Вкратце

 

Об авторе | Игорь Юрьевич Клех (1952 г. р.) — прозаик, эссеист, критик, переводчик, редактор книжных серий. Лауреат премии им. Ю. Казакова, автор семи книг, вышедших в России, и двух, изданных в США и Германии. Публикуется с 1989 года, в журнале «Знамя» с 1996 года. Живет в Москве.

 

 

 

 

 

Ад есть мир значений без смысла.

Атеист спорит с йогом: «Материя первична, сознание вторично. Жизнь — форма существования белковых тел. Сознание исчезает со смертью его биологического носителя, головного мозга». Йог в позе лотоса на коврике: «О, если бы!..»

 

Бог не фраер и лучше знает, сколько на самом деле каждому из нас нужно денег, какое их количество каждый в состоянии нести.

 

Весь мир должен быть пройден, освоен и описан русскими людьми заново.

Все взрослые — предатели, потому что умирают раньше.

В моем личном аду радио будет включено на полную громкость.

В молодости и в сновидениях вырабатываются бактерии счастья, которые делают для нас жизнь переносимой.

«Внутренний человек» — секрет нашей душевной жизни, который не назвать ни совестью, ни под-, ни сверхсознанием (разве что душой в целом, не дробимой на части). Это он, когда терпение его истощается, посылает условный сигнал организму, и они сообща перестают прислушиваться к командам сознания и принимаются разворачивать человека лицом к смерти — или же отворачивать от нее.

Водка не имеет вкуса — одну только крепость.

Возраст вынуждает считаться с возможностью смерти — включать безносую на правах погрешности во все жизненные расчеты.

Всё как всегда: воры наворовались, бандюги понаубивались — и захотели жить по-человечески.

Всякое нормальное детство — это натуральный коммунизм.

В развлечении ли нуждаются читатели (как твердит масскульт), в утешении (как уверена беллетристика) или в приговоре (как считал Кафка и острил Бродский)?

 

Горшок — не кусок обожженной глины, а разделительная черта двух пустот — внутренней и наружной. Поэтому даже последний гончар не может не думать об Абсолюте.

Государство не требует от человека ничего, кроме жизни.

Государство — это культура для бедных.

 

Даже в самых жестоких кошмарах есть все же некоторая сладость — когда не хочется больше просыпаться, когда можно ненадолго отдохнуть от материи.

Действительные книги делают нас беззащитными, несчастно-счастливыми, открытыми, живыми, вернувшимися к себе — и это неотменимо.

Деньги, власть и слава — три агрегатных состояния одной и той же субстанции, три каторги, три разных способа и направления концентрации людских усилий. Легче всего власть превращается в деньги, и наоборот, а труднее всего им обоим достичь сколь-нибудь стойкой славы. Оттого слава принадлежит по праву героям, власть медиумам, а деньги предпринимателям и управленцам. Вся триада не что иное, как продукт внутренней секреции человеческой массы.

Дети всегда правы, и только потом виноваты.

Дураков на свете не было бы так много, если бы это не было выгодно.

 

«Еще тарелочку борща после компота из сухофруктов?! Увольте», — отвечают старики и старухи, готовясь вернуть изношенные тела в естественный круговорот природы.

 

Женщину, терявшую что-то по-настоящему, я узнаю по глазам из тысяч других.

 

Загадка человека и загадка животных — одна общая загадка.

Застынешь вдруг перед ценником рыбного отдела с надписью, сделанной от руки: «филе ангела».

 

Иван Белкин «Повести Пушкина».

Идеология неотделима от производства красоты, а последняя — от фабрикации уродов.

Изобретение денег и воздух городов дали людям шанс выйти из феодальных банд.

Искусство — область гораздо более беспощадная, чем жизнь.

 

Каждый мальчик по достижении какого-то возраста обязан пойти и взять город, иначе он не считается жившим. Но как и какой город брать ему, он должен решить сам.

Какой подонок нам навязал эти выражения: «выиграть войну», или «в моих жилах течет такая-то кровь»?!

Кино спустя столетие возвращается к своему истоку, пополняя собой список великих изобретений с жалкой судьбой, являясь, по существу, окрашенным дымом — сновидением, а не искусством.

Киты при их размерах, позволяющих закусить любым другим живым существом, остановились на планктоне и криле — питательном бульоне без костей, который, только откинь челюсть, сам плывет к тебе в пасть. Кайфовщики!

Книги всегда лучше и умнее своих авторов. Но ненамного.

Кому-то снятся мои сны, кто-то во мне болеет, — и женщины втайне любят его, хоть спят со мной.

Кричать не надо: будить человека — это большой грех.

Кто говорит, что пить не надо, под градусом от рождения — и всю жизнь. Из крови любого трезвенника вы всегда сможете нацедить стакан сухого вина.

Красота — лучший из всех известных нам консервантов.

Кувырок — самый радостный и дешевый способ опрокидывания мира.

 

Литература — обреченная попытка описания объектов, описанию не поддающихся.

Литература — один из видов шпионажа в пользу неизвестного и, возможно, несуществующего государства, с очень сложной системой шифров, многие из которых неизвестны и самому пишущему.

Лучшие определения смерти принадлежит Ролану Барту: «Тошнотворная неспособность изменяться»; Андрею Платонову: «Большего, чем покойник, нет на свете пролетария»; и Шекспиру: «Без всего».

Люди взрослеют окончательно только тогда, когда им становится некуда больше возвращаться.

Люди говорят: оставьте нам наши болезни, в них наше единственное оправдание, мы не хотим знать о них более того, что знаем.

 

Маленькие эти хитрости мы уже проходили: когда тебе горячо доказывают, что ты неправ, это означает только, что тебя в очередной раз намереваются оседлать.

Механизм чуда: это должно быть нечто досконально знакомое, вдруг обнаруживающее неожиданные, ошеломляющие, удивительные свойства.

Мечта всех человеческих обрубков — Идеальный Концлагерь — в достижении очень трудна. К счастью, мы слишком дурны для ее осуществления.

Мазохизм — поиск уюта в боли.

Молекула человеческой жизни — всего один день, с утра до ночи. Чтобы записать ее формулу на семистах страницах, Джойсу понадобилось семь лет.

Мужчина — поводырь Женщины, отличающийся от нее тем, что не знает, чего на самом деле хочет.

 

На ухудшение финансового положения следует отвечать не сокращением потребностей, а ростом доходов.

Настичь поэзию и жизнь можно в любой точке, но не в любой момент: ищи ее, лови его!

Неприятно и страшно узнать себя настоящего, но без этого невозможно очнуться от морока того, что зовется у людей «реальной действительностью» и позволяет манипулировать их сознанием не хуже любой магии.

Никакой сын не может и не должен быть свидетелем позора своего отца — иначе мир рушится, сходит с колес, за что расплачиваться всегда приходится ничего не понимающему сыну.

 

Обнищание приводит к одичанию? Или одичание к обнищанию?

Огромное желание нравиться — главный козырь капитализма и главное оружие амбициозной посредственности.

От старости и от смерти не отлежишься.

Отношение к искусству общества всегда неизменно. Его задача — обезопасить себя от него. Искусство прописывают миллионам в сильно разведенном виде или в гомеопатических дозах, прививают как противоядие. Иначе оно способно взорвать общество.

 

Пафос в литературных сочинениях давно пора приравнять к порче воздуха в общественном месте. Наравне с актерским выражением «я безумно люблю…».

Первое и, возможно, единственное, что способен сделать художник или писатель из того, что от него зависит, это сказать себе громко и внятно: «Ты свободен!»

Подавляющее большинство художников вербуется еще в детстве из «агентуры несчастья» первого призыва — с тем чтобы последующей жизнью, творчеством, воображаемыми, а иногда и реальными преступлениями изжить сидящую в них отраву отъединенности, одиночества, пораженности в правах, обреченности смерти.

Позволительно взглянуть на корпус названий произведений мировой литературы как на еще одну коллективную Книгу Книг — как на сокращенный лексикон самых важных для человечества слов и одновременно самый полный тематический сонник, обязанность быть толкователем которого ложится на плечи читателя.

Поучительная тайна человеческой природы состоит в том, что приспособленчество и конформизм наказуемы самим ходом жизни — карается предательство творческого духа или как минимум жизненного инстинкта, отвечающего не за потребности, а за желания, мечты etc.

Представление о времени навсегда вырвало человека из круга животных. Оно положило начало его отрезвлению от ежеминутного опьянения жизнью, приподняв над природой и участью и позволив нащупать прутья невидимой клетки. Что сделало его самым несчастным из живых существ, но одновременно — самым свободолюбивым.

Прожив достаточно долго, я не могу относиться к себе иначе как к процессу, привыкшему откликаться на одно из мужских имен. Время, вероятно, также течет (хотя некоторые авторитеты утверждают, что, напротив, оно неподвижно, как ландшафт за окном вагона) — но я-то теку точно.

Проза как искусство имеет целью не рассказать историю, а пробудить сознание.

Проза — искусство потерь. Прозаику, который еще ничего не терял по-настоящему, попросту писать не о чем — нет предмета. Опыт потерь служит для прозы чем-то вроде искры зажигания. Повествовательное искусство запускается и начинает работать, только когда в него проникает и разряжается в нем — хотя бы в первом приближении — мысль о смерти.

Проституция старше человечества. Спросите у стрекоз.

 

Распространенная ошибка — стремление писать лучше. Когда проблема состоит в том, чтобы писать иначе.

Родители, даже умершие, всегда старше тебя хотя бы потому, что это они произвели тебя на свет, а не наоборот. Есть роли, за пределы которых никому не выйти, как ни старайся.

 

Самый безысходный из всех лабиринтов — лабиринт без стен.

Сила людей заключается в их умении умирать.

Скрытый посыл и фундаментальный принцип массового общества, вскормившего институт «звезд» кино, ТВ, попсы и спорта: «Вы будете только работать и отдыхать, а жить за вас будем мы!». Было время, когда «звезд» называли невежливо также «идолами» и «кумирами», но оно прошло.

Смерть возвышается среди болезней, как падишах на троне. Люди относятся к ней как к бестселлеру. Подобно музыкальной коде, последней строфе или абзацу произведения, она группирует и расставляет все по своим местам в жизни человека, который больше не сумеет набезобразничать.

Смерть придает особую гулкость прожитой жизни, как звуку струны пустой деревянный резонатор.

«Советы» сумели породить кодекс новых небывалых сюжетов — немыслимых, абсурдных, освежающих. Дано это было им лишь в силу того, что они не любили, не доверяли, презирали материю, считаясь с ее требованиями лишь в минимально необходимой степени — чтоб не улететь в космос или не провалиться сквозь землю немедленно.

Солнце слепит и сияет в безоблачном небе, как бешеное, — а ты понятия не имеешь, кто ты такой, как здесь очутился, и всему теперь вынужден учиться заново.

 

Так получается, что едва ли не лучшее из того, что можно сделать с мужчиной, является наихудшим из того, что можно сделать с женщиной: оставить в покое.

Талант и способности — вещи часто несовместные. Главной «способностью» таланта является склонность к риску, жизненная и творческая смелость.

Талант подавить труднее всего. Подобно пьезокристаллу, при давлении на него он индуцирует энергию, перевести которую в звучание лишь дело техники.

Тесно человеку жить только настоящим. По мере того как будущее истончается и истощаются его возможности, человек обращается к воспоминаниям прошлого — и вскоре сам превращается в одно из таких воспоминаний.

Только отсутствие воображения и непомерное самомнение человека позволяют ему находить красоту в строении собственной головы — этого костяного выроста, мыслящего кулака, с прихотливым волосяным покровом и массой мягких отростков человеческого лица.

Только когда кто-то гибнет за тебя и вместо тебя, может содрогнуться и очнуться навсегда бредящее человеческое сердце.

Три возраста у нас по существу: сперва короткий — неизгладимых впечатлений, затем долгий — интенсивных действий и, наконец, размышлений задним числом, до которого не все доживают.

 

У людей гораздо больше общего с миром растений, чем принято думать. Гораздо больше.

Учительская работа учит не вполне доверять людям, поскольку они — те же дети, сразу после школы оставленные без присмотра и предоставленные самим себе.

Уютно расположившись на коленях, пригрелись ручные киски идей, мурлычут — так похожие все же на тех тигров, что терзали некогда народы и царства.

 

Фактом остается подспудное и абсурдное стремление людей достичь состояния рая — будто можно так настойчиво и упорно желать чего-то, о чем у тебя не может быть ни памяти, ни представления. Но Homo не хочет в humus, Homo хочет в Рай.

Фотография — это миниатюрный мавзолей, нацеленный в мир зев саркофага, фотосклеп с гильотинкой затвора на входе. Ее участь — быть вожделеющим зрячим нищим с зашитым ртом на пиру жизни.

 

«Халява» — это тяжелый наркотик.

Художественное творчество от избытка — сказка для бедных.

Художник не только вправе, но и обязан отстаивать свое право на беспокойство — он суверен на земле, а не вассал.

 

Человек входит в жизнь вперед головой, а выходит вперед ногами. Таким образом, можно предположить, что жизнь — это поворот на сто восемьдесят градусов относительно некоторой оси (если допустить, что такая ось существует).

Чем является любовь между женщиной и мужчиной, это сладчайшее из всех заражение крови и ее грозное преображение? Кто знает, кто помнит? Вроде все то же самое, только ты в пяти сантиметрах над землей — и к этому невозможно привыкнуть.

Что бы ни происходило в нашем мире, дети должны быть в нем ЛЮБИМЫ — и больше ничего, ничего сверх! — иначе, возрастая, они придут, как гунны, и разрушат его дотла. И был ли наш мир тонким или очень грубым — не будет уже иметь никакого значения.

 

Эмиграция во времени: никому не удается умереть в той же стране, в которой родился и жил.

Это поэзия должна быть глуповата, а не проза.