Мёртвое море

Здесь мы отчасти и знаем всё лишь отчасти.
По лужайке ходит ягнёнок облачной масти.
Мёртвое море ведёт себя как живое —
снаружи блестит, а изнутри — пустое.

Ни рыбы в нём нет, ни медузы, ни краба,
у самого дна — густая, тяжёлая рапа.
Снимает порчу и сглаз, исцеляет недуги,
растворяет детские страхи-испуги.

Здесь мы отчасти и знаем всё лишь отчасти.
По власти земной судим мы о небесной власти.
Небесных владык земными мерками мерим.
И верим Богу не больше, чем кесарю верим.

Да, ясно нам, что власть Господня незрима.
Но так же незрима и власть императора Рима.
Тут он — только статуя. Пред ним возжигают ладан,
и нас заставляют кланяться идолу, будь неладен.

Здесь мы отчасти и знаем всё лишь отчасти.
Павел ладит палатку. Пётр починяет снасти.

в старость входим как в воду уж так холодна
что остаётся быть ещё холодней чем она
хорошо пока достаёшь ногами до дна

но дно из-под ног уходит крутой наклон
гонит к милому берегу волны порывистый аквилон
на голубом небосводе ни одного пятна

о если б на совести так же но не судьба
терновый венец не сдуешь как прядку волос со лба
далеко впереди пароход с красной полоской труба

и ангел хранитель младенец крылат и глумлив
сверху глядит на твой безнадёжный заплыв
вдоль горизонта скользят многовёсельные гроба

какое печальное зрелище впрочем давно
зренье мутится как в глухонемом кино
экран вертикальное белое полотно

изображение растворяясь уходит в свет
свет постепенно меркнет и свету вслед
сознание тоже тускнеет куда же оно

лесные пожары пошли на пользу нашим местам
вывелись волки и лисы а кроликов развелось
в отсутствие хвои раздолье траве и кустам
и городок отстроился правда что вкривь и вкось

но всё равно люди живут строят дома и хлева
колодцы в каждом дворе церквушка стоит на холме
высоко поднялись колосятся в поле хлеба
молодёжь при своих интересах старики не в своём уме

может помнят высокий огонь сметающий всё на пути
как стояли в реке ждали по горло в воде
как дышали дымом теснит до сих пор в груди
а кто надышался тех и не сыщешь нигде

как стояли по горло в воде а не могли глотнуть
как потом ходили среди руин пытаясь найти хоть знак
хоть след хоть зацепку как после в путь
за милостыней отправились и собрали Бог знает как

как пели по сёлам про адский огонь и про тех
кто не жалел копейку для тех кто ещё в миру
истребил в пожаре гордыню и всякий грех
который застит глаза на пути к добру

погорельцев и нищих тут не обидят к столу пригласят
нальют похлёбку насыпят кашу или иную снедь
потому что погоды жаркие и тучи низко висят
душно будет гроза как видно и нам гореть

Старуха размоченный хлеб крошит посреди двора
на потребу серым воробушкам и медленным голубям.
Птиц, конечно, разгонит соседская детвора,
но птицы снова слетаются. Каждый день — полупьян

банщик бани номер четырнадцать садится на табурет
у входа в учреждение, где моется весь криминал.
Похож на товарища Пельше — хоть нарисуй портрет,
а тоже прикармливал птиц — пальцами переминал

мокрый мякиш, поглядывая исподтишка
на рабочих девок, что через двор идут
всё туда же, в баньку, небось, ублажить дружка,
всякий знает, чем девки занимаются тут.

Почитай целый год, как цветами завален двор.
Вот и сейчас плечистый в плаще притащил букет.
Год назад тут был застрелен известный вор
в законе, который есть, а не в том, которого нет.

Какие розы в апреле! Нет им цены!
Багровые, крепкие, ладные — Боже мой!
Грех такие на ночь оставлять у стены.
Как стемнеет, старуха унесёт их к себе домой.

А утром стульчик складной вынесет на крыльцо
и будет сидеть, поглядывая по сторонам.
У неё хорошая память — знает девок в лицо.
А была б разговорчивей — знала бы по именам.

Сидит неподвижно, смотрит на поплавок.
безветрие — лист ивовый не дрогнет. С рассвета — жара.
Это даже не озеро — пруд, он же — ставок.
Над зеленоватой поверхностью мельтешит мошкара.

Рыбы сроду тут не водилось. Да и людей в селе
раз-два и обчёлся. Дома заколочены сплошь.
Трудно укорениться в этой бесплодной земле.
Скорее скучно, чем страшно, лечь в неё, как умрёшь.

Тем более что погост зарос кустарником. Только два
польских мраморных памятника и видны.
Странно — тут жили поляки. А наши кресты едва
заметны: поляки были богаты, а наши, понятно, бедны.

Сохранились руины усадьбы — колонны, даже балкон
торчит из стены. Штукатурка, битый кирпич.
Церковь тоже в руинах — ни батюшки, ни икон.
Бронзином выкрашен гипсовый сельский Владимир Ильич.

Ни школы, ни поликлиники, ни сельсовета, а за
хлебом тащиться пешком часа полтора.
Человек глядит на поплавок, потом прикрывает глаза.
Одолевает сон, и это же надо — с утра!

Бегут водомерки, загребает жук-плавунец,
щебечет какая-то птичка — с чего это ей взбрело?
Человек вспоминает — тут жили и дед и отец,
но это было давно, и кладбище заросло.