоже, вообще ничего не помнишь.

Сочувствие было унизительным. Оно подчеркивало неполноценность Бориса. Но бармен, похоже, этого не заметил.

— Не хотите говорить, не надо! — бросил Борис, плюхаясь обратно на стул.

Шшшшшш! — зашипел бармен, вращая глазами. — Ты что?! Хочешь, чтоб тебя и вправду грохнули? Хорошо, если у тебя две жизни, а если одна? А мне потом тут с полицией разбираться. Что тебе непонятно?

— Да вот это все — жизни, значки!

Бармен покачал головой.

— Ну, как тебе объяснить… В общем, у каждого человека… Ты, правда, не разыгрываешь?

— Да говорю же — нет!

— Да ладно, ладно, чего ты распсиховался? Нет, так нет. Восемь лет комы… Тогда понятно.

— Мне непонятно, — обиженно отрезал Борис.

Бармен задумчиво почесал переносицу.

— Ну, ладно. Короче, лет пять назад ученые открыли сыворотку жизни. Сейчас вообще все люди рождаются с двумя жизнями. Видимо, она по наследству передается. На каком-то генном уровне. А остальные прошли обязательную диспансеризацию.

— Что еще за сыворотка?

— Ну, когда ты умираешь первый раз, ты все равно продолжаешь жить — какая-то фигня с атомами. Мы же все из атомов состоим. Так вот, во время первой смерти и происходит реакция, в результате которой атомы наши заново группируются в первоначальную конфигурацию, воссоздавая тело таким, каким оно было до смерти. Атомы имеют память. Точнее, ученые добились того, чтоб они эту память обрели. Короче, я не химик — я в этом не секу. Суть в том, что, ну, скажем, у тебя оторвало голову, а что такое голова? Просто кучка атомов, находящихся в определенном соответствии и порядке. И волосы, и кожа, и глаза, и язык — все лишь атомная конструкция. Так вот, эта конструкция первый раз собирается заново.

— А второй?

Бармен печально цокнул языком.

— А второй нет. Ученые бьются, но пока безрезультатно. И даже если заново вакцину ввести, вторую жизнь никак не получить. Загадка природы.

— Так получается, сейчас у человека две жизни и две смерти?

— А я тебе про что? Как говорится, трем смертям не бывать, а двух не миновать.

— Так и у меня, значит, две жизни?

— Не, не, я этого не говорил, — почему-то испугался бармен. — Этого я не знаю. Может, две, а может, одна. Кто ж тебя знает? Значка на тебе нет…

— Какого еще значка?

— Ай, ты ж и этого не знаешь. Значка, который обязаны носить все, у кого одна жизнь осталась.

Заметив недоумение Бориса, бармен ткнул себя в лацкан рубашки — там был маленький белый значок с красным восклицательным знаком посередине. — Видишь? Вот такой значок, фосфоресцирующий. Без значка ходят только те, у кого две жизни.

Борис одним глотком допил пиво и отставил пустой бокал.

— Повторить? — спросил бармен.

Борис кивнул.

— Что-то я все равно не понимаю. А зачем значок? Какая разница?

— Нет, ну, ты, правда, как с Луны, — усмехнулся бармен, наполняя новый бокал. — Разница такая, что, если у тебя одна жизнь осталась, то ты в относительной безопасности, а если две, скорее всего, прирежут где-нибудь в темном переулке. В смысле лишат первой жизни, как заблудившуюся девушку невинности. Вон тот, который к тебе подходил. Он ведь, гад, сразу заприметил, что ты без значка — так что жди беды. А подходил — это чтоб удостовериться, что ты без значка. На твоем месте я бы вообще смотался от греха подальше. Или лучше, разбегись посильнее и об стену головой — глядишь, башку и проломишь. А иначе от этих… (тут бармен осторожно скосил глаза в сторону столика) не отвяжешься. Видишь, как смотрят? Либо забьют до смерти, либо голову монтировкой проломят. Хуже, если долго бить будут — это им особый кайф, знают, что ты все равно воскреснешь, так хоть удовольствие можно растянуть. А тебе больно будет. По нынешним временам вторая жизнь — это лишние проблемы.

— Ничего не понимаю. А за что им меня убивать? Я же им ничего не сделал!

— Ха! — театрально хохотнул бармен, ставя перед Борисом новый бокал. — Ишь ты! Ничего ты им не сделал! Да ты им сделал уже тем, что у тебя две жизни! Сейчас с двумя жизнями вообще мало народу осталось. Человек без значка все равно что лось с нарисованной на боку мишенью. Тут на тебя каждый второй зуб точит.

— И что, во всем мире две жизни?

— Ну, конечно. Только у нас, как обычно, все криво… А на Западе те, у кого одна жизнь, защищены законом. Они получают всякие скидки, льготы, пособие по одножизненности. А если человека лишают первой жизни, то это карается так же, как и если бы его второй лишили. У них с этим строго. А если человек на опасной работе с одной жизнью работает, то у него тройная зарплата… мда… А у нас… че-то не заладилось.

Тут бармен задумался и, несколько противореча своему восхищению западным подходом, добавил с неуместным участием:

— Надо бы тебе сбросить балласт.

Борис вздрогнул.

— Да не хочу я ничего сбрасывать!

Бармен, однако, пропустил восклицание Бориса мимо ушей.

— Я бы тебя зарезал, да не люблю я этого дела. Да и потом, если ты склерозник, хрен тебя знает, две у тебя или одна. Нет, нет… И даже не проси.

Он замотал головой, как бы отказываясь от заманчивого предложения.

— Да я и не собирался просить! — возмутился Борис. — Вот еще! Две жизни — это же… черт! Это же чудесно.

— Да, — усмехнулся бармен и посмотрел на Бориса с сожалением. — Сразу видно, с такими взглядами ты долго не протянешь. Не, поначалу все так думали. Когда только открытие это внедрили.

— И что?

— И ничего. На практике-то все сложнее оказалось. Ты сам подумай, какие кошмарные возможности это открытие дало. Бросила тебя девушка, а ты ей: смотри, на что я ради твоей любви готов, — и раз в окошко! С пятнадцатого этажа. Понимаешь, испытать смерть, да еще и с причиной — это ж маслом по сердцу каждому человеку. Любопытство, будь оно неладно. Самоубийства так и пошли косяками. Шестнадцатилетние, они же и так на голову …нутые, а когда им вторую жизнь дали, ну, тут сам бог велел. Первый секс неудачный? В окошко. Девушка разлюбила? Петлю на шею. Родители машину не хотят покупать? Пулю в лоб. В институт провалился? Нож в сердце. Друг предал? Цианистый калий…

— Да я понял, понял, — поморщившись, перебил Борис.

— Отнять у себя жизнь — пусть и одну из двух, это все-таки поступок. Но, конечно, тут же возросло и количество желающих убивать. Опять же. Девушка разлюбила? Ей пулю в лоб. Друг предал? Ему нож в сердце.

— Кошмар какой-то, — поежился Борис. Кажется, он уже начал жалеть о своем воскресении из мертвых.

— А дальше хлеще. Открытие-то сделали, а законы остались старыми. Определить, сколько у человека жизней, можно только опытным путем, а так — фиг его знает. Потому и начался форменный беспредел. Забьют вот такие (тут он снова скосил глазами в сторону столика с рыжим) припозднившегося прохожего до смерти, а он через пять минут как новенький. Поди докажи, что у него одну жизнь оттяпали. Не будут же его убивать еще раз в качестве следственного эксперимента. Так что, гуляй, Вася, — мочи дальше, кого хошь.

— Через пять минут?

— Ага. Ровно пять минут. Сам несколько раз засекал. После того как мозг умирает, атомы восстанавливаются в той конфигурации, в которой они были ровно пять минут назад. Тут главное — не переборщить. А то, если увлечешься, в раж войдешь и будешь тыкать ножом больше пяти минут после смерти, то в какой-то момент ткнешь в уже новенькое тело. И тогда точно вторую смерть организуешь. А это уже уголовщина.

— А ты… вы… тоже убивали?

— Приходилось, — признался бармен, поморщившись — было видно, что этот опыт ему и вправду не очень понравился. — Приятель попросил.

— Его убить?!

— Да нет. Сначала первую жену, потом вторую. Сам-то он не мог, говорит: «Боюсь, увлекусь и по-настоящему угроблю». А тут надо, чтоб нервы железные были.

Борис нервно отхлебнул пива.

— Ну и нравы тут у вас.

— Ну, конечно, потом в результате всей этой катавасии двоежизнцев

— Кого?

Двоежизнцев. Ну, тех, у кого две жизни.

Аа

— Их оставалось все меньше и меньше. А народ к тому моменту окончательно озверел. Выдумали значки вот…

Теперь стало понятно, почему на улице от Бориса шарахались — без проклятого значка он и был тем самым лосем с нарисованной на боку мишенью.

— А почему же мне в больнице ничего не сказали?

Бармен задумчиво посмотрел в потолок.

— Не знаю. Я ж говорю, определить количество жизней невозможно. А значок…

Он не успел договорить, потому что в ту же секунду дверь распахнулась, и в бар ввалился мужчина. Рубашка на нем была порвана, лицо в крови. Сзади, цепляясь то ли за джинсы, то ли за рубашку, волочилась женщина с растрепанной прической. Она была похожа на бульдога, вцепившегося мертвой хваткой в обреченную жертву. Следом бежали еще несколько женщин. Все они голосили, как умалишенные и, судя по выкрикам (самыми пристойными из которых были «сволочь» и «мочи его!»), были явно не на стороне окровавленной жертвы.

— Мужики! — срывающимся фальцетом закричал мужчина, пытаясь отцепить от себя женщину. — Помогите! Убивают!

— Стой, сука! — визжала женщина, пытаясь удержать мужчину.

Заметив Бориса, мужчина протянул к нему руки и стал делать широкие роботообразные шаги. Чувствовалось, что нагрузка в виде волочащейся женщины серьезно сковывает его движения.

Борис в ужасе вжался в стойку бара, но краем глаза заметил, что бармен не только никак не отреагировал на ввалившуюся компанию, но даже закурил, воспользовавшись паузой.

Наконец мужчину настигли остальные женщины и повалили его на пол.

— Это что ж такое делается, а?! — закричала та, что висела на мужчине, обращаясь ко всем присутствующим. — Этот кобель значок нацепил и теперь его, понимаешь, не тронь. Мне за невымытую посуду в прошлом году глотку от уха от уха перерезал, а сам по бабам шляется, зарплату пропивает. А возьмешься за сковороду, так он тут как тут — значком своим отсвечивает, мол, не тронь меня, у меня одна жизнь осталась. А я проверила — не убивали его еще! Не было такого. Врал сукин сын. Оказывается, значок-то нацепил, а на самом деле двоежизнец он! Значок-то липовый!

Все бабы тут же подняли невообразимый визг. Тут вклинился кто-то из компании в дальнем углу бара.

— Правильно, девки! — одобрительно заорал он. — Мочи двоежизнцев! Развелось тут их, как собак нерезаных.

При этом кричащий многозначительно посмотрел на Бориса. Рыжий, сидевший по соседству с кричащим, молчал, но было видно, что товарища поддерживает.

— Да дайте ж объясниться-то! — хрипел мужчина. — Одножизнец я, одножизнец! Ну, чем хошь клянусь! В армии меня замочили. Деды повесили! Вот зуб даю, руку на отсечение!

— Да на хера мне зуб твой с рукой?! — орала женщина. — Ты мне сейчас на отсечение кое-что другое дашь!

— Катерина! — попытался тот воздействовать на жену строгостью. — Совершаешь непоправимую ошибку.

Но его возглас потонул в женской многоголосице.

— Мочи его, Катька!

— Только медленно! Чтоб помучился!

Бабы навалились на мужчину, не давая тому ни малейшей возможности выкарабкаться из этой кучи-малы. Одна из женщин услужливо подала жене жерт-вы веревку. Та набросила ее мужу на шею и начала душить.

Борис настолько обалдел от этого зрелища, что почти бессознательно схватил свой бокал и стал нервно глотать пиво.

Мужчина тем временем захрипел и задрыгал ногами в предсмертной конвульсии. Наконец дернулся в последний раз и затих. Женщины расступились.

— Быстро как-то, — недовольно сказала одна.

— Хлипкий, — подытожила другая.

Лицо удавленного мужчины посинело. Губы приобрели фиолетовый оттенок, а глаза выкатились из орбит. Казалось, он был сильно озадачен собственной смертью.

В этот момент к собравшимся все той же развязной походкой подошел Рыжий. Видимо, усидеть на месте в такой момент было выше его сил. Он бросил взгляд на Бориса, затем довольно бесцеремонно пнул безжизненные ноги мужчины.

Б-б-бабы, одно слово. Ну кто ж так м-мочит? Показал бы я вам, как н-надо, да уже п-поздно. Сначала надо было руки-н-ноги-ребра переломать, п-почки опустить, яйца отбить, потом уже за гэ-гэ-голову браться. А когда сознание потеряет, вот тогда спокойненько и ду-душить или что вам там нравится. Первую жизнь надо отнять так, чтобы потом не было м-мучительно больно за б-бесцельно потраченные усилия.

Умный нашелся, — недовольно отрезала жена. — Твоя б воля, так ты б его, пожалуй, до вечера тут пытал. Садист. Свою бабу заведи, потом убивай. А теперь все. Дело сделали. Сейчас оклемается — домой пойдем.

Женщина поправила растрепанную прическу и повернулась к бармену.

— Дай водички, а то что-то в горле пересохло.

Бармен налил в стакан воды и протянул женщине. Та стала жадно пить, поглядывая одним глазом на мертвого мужа. Выдув воду, она поблагодарила бармена и вернулась к мужу.

— Ну, что там? Не оклемался еще?

Она присела на корточки и легонько похлопала мужа по щекам.

— Эй, ку-ку.

Реакции не последовало, и она, кажется, струхнула.

— А может, и вправду не притворялся, а? Может, убила?

— Да я тебя умоляю, — отмахнулась одна из подруг. — Помнишь, Сашку моего с работы поперли. Так он забрался на подоконник и давай вопить — сейчас с собой покончу! Ну, мы ж на двенадцатом этаже. А я это хныканье из серии «пожалейте меня» терпеть не могу. Я ему говорю: Окно закрой, дует. А он такой: А вдруг я тебе врал? Вдруг я значок спрятал? И у меня только одна жизнь осталась, а? Что будешь делать? Я ему опять: Закрой окно, холодно. А он опять за свое. Я не выдержала, подошла, вытолкнула его и окно закрыла. Явился минут через десять. Весь виноватый такой: мол, извини, был неправ. Это ж мужики — им лишь бы нам мозги прополоскать.

Тут она заметила, что лежащий мужчина шевельнул пальцами.

— Ну! Что я говорила? И этот туда же.

— Уф, — радостно выдохнула Катерина. — А то прям на секунду испугалась…

Борис тоже обрадовался — тем более что видел подобное первый раз в жизни.

Один Рыжий, кажется, был недоволен. По его мнению, жизнь была отнята неинтересно и поспешно. Но едва убитый стал приходить в себя, как дверь распахнулась, и в бар влетел мужчина в дорогом костюме. За ним, налезая друг на друга, ввалились два запыхавшихся полицейских.

— Сюда! — кричал мужчина, призывая полицейских поторопиться, но, увидев лежащую на полу жертву, замер и чертыхнулся.

— Мать твою! Опоздали.

Он посмотрел на Катерину, и лицо его перекосила злоба.

— Ну что? Радуешься? Отобрала законную жизнь?!

— Не твою же, — огрызнулась та.

Полицейские, поняв, что все равно опоздали, сняли фуражки и стали приглаживать слипшиеся от пота волосы. Мужчина тем временем присел к лежащему.

— Эх, Виталик… На ком ты женился? Это ж монстр. Говорил я тебе.

Слышал ли Виталик это обращение или нет, было сложно сказать, но синева почти покинула его лицо, и он приоткрыл глаза. Тут Катерина оттолкнула мужчину в костюме и стала поднимать мужа.

— Давай, Виталенька, вставай уже.

— Стоять! — закричал мужчина так грозно, что Катерина с испуга выронила тело супруга, и тот упал, стукнувшись головой об пол.

— Ой, — вскрикнул он, морщась от боли.

Мужчина в костюме достал из кармана мел и стал обводить им тело Виталика.

— Ничего, — приговаривал он, ползая на четвереньках вокруг воскресшего друга. — Наша партия этого так не оставит! Мы этот беспредел остановим! Я как депутат городской думы самым решительным образом… я поставлю… вопрос… о подобном… ребром…

Фраза вышла какой-то корявой и незаконченной, но исправлять ее он не стал.

Рыжий, воспользовавшись паузой, вдруг как-то скукожился и стал отступать обратно к своему столику, но его ухватил за руку один из полицейских.

— А-а-а, — протянул страж порядка с довольной улыбкой. — И ты, Смирнов, тут как тут.

Рыжий совсем смутился и даже, кажется, слегка побледнел.

— А я что? Я н-н-ичего.

Но полицейского ответ не устроил.

— Глянь, Сань, — сказал он коллеге. — Узнаешь? Как ни приду на место преступления, так Смирнов обязательно где-нибудь поблизости. Совпадение, скажешь? У метро позавчера продавца арбузами зарезали. А Смирнов рядом. Две недели назад в переходе мужику голову битой разбили. Опять Смирнов недалеко от места преступления ошивается. Здесь бабы счеты сводят. И снова он. Ну что молчишь? — повернулся он к Смирнову. — Опять советы давал как опытный специалист. Что ж ты все не угомонишься, а?

— Чуть что, так С-смирнов, — обиделся Рыжий. — Да я вообще ни п-ри-чем. С приятелями сидели. Он кивнул в сторону своего столика. — А тут б-бабы ворвались, я даже и п-подойти-то не у-успел — они уже у-управились.

Депутат тем временем, пытаясь завершить свой меловой абрис, легонько толкнул лежащего.

— Давай, Виталик, вставай уже, мешаешь рисовать.

Виталик с трудом и не без помощи жены стал подниматься на ноги. Вид у него был довольно ошалелый. Чувствовалось, что путешествие на тот свет и обратно произвело на него неизгладимое впечатление.

— А где я? — повторял он, потирая то ушибленный затылок, то шею, хотя там давно не было следов веревки.

— Все, нормально, Виталя, — утешала его жена. — Сейчас домой пойдем. Я ужин приготовлю.

Она заботливо подставила плечо, на которое Виталя с удовольствием оперся.

— Ну что столпились? — рявкнула она безадресно. — Представление закончилось. Дайте человеку пройти.

Она вывела ковыляющего мужа из бара, за ней гуськом вышли остальные женщины.

Бармен затушил докуренную сигарету и философски заметил:

М-да… первую жизнь пройти — не поле перейти.

Борис не понял, было ли это юмористической ремаркой или серьезной.

— Так, может, задержать до выяснения, так сказать? — сказал второй полицейский первому, который продолжал держать за локоть Смирнова.

— А что тут выяснять? Смирнов — он и есть Смирнов. Буду я еще на него казенную бумагу переводить. Слышал? — гавкнул он в лицо Смирнову. — Мне на тебя даже жалко бумагу переводить. Свою первую жизнь просрал, так теперь на других злобу срываешь?

Но тут Смирнов неожиданно окрысился и от волнения даже перестал за-икаться.

Здрасьте-пожалуйста, товарищ начальник! Что значит «просрал»? Вы же у меня в отделении ее и отняли!

— Ну, я лично у тебя ничего не отнимал, — сказал полицейский, но как-то тихо и смущенно.

Смирнов почувствовал, что попал в больную точку, и решил жать до конца.

— Вы лично, может, и нет. А вот три года назад перед самой армией ваши коллеги очень даже. Нас всех в военкомате собрали, а потом к вам в отделение привезли. Оказывается, у вас приказ был — всех новобранцев до отправки в армию первой жизни лишать.

— Ты что, Смирнов?! — возмутился полицейский, но при этом опасливо скосил глаза в сторону депутата. — Иди, проспись!

— Что, вру, д-да? — запальчиво выкрикнул Смирнов.

— Погодите, товарищ, — встрял депутат, с удовлетворением разглядывая свой рисунок на полу. — Я как представитель «Партии жизни» хочу разобраться. Ну и? — повернулся он к Смирнову.

Тот, как начинающий актер, которому наконец дали монолог, ожил и даже выдернул свой локоть из цепких пальцев полицейского.

— А мне скрывать нечего. Они хитро? там дело обставили. Приказ-то был секретный, да только кореш мой по пьяни мне проболтался. Он тоже в органах тогда работал. А главное, придумали отмазку такую симпатичную, мол, лишение первой жизни — это в интересах самих новобранцев — иначе их будут лишать этой самой жизни на протяжении всей службы, мучительно и с фантазией. А тут первую у тебя отобрали, по значку выдали, и вроде как теперь тебя никто не тронет.

— А на самом деле?

— А на самом деле просто хотели, чтоб каждый новобранец за свою жизнь трясся и не вздумал лезть после каждого оскорбления в петлю под вспышки фотоаппаратов каких-нибудь правозащитных организаций. Ну и чтоб военные руки не марали, перепоручили это ответственное дело внутренним органам. Так что не надо ля-ля, — повернулся Смирнов к полицейскому. — Кто у кого что отобрал — это еще поспорить можно.

— Очень любопытные факты, — сказал депутат. — Запрос будет немедленно сделан.

Он достал телефон и стал набирать какой-то номер.

Но полицейский решил без боя не сдаваться.

— Мне на твои внутренние обиды, Смирнов, положить с хреном, — сказал он зло, хотя и негромко. — Я от твоих слов не зарыдаю. Я тебе, Смирнов, даю бесплатный и очень дружеский совет — увидишь, где кого первой жизни лишают — беги оттуда, уноси ноги. Потому что ты мне вот где (тут он провел ребром ладони по горлу). Я тебе самолично что-нибудь в карман подброшу, только чтоб рожи твоей наглой лет пять не видеть. Все, свободен. Иди, отдыхай.

Смирнов ухмыльнулся и пошел обратно за свой столик. Теперь его походка была не просто развинченной, а какой-то вызывающе развинченной, как будто он то ли приплясывал, то ли просто плохо держался на ногах.

Депутат тем временем сделал несколько шагов в сторону двери и, прикрыв мобильный ладонью, стал что-то кому-то приказывать. До Бориса долетали только отдельные слова, вроде «немедленно», «это не просьба!», «и что?».

— Может, пойдем на улицу, перекурим? — сказал второй полицейский первому. — Все равно сейчас эти из «Партии жизни» примчатся.

— Да ну их в баню, — огрызнулся первый. — Поехали обратно в отделение. Сейчас еще телевизионщики налетят. Пусть сами разбираются.

Они вышли из бара.

Борис наконец пришел в себя.

— Послушайте, эй, — обратился он к бармену, слегка понизив голос. — А можно мне тоже такой значок получить?

Взгляд его уперся в лацкан рубашки бармена.

— За какие такие заслуги? — несколько хамовато отреагировал тот.

— А у вас нет случайно еще одного?

— Да ты что?! — возмутился бармен. — Они же именные. Там сзади имя, фамилия, номер паспорта, фотография и отпечатки пальцев.

— И все это там умещается?! — искренне удивился Борис.

— А то. Нанотехнологии же. Правда, обычным глазом не разглядеть, только со специальной лупой. Но такие лупы у каждого полицейского есть. За ношение чужого значка, между прочим, уголовная ответственность предусмотрена, а тому, чье имя на значке — административная. И не дай бог потерять свой значок — разоришься. Да и пока новый будешь получать, сто раз зарежут.

— Какой ужас, — прошептал Борис. — Ну, а как же мне быть?

— Не знаю, друг. Ты же даже не знаешь, сколько у тебя жизней.

— Да одна, одна!

— С чего ты взял?

Борис помолчал две секунды и сказал:

— Я чувствую.

Бармен рассмеялся.

— Нет, брат, так не пойдет. Мало ли кто что чувствует.

Тут дверь снова распахнулась, и в бар, вдавив в стену депутата, ворвалась группа молодых людей с какими-то плакатами. За ними бежали телевизионщики: репортер с микрофоном и оператор.

От неожиданности Борис едва не соскользнул со стула, но удержался. Заметив это неловкое движение, новоприбывшие ринулись к нему с криками: «Партия жизни! Партия жизни! Свобода, равенство, братство!»

— Как вы себя чувствуете? — закричал репортер, стащив Бориса со стула и ткнув микрофоном прямо в зубы.

— Идиоты! — закричал депутат, расталкивая митингующих. — Это не он! Того уже кокнули!

Он вырвал Бориса из лап репортера и усадил обратно на стул.

— Извините, товарищ.

Тут он ткнул пальцам в свой рисунок на полу.

— Вот, мои друзья, тот, ради которого, я вас вызвал!

Все перевели свои взгляды на пол, а какой-то парень, стоявший прямо в центре рисунка, посмотрел себе под ноги и смущенно отошел в сторону. Оператор быстро перевел камеру на пол, но депутат в ту же секунду вернул объектив обратно к себе.

Глаза его загорелись в предвкушении долгожданной речи.

— Вот! — закричал он. — Еще одна невинная жертва фашиствующей мрази, которая мнит себя вершителем судеб человеческих. Подонки, которые совершили это убийство, не считаются ни с законами государства, ни с законами человеческой морали. Их представления о равенстве убоги, а главное, враждебны нашему современному демократическому сознанию. Они нападают на нас из-за угла, бьют ножами в спину, душат под покровом ночи, расстреливают нас, пока мы мирно спим. Кем они себя возомнили?

Чувствовалось, что говорить он может бесконечно, но тут дверь бара снова распахнулась, и в помещение вошли несколько молодых людей в кожаных куртках. Настроены они были явно агрессивно. «Партия жизни» притихла. Притих и депутат. От новой группы отделился парень в кепке. Он почему-то помахал рукой сидящим за дальним столиком — те помахали ему в ответ. Видимо, были знакомы.

— Ну что? — сказал парень, глядя исподлобья на депутата. — Приперся, народный избранничек, пиар на крови делать?

Оператор тут же перевел камеру на него.

— На крови?! — возмутился депутат и повернул камеру обратно на себя. — А кто эту кровь пускает, хотел бы я знать. Вот! — закричал он, тыча пальцем в новоприбывших. — Вот они! Новые беспредельщики. Именно от таких подонков общества мы и пытаемся защитить наших мирных граждан. А вы, — обратился он к парню, — я так понимаю, лидер этих мерзавцев?

Оператор все-таки изловчился и перевел камеру на парня в кепке.

— Я — кандидат в депутаты и представитель оппозиционной партии «Жажда жизни».

— Ага, — обрадовался депутат. — Кандидат. Пожаловали, значит. Пришли со своими популистскими лозунгами политические дивиденды собирать?

Он снова попытался повернуть к себе объектив, но оператор, устав переводить камеру туда-сюда, отступил на несколько шагов, чтобы захватить и тех, и других. Борис посмотрел на бармена — тот, кажется, впервые выглядел по-настоящему удивленным — похоже, подобные шоу были и для него в новинку.

— Зато мы пушистыми не прикидываемся, — огрызнулся парень. — Мы — оппозиционеры только потому, что вы нас ставите вне закона, а по-настоящему мы — выразители мнения абсолютного большинства нашей страны. Мы, в отличие от вас, за истинную свободу.

— Интересно, интересно, — презрительно фыркнул депутат, подразумевая, что ему это совершенно неинтересно.

— Именно так, — продолжал парень. — А вы думаете, народ, за вас? Да плевать он хотел на ваши истерики. Вы же его по рукам-ногам связали. Не вы ли сейчас пропихиваете закон, запрещающий самоубийства?

— Мы ничего не пропихиваем! — возмутился депутат. — Мы принимаем. И принимаем в интересах народа!

— А народ вы спросили? Он, может, в гробу видел такие интересы. Самоубийства вы хотите запретить, убийства тоже.

— Человеческая жизнь — священна! — взвизгнул депутат.

— Даже первая? Даже, если человек сам решает ее отдать?

— Даже первая! — закричал депутат, вводя себя в какой-то экстаз. — Даже, если он сам решает! Ваша партия подонков и отбросов общества добивается полной анархии и беспредела! Не будет этого. Мы этого не допустим. Государство вправе само устанавливать контроль над жизнями его субъектов. А вы хотите добиться произвола. Чтоб люди сами решали, забирать у себя или у кого-то там еще первую жизнь или нет! Мы же за истинное равенство!

— Да это мы за истинное равенство! И свободу. Вы же отнимаете эту свободу у людей. Разве моя первая жизнь принадлежит не мне? Разве не имею я права расстаться с ней, если того пожелаю?

— Ваша жизнь принадлежит государству! Обществу! И прекратите демагогию. Вас интересуют совсем не самоубийства, а убийства. Чтоб такие подонки, как вы, могли безнаказанно ходить и забирать у людей первую жизнь. И не надо тут прикрываться народом — вы его мнения не спрашивали.

— Не спрашивал?! — взорвался парень. — Не спрашивал?!

— Нет! — отрезал депутат. — А хотите узнать мнение народа, так…

Тут он стал озираться в поисках того, кто бы мог это мнение выразить и наткнулся взглядом на Бориса, который испуганно вжался в барную стойку, словно был загнан в угол.

— Вот! — закричал депутат и подбежал к Борису. — Вот народ!

Тут он пошарил глазами по груди Бориса, и не найдя значка, продолжил.

— Вот вы! Вы скажите. У вас, как я погляжу, две жизни — редкий случай по нынешним временам.

Оператор перевел камеру на Бориса, и все посмотрели на него, отчего захотелось немедленно исчезнуть.

— Скажите, — продолжал вещать депутат. — Вот вы хотите, что такие подонки, как вот эти, отобрали у вас первую жизнь где-нибудь в темном переулке?

Борис испуганно забегал глазами.

— Нет. Не хочу. Я вообще против насилия в об…

— Вот! — закричал депутат и почему-то вздернул руку Бориса, как будто тот был победившим боксером. — Вот! Не хочет народ, чтоб у него в темном переулке отбирали первую жизнь.

— Да и вторую не надо отбирать, — робко заметил Борис. — Насчет самоубийств я, конечно, не знаю — вопрос спорный. Но…

Тут он набрался смелости и посмотрел в сторону группы от партии «Жажда жизни».

— Как же вы можете вот так бороться против… двоежизнцев? Это ведь такое чудо. А вы… — Он почувствовал, что окончательно осмелел — возможно, из-за пива, которое ударило ему в голову. — Я за вас голосовать ни в коем случае не буду.

— Вот! — радостно воскликнул депутат.

— Я за «Партию жизни» лучше проголосую.

— Вот! — снова обрадовался депутат.

— Подождите, подождите, — нахмурился парень в кепке. — Что значит против «двоежизнцев»? Вы что-то путаете. Мы-то как раз за свободу двоежизнства. И того, чтоб такие люди были. Да, издержки подобной свободы есть. Но у любой свободы есть недостатки.

— Ничего себе издержки! — возмутился Борис.

— Вот! — выкрикнул депутат.

— Да погодите вы «воткать»! поморщился парень. — Да, издержки. Это издержки свободного общества, где каждый имеет право сам решать, отдавать ли ему свою первую жизнь или нет. А то, что это ведет к насильственному отбиранию первой жизни, так что ж делать? Свобода — это всегда палка о двух концах.

— Ну, знаете! — сказал Борис и демонстративно отхлебнул пива, хотя сделать это пришлось левой рукой, потому что правую по-прежнему держал депутат. Выглядело это диковато, но выдергивать руку как-то не хотелось.

— А равенство, — не успокаивался парень, — простите, в чем заключается? Разве равенство не в том, что все люди равны?

Ну это, простите, какое-то дикое равенство, — сказал Борис, обтерев губы рукавом и все-таки высвободив руку из пальцев депутата. — Так можно сказать, что и в джунглях все равны, но мы же цивилизованные люди…

— То есть вы считаете, что, если у всех отбирать первую жизнь насильственно и сразу, это и есть равенство?

— Я этого не говорил, — неуверенно возразил Борис, немного запутавшись.

— Ха! — хохотнул парень. — А голосовать идете за «Партию жизни»?

Борис окончательно смутился.

— А при чем тут… эээ

— Так это они на следующей неделе собираются принять закон, по которому во избежание насильственных первых смертей, всех будут превентивно лишать первой жизни в раннем детстве.

— Не понял.

Борис повернулся к депутату за разъяснениями.

— Ну да, — нисколько не смутился тот. — Мы именно за это. Вы, товарищ, какой-то странный. Сами путаетесь и всех путаете. Мы действительно собираемся принять этот закон.

Он снова обратился к парню в кепке.

— И будьте уверены, примем его до того, как вы и подобные вам проберутся в Думу.

— То есть вы собираетесь убивать людей в детстве? — запутался Борис.

— Почему в детстве? Сразу после рождения. Человек даже не запомнит ничего. Очень гуманный закон.

Он снова посмотрел на парня в кепке, адресуя ему последнее предложение.

— Процесс, который регулирует государство, а не улицы, полные такой мрази, как вы.

— Ха! — не найдя лучшего контраргумента, выдал парень.

— Вот вам и «ха!». Этот закон сделает людей наконец по-настоящему равными. Ведь не будет больше ни одножизнцев, ни двоежизнцев. Все будут равны. Жизнь снова станет священным понятием. Потому что она будет одной-единственной. В городах воцарится спокойствие и порядок.

— А вы лучше сразу всех убейте, — ухмыльнулся парень. — И тогда вообще будет полный порядок.

— Некоторых, может, и придется, — угрожающе произнес депутат. — И кое-кого в этот список я бы уже сегодня занес.

Парень в кепке воспринял угрозу как личную и стал наступать на депутата.

— Интересно, кого же?

Они почти соприкоснулись. Группы поддержки поняли это как сигнал к действию и тоже стали наступать друг на друга. Тут и дальний столик наконец ожил. Рыжий с дружками быстро встали на сторону молодых ребят из «Жажды жизни». Неожиданно в их руках возникли бутылки. Кто-то потянулся за стулом.

Э-эй! — встрял бармен. — Депутаты с кандидатами! Господа! А может, этот вопрос вы как-нибудь на улице отрегулируете? У меня тут мебель не казенная. У нее одна жизнь.

И грозно добавил, глядя на кого-то:

— Стул верни на место.

— Вас интересует, кого бы я занес в этот списочек? — спросил депутат.

— Да! — выкрикнул ему в лицо парень в кепке.

— Я бы занес вас! И всех таких, как вы. Чтоб остальным неповадно было.

— За свободу и равенство готов умереть!

— Это я готов умереть за свободу и равенство!

— Нет, я!

Тут группа поддержки «Партии жизни» принялась скандировать:

— Один закон для всех! Нет — обществу без законов!

В ответ группа «Жажды жизни» начала скандировать свое:

— Свободу всем! Каждый решает сам!

— Стойте! — закричал Борис, соскакивая с барного стула. — Стойте!!! Да вы что?! Да вы все с ума посходили! Да вы же боретесь за одно и то же!

— Ну да, — недоуменно выдохнули и те и другие.

— Не совсем, — вежливо поправил Бориса депутат.

— Бог мой! Да ведь между вами нет никакой разницы!

— Я бы попросил, товарищ, без оскорблений, — добавил депутат. — Я — член городской думы… я…

— Только одни за то, чтоб безнаказанно убивать собственными руками, а другие за то, чтоб убивать руками государства.

Депутат снисходительно улыбнулся.

— Но, простите, в этом и разница между беспределом и демократией!

— Нет — беспределу! Да — демократии! — включился хор поддержки.

— Да идите вы в жопу с такой демократией! Вам… нам… дана уникальная возможность! Избавиться от самого главного страха — страха смерти! Хотя бы на время! Как вы не понимаете?! Это… чудо, это то, что могло бы изменить мир к лучшему, сделать человека наконец счастливым! Я-то думал, вы действительно боретесь за равенство. За то, чтоб каждый человек дорожил своей первой жизнью, как второй. И не только своей, но и чужой! Вместо этого вы все просто берете и выбрасываете этот дар, этот драгоценный подарок на помойку, потому что… потому что просто не знаете, что с этим подарком делать! Ученые вам подарили еще одну жизнь, а вы решили, что они подарили вам еще одну смерть! Но как же так можно?!

Повисла пауза. Первым очнулся депутат.

— Это провокация!!! — заверещал он так, словно его лишали жизни. — Долгожданный глас народа оказался гласом продажного провокатора! Ваш казачок? — обратился он к сторонникам «Жажды жизни».

— Очень надо! — возмутился парень в кепке. — И не изображайте саму невинность! Ваш же человечек — сразу видно!

— Ага! — закричал депутат, тыча Борису пальцем в грудь. — Двойной провокатор! Да еще с двумя жизнями!

— Точно! — согласился с ним парень. — Мочи двоежизнца-провокатора!

Борис не успел опомниться, как на него навалились и те и другие. Нога его поехала, и он очутился на полу.

— Да никто меня не засылал! — заорал он. — Ааа! Я — не провокатор! Я — голос разума. Остановитесь!

На него посыпался град ударов. Тут уже и бармен не выдержал.

— Стойте! — закричал он, перепрыгивая стойку бара. Но прорваться через лес рук и ног не смог — его тут же отпихнули. Так же, как и настырного оператора.

Борис отчаянно пытался вырваться: встать на ноги или хотя бы отползти, но тщетно.

Теперь он понял, что чувствовал несчастный Виталя, которого душила жена при помощи своих подружек. Полную беспомощность. Удары все сыпались и сыпались. Совершенно не к месту он вспомнил свое падение с лестницы в больнице и последующий разговор врача с медсестрой. Он вдруг понял, почему его не предупредили о двойной жизни. Он не просто упал с лестницы тогда. Он умер. Наверняка ему ввели вакцину двоежизнства, поскольку она обязательна. Но получается, что по недосмотру медсестры он потерял первую жизнь. И врач решил вообще не говорить ничего Борису. Ведь в таком случае медперсонал оказался бы под уголовной статьей. Поэтому и значка ему не дали. Убьют — так убьют. Спросить не с кого будет. А не тронут — так и фиг с ним. «Вот гады», — подумал Борис, продолжая корчиться под градом ударов от сторонников «Партии жизни» и «Жажды жизни». Потом почувствовал резкую боль в районе левой лопатки и провалился в какую-то темноту.

Заметив, что «клиент» затих, бьющие расступились. Борис лежал ничком. В спине торчал нож.

Депутат отряхнулся, откашлялся и обратился в камеру.

— Вот! — сказал он, указав пальцем на труп Бориса. — Вот пример того, до чего дошли враждебные силы. Они пытаются спровоцировать общество на беспредел. Засылают провокаторов и сами же их убивают.

— Прекратите ораторствовать, — огрызнулся парень в кепке. — Не на трибуне.

Бармен подошел к Борису, присел на корточки и, намотав на руку полотенце, резко выдернул нож.

— Ждем, — сказал он.

Все дружно посмотрели на часы. Потянулись длинные минуты ожидания. Когда минуло пять минут, раздалось чье-то «уууу…».

Это был Смирнов. Он присвистнул и сунул руки в карманы.

М-да, — сказал парень в кепке и стянул свой головной убор.

Кто-то достал мобильный — видимо, вызвать «труповозку».

Репортер что-то шепнул оператору, после чего присел на корточки рядом с трупом так, чтобы на его фоне было тело Бориса.

— А все вы виноваты! — возобновил спор депутат. — Было бы у всех по одной жизни, не было бы вот этого беспредела.

— Тихо! — шикнул репортер. — У нас репортаж!

После чего кивнул оператору.

— Поехали. Мы ведем наш репортаж с места происшествия. Очередная жерт-ва борьбы разных политических сил Нет, давай еще раз. Поехали. Мы ведем наш репортаж из бара «Смоуки», где произошло убийство пока неопознанного гражданина. Увы, он стал очередной жертвой политической неразберихи в стране. Правда, по новому закону человек, лишенный второй жизни, но при этом не имевший на себе значка, не считается убитым, а считается самоубийцей, и потому к ответственности никто не привлекается. Однако все-таки прискорбно, что это самоубийство произошло в публичном месте.

Тут все стали громко переговариваться, качая головами.

Да… самоубийство… самоубийство… надо же... И зачем ему захотелось умереть?

— И на глазах у всех, — задумчиво сказал парень, натягивая кепку обратно на голову.

— Такой молодой, — добавил депутат сочувственно.

М-да… вся вторая жизнь была впереди…

— А главное, как ловко он себе нож в спину воткнул.

Все собравшиеся стали как по команде кивать головами.

— Да-да. Чудовищно. Ужас. А главное, зачем?

— Видимо, разочаровался во второй жизни, — сказал депутат, но потом опомнился. — Нет, это он в знак протеста. Протеста против того беспредела, который творят сволочи из «Жажды жизни».

Репортер выждал паузу, затем снова обратился в камеру.

— Как мы знаем, самоубийство — есть грех, и как теперь этот самоубийца будет оправдываться перед Всевышним, одному Богу известно.

— Кончайте уже, — поморщился бармен. — У меня тут бар, а не кладбище.

В этот момент в бар зашли двое санитаров.

— Тут, что ли, самоубийца? У нас вызов был.

Кто-то показал им на Бориса. Санитары взяли того за руки за ноги и потащили на выход.

 

Самоубийство в баре всколыхнуло общество. Сначала местное, потом остальное. Посыпались депутатские запросы, газетные статьи и письма разгневанных граждан. Да сколько это будет продолжаться? Да не пора ли положить этому конец? Борис Борисов был объявлен жертвой. Правда, не все поняли, чего именно: то ли режима, то ли вообще беспредела. Через неделю по телевизору выступил президент и сказал, что Запад в очередной раз пытается навязать нам свои ценности, а посему он не удивится, если Государственная дума вдруг подумает да и предложит ему (то есть президенту) ввести закон, ограничивающий двойную жизнь, придуманную, опять же, кем-то там на Западе. Дума действительно «вдруг подумала» и предложила закон, по которому все граждане Российской Федерации в обязательном порядке будут лишены двойной жизни, дабы «вернуть россиянам способность дорожить одной-единственной жизнью». Их поддержала и Церковь, заявившая, что давно уже била в колокола, требуя отменить вторую жизнь, поскольку нигде в Библии ни о какой второй жизни речи не шло. А если кого когда-то и воскрешали, то это были отдельные случаи, да и то по инициативе Бога.

В общем, начать было предложено с детей, поскольку негоже им вступать в жизнь, полную разврата (которым была объявлена вторая жизнь). В итоге в первом чтении был принят закон, который решили назвать в честь главного героя — Бориса Борисова. Президент быстро подписал «закон Борисова», и в итоге все жители России были в спешном порядке лишены второй жизни. Вторую жизнь в качестве привилегии оставили только депутатам и некоторым чиновникам федерального значения. Запад с удивлением отнесся к «закону Борисова» и как обычно посетовал на нехватку демократии в России.

О том, что Борис Борисов — выдуманное имя, вспоминать не стали. А когда адвокат Виноградов заикнулся, что, мол, вообще-то вел дело этого Борисова и на самом деле это неизвестная личность, пострадавшая от амнезии, то его быстро зашикали. Адвокат провел небольшое расследование и сделал издеватель-скую запись в своем блоге, что, мол, президент принял закон имени дохлого кота. Ну, тут у адвоката тут же всплыли какие-то незаплаченные налоги, мелкие и крупные нарушения закона, самым грозным из которых было то, что в далеком 1989 году он украл из пионерской комнаты горн и барабан. Адвокат как-то приутих и исчез. А в «родном городе» (родным, естественно, назвали тот город, где произошло «самоубийство») Борису Борисову поставили бронзовый памятник. Он был изображен сидящим за стойкой бара с ножом в спине. Многим памятник понравился.

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru