Об
авторе | Виктор Генрихович Санчук — поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1959 году в
Москве. Печатает стихи и рассказы в журнале «Знамя» с 1993 года (1995, № 12;
1996, № 6). Список стихотворных публикаций в журнале «Знамя»: «Воспоминание о Северо-Востоке» — № 11, 1993; «Всё топография да климат...»
— 2004, № 4; «Я хотел убежать» — 2005, № 8; «Разница в росте» — 2008, № 3;
«Гималаи» — 2010, № 10. Автор нескольких книг. С 1999 года живет между
Нью-Йорком и Москвой.
Скользящая жизнь
куски книги
*
* *
Памяти пиита Асадова
Без спросу, без долга, без
правил
Иди же, Ромео, за мной!
Нас добрый Уильям избавил
От всякой обузы земной.
От скуки в углу человечьем,
От россказней псевдозверей.
Да будет путём нашим млечным —
Лишь след твой на коже моей!
Иди же за мной, мой Ромео,
Чья вера светлей и святей
Всех бредней про вечное древо,
И глупую правду детей.
И лет бесполезных усталость,
И долгий бессмысленный труд,
И страшную тусклую старость,
Что мудростью лживо зовут.
* * *
Поверю вам на слово,
КНИГИ.
Будто и вправду однажды
Были под этим солнцем
Богдохан Сюанье времени
Цинн;
Стефан Георге в Германской земле, символист;
Девочка подросток — со всей той любовью.
Дальше?
Как выходя из квартиры, тушим свет
В спальне, кухне, прихожей.
Что ли, и впрямь отправиться (знать, пришло время) пешком
по всяким дорогам?
* * *
Детей человечьих безмерно жаль!
Но всё-таки, всё же, всё-тки:
Стократна о числах моя печаль —
В тетрадной тюрьме решётки.
* * *
Надо. Надо. Надо. Удержать бы
метафору,
Крупную, как фотография солнечного затмения.
Не упустив из виду и секунду букашки
На тропинке древесного листа.
Кто я? Вернее: что я тебе (себе) тут:
Микроскоп Телескопович?
Того и гляди глаза сломаешь
* * *
Помню: Е В Р
А З И Я.
Экая бесхозяйственность!
Лес на закате —
Двуручная пила, заброшенная в заречную даль, —
Вечер, споткнувшись, до крови оцарапался.
Профессиональное
Скажу: чёрный лёд.
Ты ухмыльнёшься, уличая
Плохого поэта.
Но это — увы и увы, отнюдь не выворотка метафоры.
Ужо-то мы, шофёры матёрые, знаем!
В
Гималаи хочу!
Сергею Панину
Придумаю себе улыбчивого
мирного Будду,
Стану зимой по горному снегу ходить в ветхих тапках,
Научусь наконец гашиш от анаши
отличать, буду
Время вечности исчислять в рваных мокрых тряпках.
* * *
Вовсе даже не последователь
товарища
Ницше, а равно — Шпенглера, Дильтея и Тойнби я.
И вообще, ты по поводу меня заблуждаешься:
У меня не мизантропия, а клаустрофобия.
* * *
Тихое горное озеро в Аппалачах.
Кинуть ли камушками, глины комочками
Несколько русских слов,
Чтобы только опять эти живые круги по воде?
Старость уже недалече, а неугомонно ребячество!
Или гибкой удочкой фразы (удачно)
Солнцем играющую, извивающуюся
В беззвучном крике своём
Вдруг рыбу выхватить из глубин.
Тёмных её, родимых. На свет.
На (необязательный даже) обед.
А ведь, как ни крути…
Сто лет тому
Маяковский без сомнения гений!
Но этот его базарный, скандальный тон и крики...
Как ещё ему, бедному,
было переорать Блока!
Говорившего спокойно,
но усиленного репродуктором небес.
Паломник
1. Порой
(не слишком, впрочем, часто!)
Но и я всё же отваживался заглянуть
В эти машинные отделения
Цивилизации
2. В монастыре
черны они от копоти и пота
верша в машинной мгле монастырей
без выхода — подзвёздную — работу
на здешнем корабле богозверей
3. Ночь в мотеле. Оттепель
Круглая целая эта луна
Дутая белая та же она
Что и тогда когда?
Брошено прошлое. Всё в порошок
Льдовое крошево. Лишь посошок
Мерно дробит года
Рюмочки рыночки
Время скукожилось
Наст февраля обвисл
Глупые рифмочки
Всё-таки может в вас
Есть хоть какой-то смысл
Лунные ложные
Гости и годики
Ждать-то уже недосуг
Дробь придорожная
Или то гвоздики
В доски всё стук да стук
4. Паломник
Как шея больного от свинки,
Набухло всё горло реки,
А в каше дорожной — осинки,
Как ложек торчат черенки.
Всё побоку. Вьётся дорога
С рекою. Минуют погост,
Лес, поле… И
крестиком Бога
На месте их сретенья — мост.
5. Земля, как в шаль,
Закутывала плечи
В метель свою —
От Буффало до Гродно.
А я — болезный
Вирус человечий, —
Должно, лишь
Заражал её микробно.
Своей тоской,
Своей ненужной болью,
И кровью тех, кого…
И кровью этой.
И лес хрипел,
Вздыхало тяжко поле,
И лишь в тиши
Шушукались планеты.
Но здесь в морях
И на вершинах горных
Что ж удивляться
(братья, между нами!..) —
Тому, как вдруг
Вулканами рвало их,
И вымывало
По утрам цунами.
В Киеве
Я шёл по территории ничьей,
А ежели границы невзначай
Нарушил чьи-то в сумраке ночей,
То откупился — людям дал на чай.
Вовсю трезвонит утренний трамвай,
А в нём весна влетает на Подол.
Валяй давай, начальник, оформляй!
И вот тебе автограф в протокол.
* * *
братьям П. — Кириллу и
Александру.
Из музейных запасников в Старом
Гоа
Одноглазо Камоэнсова голова
Мне кивнула: мол, самое время:
Мачты, крылышки, ступица, стремя.
Я не долго раздумывал, в скорых не спал;
Прыгал палец рассвета по клавишам шпал,
Соскользнув со стекла пролетавших
Городов этих вечно вчерашних.
И я видел: от края до края земли
Люди жили в домах и хозяйство вели,
Строя — кто через сил, кто на раз-два
Судьбы, свары, суды, государства.
Рассыпали в испуге по свету
С жести кухонной мусор витийства,
Громко праздновали победу
Тихо радующиеся убийству.
Ну и в тех городишках, Луиш мой, мы
Уж конечно бы были лишними.
Отгул
Цельно-молочный
рассвет
За раскрытым окном.
Во всей округе холодно.
Экие здесь перепады!
Не буду вылезать из-под двух одеял
Может быть даже —
До самого-самого полдня жаркого!
В недалёком соборе к заутрене звонят
Как —
с другой стороны Земли
— кувалдой по рельсу.
* * *
Это кто же тут в сети?!
Ах ты ж мать его ети!..
Снились страшные картины:
Тыщечленистый паук.
Из всемирной паутины —
Насекомое фейсбук.
* * *
Мы подружились
с Вулканом
Я сам пришёл к нему первым.
Он мне показался славным
Малым, разве чуть нервным
И корчит из себя вечного,
Прямо как я. Ну надо же!
А сам натощак и вечером
Курит больше меня даже
* * *
Этот пепел с вулкана витал над
экватором,
Как сухая листва в подмосковных садах.
Ветер тленья везде настигал и подхватывал,
Трепетал и стихал в дальних вихрях, и в такт ему
Билось быстрое сердце букашкой в веках.
Кто пожизненную одиночку исхаживал —
От угла до угла, знали тут, — ты и я:
В этих клетках Земли свет мгновения каждого
Только сетками буковок нас огораживал,
Прятал от беззатейного небытия.
Сразу вспомнится… Господи! — да что за разница…
Переплёты эпох. Очертания лиц.
Ветер вскинется, что-то бормочет, как пьяница.
Буквостроками птиц он взмывает и тянется —
Пепел мёртвого сада, вулканов, страниц.
* * *
Краснознамённого вида заборы
кирпичные
Руссконовейшие старые строили вечные.
Серо-зелёным штакетником гор покосившихся
Отгорожусь
наконец от них в Заокеании.
Только вот эти словечки у нас ещё общие.
Что ж, не беда, век спустя сам язык переменится.
Вновь осень на севере
Эта осень асфальтова,
как никогда,
Мухи капель уселись на все провода,
И чуть слышно жужжит убегающий ток.
Закрывается жизнь, словно на ночь цветок.
Вновь раскроется завтра? Кто ж знает...
Мысль о том, как ноябрь, освежает.
Нью-Джерси. Спорт-паб.
Долговязой зимой —
Экран. Пас!
— афр-ам:
…заводной и, ах! — меткий!..
Зависший в дорогах
Шар жизни земной.
Мгновенье мяча
В баскетбольной сетке.
Басня
Когда ветхую хибару
Мы с товарищем снесли,
Под её прогнившим полом
Ни хрена-то не нашли.
Было всё от солнца скрыто,
Исскудела там земля,
Лишь белёсенькие черви
Недовыросшей травы.
Фу, дрянная сараюшка,
Только застившая свет!
Это — жизнь моя былая.
А товарищ — мой Господь.
Не
сплю, не сплю!
Марии Жаромской
Ах, ежели
бы быть живописцем профи,
Не птичьей бы дичью баловался и рыбами.
А вот как лицо любовницы в полупрофиль
Луна мне увиделась над Карибами.
Только масло! Какие пастели, раз так тут
На облаке — вверх-вниз — она скачет верхом.
Был скомкан залив, как постель, и распахнут,
И в ветре случившемся пах грехом.
Сам-то следующего не вынес бы уже кумира.
Нынче — воля рабу, судьбы заложнику!
А всё-таки всякая женскость мира
Любезна внимательному художнику!
