Зачем Ермак пошел в Сибирь?

На землях Коми Республики, одной из множества частей России, могут разместиться три Греции, и еще останется местечко для нескольких десятков Андорр или там Лихтенштейнов. Недра наши богаты, у нас есть все — от аммонитов юрского периода до алмазов. Но богатства эти находятся под безлюдными лесами и болотами, в тундре и в горах.

Территория огромная, а плотность населения у нас в крае при старом дореволюционном капитализме была менее половины человека на один квадратный километр. Во времена расцвета и упадка социализма народу было больше — три человека. Сейчас, при новом капитализме, народ снова и довольно быстро отсюда исчезает, по переписи 2010 года — уже два человека на квадратный километр. Скоро, видимо, вернемся к досоциалистической планке в полчеловека. К слову сказать, в Москве плотность населения на 2012 год — 4700 человек.

При старом капитализме почти сто процентов населения были коми, сейчас их стало куда меньше — пятая часть. И теперь кого только здесь нет! Русских, украинцев, белорусов, немцев. Русских — большинство. Понаехали.

Тот первый досоциалистический капитализм на наших землях был развит слабо, в основном Коми край был сельскохозяйственным и промысловым районом России. Несмотря на огромность пространств, земля здесь почти вся принадлежала государству. Частная собственность на землю была просто ничтожной — менее одного процента от площадей. Столыпинская аграрная реформа в крае была отложена до лучших, так и не наступивших времен. Не возникла, не успела возникнуть крестьянская мелкобуржуазная стихия. Позже, при социализме, сюда хлынули раскулаченные крестьяне из других районов России, но пришли они в Коми край не развивать капитализм, а умирать от рабского труда и пухнуть с голоду.

Отсюда вывозили пушнину, кожу, замшу. И лес. Лес рубили своими орудиями труда, вывозили на своих лошадях и сплавляли крестьяне-сезонники. Бревна в плотах уплывали по Вычегде и Северной Двине до Архангельска, а дальше — на экспорт в Европу. Нашим лесом очень интересовались иностранные промышленники и банки. Видимо, цена была хороша, дешево. На всю огромную территорию края было всего четыре завода, три чугунолитейных и железоделательных, один солеваренный — с устаревшим оборудованием и ручным трудом.

Между двумя капитализмами, старым и новым, пришел, вырос и развалился социализм. Вместе с приходом социализма новые люди зашагали в наш бездорожный край. В 30-е годы, тысячами, пешком, этап за этапом и под конвоем.

“В 1940 году этап, где шел А.Я. Оленев, после барж погнали пешком по тайге (от Княж-Погоста на Чибью) — и вовсе не кормя. Пили болотную воду, быстро несла их дизентерия. Падали без сил — собаки рвали одежду упавших. В Ижме ловили рыбу брюками и поедали живой. И с какой-то поляны им объявили: тут будете строить железную дорогу Котлас — Воркута!” — это из “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына. А потом зэки построили ту железную дорогу, и стало проще посылать этапы в вагонзаках. Вот и понаехали.

Они-то, заключенные, и поднимали социалистическую экономику. И развивался наш край, не скажу — интенсивно, это нам вообще не свойственно, однако более быстрыми темпами — именно при этом самом социализме, при голой госсобственности, правду в карман не спрячешь, при помощи бесплатного рабского труда понаехавших зэков и спецпереселенцев, и тогда, когда населения было больше. До сегодняшнего дня у нас в республике не построено, кстати, более значительных дорог, чем эта железная дорога Котлас — Воркута, сооруженная на человеческих костях. Может, на строительство новой дороги завезти миллиона три рабов из Таджикистана?

Социализму на наших землях есть чем гордиться: рядом с лагерями выросли новые города, зэки рубили в шахтах уголек, разведывали новые месторождения нефти и газа, развивали лесоповал. За расцвет лесоповала поблагодарим не только заключенных, а и подростков из окрестных коми-деревень.

“Как-то в Устьвымлаге (1943) хотели перевыполнить план молевого (отдельными бревнами) сплава, нажали на лесоповал, выгнали всех могущих и не могущих, и собралось в генеральной запани слишком много древесины — 200 000 кубометров. Выловить ее до зимы не успели, она вмерзла в лед. А ниже запани — железнодорожный мост. Если весной лес не распадется на бревна, а пойдет целиком — сшибет мост, легкое дело, начальника — под суд. И пришлось: выписывать динамит вагонами, опускать его зимой на дно, рвать замерзшую сплотку и потом побыстрей выкатывать эти бревна на берег — и сжигать (весной они уже не будут годны для пиломатериалов). Этой работой занят был целый лагпункт, двести человек, им за работу в ледяной воде выписывали сало — но ни одной операции нельзя было оправдать нарядом, потому что все это было лишнее. И сожженный лес — тоже пропал. Вот тебе и самоокупаемость” — это снова Солженицын, “Архипелаг ГУЛАГ”.

А все же. При старом капитализме на коми-землях было всего четыре завода, а при социализме выросло множество предприятий. Нефтепровод Усинск — Ухта — Ярославль, газопровод Вуктыл — Ухта — Торжок, “Сияние Севера”, — тоже гордость социалистической экономики. А сколько леса сплавили плотами до Архангельска — и не сосчитать! С 1953 года, после амнистии, количество заключенных заметно снизилось. Бывшие зэки и спецпереселенцы, не имея права уехать, пополняли ряды вольнонаемных рабочих. Своим трудом они сделали Коми край сырьевой и топливной базой страны.

Социализм вовсе и не разъединял два российских капитализма. Он их соединил, более того, социализм был просто очередной ступенькой экстенсивного развития России, ступенькой, ведущей вниз по лестнице — в никуда. На этой ступеньке государством людей зря потрачено — не счесть. Не замечало наше родное государство, что народ в стране зачем-то нужен. Как вода в колодце. Сейчас страна Россия велика только в одном смысле: как огромный костюм для подростка. Но население в великой России — не подросток, а доходяга, которому век-волкодав переломил хребет.

В 60—80-е плановый социализм не справился с планами. Кончился развитой социализм и тут же, через перестройку и без передышки для народа, начался новый капитализм, приватизация. Лидеров-коммунистов никто к стенке не ставил, не нашлось на них новых большевиков — поэтому они вполне благополучно переквалифицировались в управ… тьфу, капиталистов. А впрочем, наверняка и среди хозяев ЖКХ, то бишь управдомов, они есть. Собственность привычно просвистела мимо народного носа. Нефтепровод и газопровод готовы — что еще надо? Недаром сегодня самая высокая зарплата в республике — у тех, кто качает и гонит нефть и газ, они ведь нужны государству. Они теперь главные герои каптруда. Лесоповалу тяжелее. Бревна по трубе на Запад не отправишь, по реке тоже теперь нельзя, Вычегда при новом капитализме покрылась мелями и перекатами. Лесозаготовки в крае сегодня падают в объемах именно по этой причине: далеко от сплавных рек, нет дорог для вывоза леса.

Был у нас в городе СПОГАТ — Сыктывкарское производственное объединение грузового автотранспорта. Автопарк в шестьсот машин, камазы, мазы, зилы, хлебные фургоны. Тьма машин, сильная ремонтная база. Возили лес для деревообрабатывающей промышленности, щебень и песок для дорожников, продукты по деревням развозили. В СПОГАТе много лет работали диспетчерами моя мама и моя младшая сестра, работал водителем младший мой сын. В 90-е годы, в тяжелейшее время предприятие выстояло, из государственного превратилось в акционерное общество, работники получили по куску собственности. А в начале XXI века нашлись ушлые люди, провели среди держателей акций разъяснительную работу — мол, СПОГАТу грозит банкротство, одна надежда, если сами работники отдадут за бесценок свои акции — это чтобы всем сразу не оказаться на улице. Работники расстались с акциями, моя сестра тоже, ведь уговаривал сам главный инженер — как не поверить? Оказалось, это был заурядный рейдерский захват. А что может сделать с огромным предприятием обычный бандит? Ну не хозяйствовать же? Правильно, распродать по частям. В бывшей ремонтной базе сейчас база торговая под названием “Большая разница”. Что и говорить, разница действительно большая. В административном здании — какой-то бизнес-центр, парк машин испарился. Говорят, сейчас СПОГАТ снимает комнатушку у пассажирского автопредприятия, имеет парочку грузовиков. И как-то все это втихую делалось, как будто само по себе. Никто — ни глава республики, ни КГБ-ФСБ, ни армейский гарнизон, ни милиция-полиция, ни самый гуманный суд в мире, ни свободная пресса — не защитил мелких собственников, держателей акций, от захватчиков. Не знаю, кто там и с кем был в доле, но работников обездолили — это факт. Мелкий капиталист — не защищен. Он просто не нужен. В производстве, на предприятиях — сплошные проблемы, на грани или в процедуре банкротства, задержки с выплатой зарплаты. Вот разве что торговцев шмотьем китайским — навалом. Наверно, как везде в России. Нужны только нефтяники, газовики и продавцы. Еще неплох, как и раньше, рабский труд. И наверняка у немногочисленных капиталистов есть соблазн, а главное — возможности, почти легальные, развивать рабский труд и дальше. И есть ли существенное отличие русского капитализма от социализма, когда в обоих случаях возможно массовое применение рабского труда?

Эх, Ленин, Ленин! Не о том печалился! Узок ему был круг революционеров, да слишком далеки они были от народа! Все как раз наоборот. Узок был круг капиталистов, зато безмерно широка была их жадность. Как они-то далеки были от народа в том, старом капитализме, так и сейчас, в новом! Нет почему-то энтузиастов в народе, готовых за капитализм жизнь отдать.

Деревня Коквицы — одна из самых древних деревень Коми края, первое упоминание о ней в письменных источниках относится к пятнадцатому веку, к временам Ивана III. О развитии деревни можно сказать коротко. Первую школу в ней открыли в 1863 году, а последнюю закрыли лет пятнадцать назад. За последние сто лет население сократилось в десять раз. На заброшенных полях сегодня царствует совсем другой большевик: неистребимый, искусственно насажденный советской властью борщевик. В нижнем конце деревни стоят развалины двух больших коровников. Здесь не было войны, как в Чечне, а коровники — в развалинах, будто после бомбежки. Но если грозный Грозный виновники быстренько отстроили заново, то мирную и даже робкую северную деревню — никто и не собирается.

Через реку от нас не скажу — кипит, но все же потихоньку булькает жизнь. Там жители деревень выходят прямо на трассу Сыктывкар — Микунь, Сыктывкар — Ухта и продают проезжим картошку, ягоды, грибы. У нас же, хоть и с видом на горизонт, но тупик, созданный петлей Вычегды. Везет тем, у кого есть родня с машиной, живущая на том берегу, на трассе. Она заберет твои излишки, продаст, а потом при случае с попутчиком отошлет тебе твои денежки. Вот и все товарно-денежные отношения.

Жизнь идет своим чередом, и, отсидев зиму у печки, весной остатки деревенского населения и приезжие городские дачники пашут землю. Кто пашет на тракторе (есть у двух-трех жителей свои тракторы, приобретенные в лихие 90-е), у пары хозяев есть даже современные мотоплуги, но большинство, как мой сосед, пашет на лошади. Своих лошадей нет ни у кого, а у чахлого сельхозпредприятия их всего четыре, поэтому на них очередь. Лошадь бесплатно — только своим работникам, в счет несуществующей зарплаты, остальные должны заплатить за коннодень. Плуг у порядочного хозяина должен быть свой. Железный, конечно. Опять же, к слову: в Коми крае при старом капитализме более восьмидесяти из ста хозяйств имели свою лошадь и деревянную соху. Далеко мы, сегодняшние, ушли в развитии?

Бегство молодежи из деревни началось не в 90-е, а гораздо раньше, в 60-70-е годы прошлого века. Слишком громадной была разница в образе жизни нищей деревни и города. После учебы деревенские дети старались не возвращаться домой. К сегодняшнему дню и нет никого, кроме пенсионеров и алкашей.

Работать здесь почти негде. Раньше в Коквицах был колхоз, потом совхоз, после него — кооператив, потом стало муниципальное предприятие “Рассвет”, сейчас новое поэтическое название — МУП “Заря”. Несколько человек работают в МУПе “на общих работах”. (Слова “общие работы” постоянно употреблял Солженицын, рассказывая о лагерях, и обыденно применяет в разговоре мой сосед). Валят лес, возят на лошадях сено к ферме, перебирают в овощехранилище картошку.

Тем, кто привык читать о миллиардных откатах злостных коррупционеров, предлагаю для сравнения совсем другие цифры — на другом полюсе, в другом мире, на другой стороне Луны, в другом измерении, в другой изнанке бытия. Летом сельсовет кинул безработных на борьбу с борщевиком. У кого был запой — те не пошли и правильно сделали. Мой сосед не пьет. Пять вечеров рубил борщевик топором, выполнил свое задание, получил сильнейшие, до мяса, аллергические ожоги на ногах и слег. Через три месяца сельсовет начислил ему за эту работу 98 рублей. “Зарплату” сосед так и не получил, не захотел почему-то.

Но такие люди, как мой сосед, не пропадут даже в нашем государстве, перекрывшем крестьянам кислород. И даже здесь, в умирающей деревне, с голоду не умрут. Они из тех, кто никогда, ни при каких условиях отсюда не уедет. Именно здесь их жизнь. Работают на своем огороде, еще — рыбная ловля, если есть лодка, еще — грибы и ягоды. Некоторые, их совсем мало, держат коров, выращивают на мясо телят.

После смерти матери мой сосед остался один в доме. Дом старый, продуваемый ветрами насквозь. Чтобы зимовать, приходилось топить русскую печку, плиту и буржуйку, дров нужно — пропасть! А впереди у человека старость. И задумал он, пока еще есть силы, построить себе новый небольшой дом.

В северной российской деревне двадцать первого века, сами понимаете, нет и никогда не будет никакого такого вашего ЖКХ. Есть единственное достижение цивилизации — электричество. С частыми перебоями, электрики из райцентра, бывает, два-три раза в неделю приезжают, но свет у нас есть. Если крыша протекает — покупай материалы, лезь наверх, ремонтируй сам. Если летом из-за жары в колодце вода протухла — значит, откачивай воду, а потом спускайся в полусгнивший сруб, стой там в густой ледяной жиже, зачерпывай ее ведром и подавай наверх. А если холодной зимой в морозы вода в колодце покрылась толстым слоем льда — это только твоя проблема, и ничья больше. Надевай ватник, валенки, рукавицы, бери пешню и долби лед, пока не пробьешь дыру. А уж дрова — головная боль каждого жителя. Зима длинная, дров надо много. Купить, привезти, расколоть, сложить в поленницы. Ванны тоже нет, сами понимаете, зато есть баня, у кого белая, у кого — черная.

Ну, а если дом стал совсем плохоньким и совсем не держит зимой тепло, никакая такая программа по сносу ветхого жилья не даст тебе возможности получить на халяву новое. Есть, правда, некие программы помощи при строительстве индивидуального жилья в деревнях. Услышала я как-то в местных новостях, что бюджет нашей Республики Коми получил дополнительные вливания из центра, а средства пойдут в том числе и на субсидии для тех, кто самостоятельно строит себе в сельской местности новое жилье. Залезла на местные сайты, выяснила, что сосед мой имеет право на получение субсидии сразу по двум пунктам: а) как проживающий в ветхом жилье и б) как безработный. Провела я среди соседа разъяснительную работу и убедила его написать заявление в администрацию сельского поселения на получение такой субсидии.

К этому времени сосед сделал уже немало. За три года накопил деньги (продавая ягоды, клюкву там, бруснику, да еще излишки картошки — сестра у него на трассе живет) и купил небольшой сруб. Поставил его рядом со старым материнским домом. Огромные бревна-столбы под фундамент он перетаскивал и устанавливал один, а сруб поднял с помощью двух, а когда и трех мужиков деревенских. Пристроил к срубу веранду. Доски на обшивку веранды получил на пилораме, когда зимой там работал, в счет несуществующей зарплаты. Разобрал старый дом умершего родственника, а пол там был вечный — полубревна, они пошли на пол и потолок. На крышу пригодился старый, но целый шифер с дома родственника. Несколько недостающих кусков шифера соседу пришлось купить. Несмотря на это новый недостроенный мохнатый дом выглядел как крепкий гриб-боровик. Он восхищал меня именно совершенной невозможностью, абсолютным отсутствием условий для появления на свет. А дом вырос. Почти из ничего. Подвиг. Подвиг как способ выживания провинциала в заданных государством условиях. Но еще нужна была печь, нужна электропроводка, нужны были рамы на окна, стекла, двери. Нужна была уйма банок с краской. И на все это нужны деньги.

Получив заявление на субсидию, Глава сельской администрации обнаружила, что на ее подведомственной территории строится дом без всякого разрешения властей. Как это можно строить себе дом в умирающей деревне среди бескрайних пустынных просторов без справок? Но ни ломать, ни бульдозером сносить не стали, как это случается в Центральной России. Глава просто строго указала в письменном ответе, что сосед мой нарушил Земельный кодекс, строится на земле, ему не принадлежащей, и послала его за справкой, и не одной. Нужно было оформить наследство на землю умершей матери, и только потом получить разрешение на строительство. Начались поездки и хождения по кабинетам районного чиновничества. А наш Усть-Вымский район, самый маленький из всех районов Республики Коми, так велик, что от нас до райцентра так же далеко, как и до самой столицы, Сыктывкара, — более ста километров. У соседа — ни одной лошадиной силы, в смысле транспорта.

За оформление наследства на землю в забытой Богом деревне безработному человеку пришлось уплатить госпошлину в несколько тысяч рублей. За оформление в собственность земли тоже взяли с него денежку. Сколько сумело, столько поживилось государство за его счет. За иной бумажкой нужно было не раз съездить в райцентр за тридевять земель. Госслужащие народ улыбчивый. Приехал он 18-го, через месяц, как ему и сказали, в райцентр в очередную контору за очередной справкой. Пять дам сидят в кабинете, чай пьют. Говорят:

— Вот же написано тебе — явиться после 19-го!

— Да автобуса потом не будет. А что, не готово еще? Сегодня же уже 18-е!

— Нет, конечно. Не готово.

И улыбаются.

Съездил еще раз. Билеты на автобус покупал на “клюквенные” деньги. Лучше было на них купить множество банок с краской — но нельзя. Наконец через несколько месяцев оформил бумаги. Получил разрешение на строительство. А субсидию — нет, не получил. Даже и не пытался. Для этого надо было собрать очередной пакет документов, везти его в райцентр, вставать в очередь. Если так нелегко достались ему его законные бумаги, сколько денег надо будет проездить впустую, чтобы получить потом субсидию, наверняка грошовую?

Я как-то поинтересовалась:

— Ты в сельсовете про субсидию спрашивал?

И, обычно деликатный, спокойный и молчаливый, сосед рявкнул:

— Нет, не спрашивал! И спрашивать не буду! И отстань!

Кто получает такие субсидии? Гостайна.

Не хочет нормальный человек с руками и ногами выпрашивать подачки, быть люмпеном. Сам потихоньку достраивает свой дом. Весь сентябрь, весь октябрь, дождь — не дождь, плавал на другой берег Вычегды на болото деньги зарабатывать — собирать клюкву. Рядом медведь бродит, опасность для жизни и живой символ, а на бескрайнем болоте — он один, редко два-три человека. Я раньше вместе с соседом ходила, а теперь не могу — старею, далеко, трудно.

А к чему я это? А к тому, что у нас кругом расстояния мешают жить. И за справкой далеко, и за клюквой. Слишком большие пространства у нас есть для жизни.

Мы не можем освоить свои территории и полноценно, интенсивно развивать их. Некому. Нас мало, и мы не в тельняшках. Если взять плотность населения по всей России — она тоже невелика, восемь человек на квадратный километр. У нас в России всегда была возможность не интенсивного, а экстенсивного развития. За счет земель, за счет людей, что власть непременно и выбирала. В этом и есть причина нашей вековечной отсталости. Зачем нам нужен технический прогресс, если вместо экскаватора копать Беломорканал могли тысячи рабочих-зэков при помощи тачки и лопаты? Даже лучший премьер-министр Столыпин, решая проблему перенаселения центральных районов России, нашел самый простой выход за счет громадных площадей: отправил в малолюдную Сибирь более двух миллионов крестьян. А что делать бедной Японии, не имеющей излишков территории, к слову сказать? Отправить лишнее население на плотах в море-океан?

Вспомнилась мне одна прошлогодняя зимняя деревенская картинка. Позади ряда домов у нас — просторные сенокосные луга находятся. В Нижней Коквице еще сохранились ферма и небольшое стадо коров, поэтому на лугах заготавливают для него сено. Сворачивают это сено в огромные катушки. Там, на лугах, эти катушки и оставляют до зимы. Сено мокнет, портится под дождями. Зимой его заметает снежными сугробами. И вот тогда о нем вспоминают, и управляющая сельхозпредприятием снаряжает экспедицию. Лошади, запряженные в сани, таскают эти катушки с сеном к ферме. Но однажды я увидела совсем невиданное. Первым по лугу с грохотом полз бульдозер, пробивал в глубоком снегу дорогу. За ним, уже по проложенной дороге, гуськом шли четыре лошади. На каждых санях — сено и ездок. На последней лошади сидел верхом парень, задом наперед. Лицом к хвосту, спиной к направлению движения. Совсем как наша экстенсивная экономика.

Какая разница, кто у самодержавной власти в России, — капиталисты, социалисты? Развивалась страна всегда экстенсивно, что обусловлено было привычно дешевой или вовсе бесплатной рабочей силой и огромностью территории. Эх, зачем только Ермак пошел в Сибирь? Пусть бы там китайцы увязли в пространстве. Глядишь, сегодня их было бы не больше, чем нас.

Старый капитализм не успел развить свою мелкобуржуазную базу в деревне. Революция помешала довести аграрную реформу до конца. Социализм сделал многое для разгрома крестьянства, но не все. Добивает его новый капитализм. В одночасье обрушив железный занавес, он оставил отсталое сельскохозяйственное производство лицом к лицу с дешевыми импортными продуктами. Не нашлось для русского сельского хозяйства защиты государства. И, кто знает, возможно, ликвидировав свою естественную базу, новый капитализм породил главную причину для своего краха?

Нет, не за что мне хвалить новый капитализм. Вот разве что за новый газопровод “Бованенково — Ухта”? Недавно сам президент в Ново-Огареве дал команду, чтобы все заработало, да быстрее, быстрее! Чтобы газ с Ямала побежал через наши болота и как обычно — мимо нас.

Откройте “Архипелаг ГУЛАГ” Солженицына, и вы недобрую сотню раз найдете в книге слова “Устьвымлаг”, “устьвымская пересылка”. Нет сейчас ни лагеря, ни пересылки. Зато есть газопровод. В Усть-Выми живет сестра моего соседа. Живет в своем, частном доме. А в двадцати метрах от ее дома проходит газовая труба! Представляете, какое счастье человеку? Но не спешите завидовать. Нельзя ее дом подключить к заветному газу, она узнавала. Давление в трубе высокое, нельзя врезаться. Идет газ мимо. Мимо каждый день и уже много лет. Сестра не ропщет, привыкла. А все же надежда есть. Написала заявление, ждет решения. Вдруг и разрешат подсоединиться, хоть и за большие деньги, говорят, чуть не за сто тысяч рублей, много зарплат провинциальной бюджетницы, но все же? Вдруг власть подобреет?

С таким покорным народом, как мы, реформы возможны только “сверху”, а значит, без подталкивания снизу — невозможны никогда. Не будет добровольной и честной сменяемости власти, не будет независимого суда, свободной прессы. Верить в это — наивное прекраснодушие. В России нет сил, способных на такие глубинные сдвиги.

На необъятной, гигантской территории власть просто вынуждена стремиться к централизму, к насилию и подавлению центробежных сил. Ее главная задача — охрана своей территории. Население тоже должно служить этой главной задаче. Российское государство — это власть плюс территория плюс/минус население. Отсюда и подавление всякой самостоятельности народа, и непременное стремление вооружаться. Наше государство никогда не было заинтересовано в свободных, независимых гражданах, поэтому и демократия у нас в гостях не засиживалась — так, забегала на минутку. Кучка магнатов, зависимых от власти, — вот и все собственники, необходимые нашему государству. При таких условиях власть жиреет, а народ стал лагерным доходягой. Но не может такая ситуация быть вечной. Придет время, когда власть упьется этой нефтью, нанюхается этого газа, и государство лопнет, как упырь! А в это время наши лучшие мозги, которые перетекли на Запад, придумают что-то другое взамен нефти и газа, и тогда на наши земли наконец-то перестанут заглядываться наши многочисленные враги — зачем им наш климат? Даже более того, у нас наконец-то исчезнут всякие внешние враги. А вместе с ними — и деньги тоже. И только-только остатки россиян, привыкших жить без денег, соберутся вздохнуть с облегчением и перевести дух — со страшной силой, от Балтийского моря до Тихого океана, начнут взрываться новые горы устаревших вооружений: ракеты, бомбы, мины и гранаты, которыми мы так предусмотрительно запаслись.

А сосед мой достроит свой дом. И доживет в нем свою жизнь. А потом дом опустеет, потому что детей у него нет.

И опустеет деревня, когда умрут своей смертью все пенсионеры и падут в неравной борьбе со спиртосодержащими жидкостями все алкаши. И другие города и веси тоже сгинут. А город Москва вернется в скромные рамки древнего Московского государства, в одиночество среди пустынных земель, где только ветер свищет да медведи рыщут. Жалко Москву. Если начнет пытаться осваивать территории “за границей”, все начнется сначала. Наше любимое занятие — наступать на грабли.

“Русский народ пал жертвой необъятности своей земли”. Я шкурой чувствую правоту этих слов Н. Бердяева, сказанных еще в 30-е годы прошлого века, когда гляжу на горизонт с Коквицкой горы из опустевшей деревни. И какие авантюристы, какая партия возьмется спасать русский народ от безбрежности земель, если мы до сих пор горюем по проданной задешево Аляске и печемся о присоединении к России арктического шельфа?