Александр Левин

Налет валькирий

Александр Левин

Налёт валькирий

* * *

Летит опасный астероид, в полярных шапках тишина. Курсант Фетисов землю роет, над ним гигантский старшина стоит, протягивая миру спасительный презерватив. Курсант Фетисов пилит лиру, её ногами обхватив. Потеют маслом автоматы, чечен воинственный спесив. Курсант Фетисов может матом, к тому же на любой мотив,

любую щель, любую гмырю, в буру, в очко и по утрам, в любой момент — часа четыре и макаронов килограмм. Выходит с книгами историк на авансцену бытия. Курсант Фетисов землю роет, кругом вращается Земля, летят планеты и кометы, и, совершая оборот, курсант Фетисов спит одетый, а служба голая идёт.

* * *

сквозь лунастые берлины продвигается туман монотонные светланы тянут млечный сок полян на пригорках и в низинах где столбом зелёный дым бьются гейнцы и алины с румпельштицхеном худым маги фридрихи и лены воздвигаемые ввысь с горделивостью военной ходят по полю кругом гриммы водят самопиской гёте водит утюгом толстый гофман независим и умильно полосат ходит-бродит песней водит по немытым волосам а в кустах и чёрных дуплах педофил и бородат всё мелькает старый кёниг но никто ему не рад в синем небе вас ист дас ударяет в медный таз тот колышется призывно бьют часы двенадцать раз бьют часы без остановки в еле слышной тишине гензель гензель где твой гретель? утопилси у мяне обломилси обварилси разыгралси подо мной по-над брокеном весёлым и баварией хмельной входит к девушке мертвецкий весь печальный женишок произносит по-немецки замечательный стишок ой ты гретхен моя милка холодна моя могилка приходи ко мне скорей я твой юный зоргенфрей я твой маленький жуковский лорелей твой неземной твой вестфальский твой багрицкий заболоцкий твой родной а кругом русалки пляшут волосами петли вьют гамадрилы и британцы нахтигалями поют фауст с пуделем в мундире совершают чудеса и растёт налёт валькирий в километрах и часах в синем небе вас ист дас ударяет в медный таз тот колышется призывно бьют часы двенадцать раз

Майя

Земля — вся в мельчайших подробностях, в каких-то листочках, неровностях, широковатостях, великоватостях, червоточинках, пятнышках, неумытостях; вся в трещинках, Щйрбинках                                и песчинках, в мелких женщинах и мужчинках, в собаках и прочих частностях.

И всё это лишь затем, чтобы сперва обмануть доверчивого                                меня, а потом просветить и дать мне, просветлённому, проникнуть в безлиственную, лысую суть вещей? Не выйдет, г-да буддисты! Не ОММАНИТ ваш ПАДМЕКУМ!

* * *

На глазастом египтаре пролетали, пролетали над морями-пирогами снова в лето из зимы. Там кудрявый ходит жипшн, там в платочке каждый женщн и липучий магазинщик знает “здравствуй, как диля”. Там в пустыне очень пусто, но торгуют что-то-колой. А в музее очень тесно и таится террорист. Там верблюдик ходит бледный, пылесосом чистят море и такой хороший ныркинг, как я раньше не видал. Мы ныряли в эту воду, мы видали эти виды, бабы-рыбочки под нами пролетали не спеша,

хирургические рыбы и другой подобный сервис, и, в сеченье треугольный, кучеглазый пузовок. А на каждом, каждом камне разновидные кораллы, а под каждым, каждым камнем чёрно-страшная трава. Мы познали сто кастрюлек, мисок, плошек и подносов, звездоватого отеля нефиговый механизм. Нас вкартушили в ероглиф, нам всучили бранзулетку, много мелкого бакшиша с нас слупили просто так. Но как дружно мы вздохнули, выходя из египтара на морозный Шереметьев под названием “Один”!..

Мое выступление на внеочередной сессии

Упало качество говна в Российской Федерации что стало следствием стагна... это... реформы и инфляции. В стране развал, доходов нет, у власти — импотенция. Упало качество и цвет, а также консистенция. Какого крепкого говна мы выпускали прежде!

Его ковала вся страна... это... в тревоге и надежде. А как дрожала США, вся НАТО и компания, когда советское говно тонуло* в океане! А нынче ихнее говно для нас завозят с Запада. Такое мерзкое оно... это... без вкуса и без запаха!

Урл отщепенный

Голимый фуфел надо мною реет, проворно компостируя мозги. Своим крылом, простым, как батарея, он месит местный воздух. От ни зги летит к нему привет невыразимый, из где-то тут зовут его зайтить. Но он, мудила, пролетая мимо, в кудай-то там, в тудыт его летит... Его влекут метели Сингапура, сошёл Суматры, Конго и Тогу, и этого коалого лумпура свет невечерний... Более того, опасная кишечная Киншаса ему милее дружеских спасиб, и братаны, и девочки из класса — забыто всё, весь тёплый коллектив! Анталия ему уж не подруга.

И вот, как этот, фиксою горя, он машет выше боинга и МИГа, и как базар с базаром говоря, с мохнатыми махатмами Тибета общается посредством словаря... Но так, пацан, вести нельзя ваще-то. Ну кто ты без друзей? Козёл в пальто. Останешься без крыши, без привета... Косухи баксов не подаст никто! Какой Непал — обычная непруха! Ведь кто не урл, тот урел и фуфлон. Он упадёт подстреленный, как муха, и будет отщепен и побеждён. И памятью о нём побрезгует потомок, и друганы его забудут фэйс, и канет он во тьму своих потёмок, как сарый Doom в косматый киберспейс...

Песня о шопинге

Вылезает косолапый магазин, в голове его сгущение резин, он мохнатыми подставками трясёт, чёрной радугой мерцает красный рот. Рожа-золото, вставные вензеля, тёплый шелест иностранного рубля. Он подкатывает к горлу и глазам, как слеза, как ослепительный сезам. И слеза моя упрямая растёт, надувается, выходит из ворот, и несётся, накрывая с головой бурным шопингом в пучине мировой.

В тихом скверике гуляли господа. Их уносит турбулентная вода, и махая, кто тетрадкой, кто смычком, господа летят в воронку кувырком. Ой, куда же вы, родныя?! Господа! Кто унёс вас со скрижалей навсегда?! Ой, я знаю кто, да только не скажу, откушу, да и на место положу. Все, кто знает, не расскажет никому. Их выносят в огород по одному, их выкладывают горкой и в рядок — удобрять собою западный восток.

Мы с Якличем

(Рассказ, подслушанный в электричке)

.а в восемь всё сели сидим лишнего не ..здим прибежала хозяйки мать и начинает орать ну-к мол давайте опять! ну и чего орать говорю опять так опять мы с Якличем встали ну и стали опять опяли опяли пока не устали ну и чо сели сидим выходит ихний Вадим и говорит мужики тута пора заправлять штырьки а то пока вы тута того выйдет весь пар из него ну мы встали пошли заправлять но нас тоже надо понять! Яклич он еще с армии как в танке а у меня вот подвывих левой лоханки мне врач велел не трясти ну мы с ним заправили по пяти а больше в ..зду не стали сели сидим опять этот драный Вадим выполз говорит ну чо ж вы мужики надо бы хотя по шести

а я говорю возьми да пошести а мы уже пошестили прости мужик мы вон с Якличем не ели с шести утра и ваще говорю нам пора он как кура заквакал куда? куда? выбегает его манда такая вся мяу-мяу ах ну как же вы господа! надо еще вот эту ..ёвину вставить сюда и сюда а то нам без ей никогда не подключить говёну-косилку я говорит вам еще бутылку а нам с им уже пора и чего нам её бутылки? да мы на ихние двести баксов и не ели с пяти утра и ваще говорю нам пора...

* * *

Задумайся, козлик, какие собачки? К чему человечки? Куда обезьянки? Какие там, к лешему, мышки и кошки? Откуда орешки? И шишки? И мишки? Ты, зайчик, пошел бы, да чашки и ложки, тарелки и миски, да хоть бы и рюмки! Подарки, коробки, бутылки и спички, ботинки, сорочки,

шнурки и резинки. Уж лучше б ты, котик, брюнетки, ракетки, приличные тачки и прочие штучки. Уж лучше б ты финки, лимонки и танки, чем эти собачки тире обезьянки... Да, лучше уж финки, разборки, таганки, чем эти лошадки тире обезьянки...

* * *

Будем проще, будем в кепке, будем с толком тратить время, будем буквы, будем ноты, — он твердит себе весь день, засыпая как убитый, просыпаясь как из пушки, погружён в себя по ушки, независим и т.д., невнимателен, неловок: в голове его всё время циркулирует музыка, как горячая вода.

Просыпаясь среди ночи, тычет в клавиши неслышно, вновь и вновь гоняет ноты по экрану взад-вперёд. Было лето, стало утро, год кончается, темнеет, он уходит на работу в ноздреватый полумрак и сидит в метро на лавке, и мурлычет еле слышно, и немножко улыбаясь, гладит кепку мехом внутрь.

На гуляние белой кошки в канун солнцеворота

Ты думаешь, выпали некие снеги? Ты думаешь, просто смягчилась зима? А это мохнатая тихая сапа гуляет, ушастая, в нашем дворе. В неправильных тапочках мехом                                наружу, с ангорским хвостом и в будённых                                усах, идёт осторожно, сопит еле слышно, и некая нега в повадке её.

То сядет на ветке, как шапка с ушами, то скачет галопом, как снежный                                барсук, то рысью, как маха, но тихо, как муха, и очень недолго, и очень легко. Она убежит, а никто не заметит. Подумают просто: зима на мороз. Но солнце на лето, и помня об этом, уж как-нибудь мы доживём до весны...

Грустная песня мйхого лисица, поёмая им лёжа под кустом,
вследствие нанесённой ему жестокой обиды

Кошка может слопать воробейчика, воробейчик — червячка, только я всем светом брошенный лежу и весь день не ем, не пью. Кошка может греться в тёплой комнате, воробейчик — за трубой, только я, не согретый, не покормленный,

весь замёрзну и умру. Вот тогда все забегают, забегают, вот тогда все заплачут, закричат, а я скажу им: “Раньше было, надо было раньше!” — и потом совсем умру. Будет кошка лапой мылить мордочку, воробейчик — чистить клюв, а меня, печального и мёртвого, закопают где-нибудь...

Ластица и мурлычет

У ластицы белая сница и розоватая мница. Она вьётся, как лента и лестница, верещит, как синица. Мурлычет — гордый, как кочет, с перьями, как у кречета. Что хочет, то и ворочает, никто ему не перечит. Ластица — словно лисица, стелется, но не боится, плещется, но не водица, глядит — не наглядится

на мурлычета на могучего, телом сухого, а сердцем горячего, чистого, ясного, но набыченного, накачанного и навороченного. Он её приголубит, такую какую-то мнимую. Она его не продинамит, такого какого-то конкретного. Он её: “Моя гёрлица!”, она его: “Мой кудахчик!”. И никогда не ссорятся. Так, иногда ругаются...

Кролик летит
                               Памяти Б. О. и В. В.

Кролик летит! Замечательный кролик летит! Прекратился его аппетит, успокоилась жажда. Кролик летит! Он ушами проворно вертит, и хвостом, будто лес, шелестит, а усы, будто струны. Ветер свистит, над землёй только ветер свистит... Этот кролик так долго летит во французское небо.

Кролик летит! Во французское небо летит, в итальянское небо летит и в московское небо... Кролик летит, замечательный кролик летит, в иностранное небо летит, в бесконечное небо... Кролик летит! Фантастический кролик летит! И хвостом, будто лес, шелестит, а усы, будто струны.

Вопросы ужелице

Ужелица непонятная, растерявшая жужжание своё и жуковатость, зато приобретшая совершенный вид и змеиный изгиб, — ползаешь ты или ходишь? Или ты происходишь, случаешься, словно распутица? Носишься, словно курица? Жалишься, плачешь, куксишься? Слушай, а ты не ужблица? Кто ты — жилец ли, жена его? Чьи проступают лица в названье твоём, сквозь хитин его и чешую его? Шире ты или уже

лица твоего непонятного? Выше ты или ниже ты? Вышита или нанизана? Соткана или слеплена из жука и змеи, из лица человека и глины? Для чего это слово твоё? Кто вдохнул в него жизнь? Ведь не я же!..

* * *
                               Осторожно, открывается внутрь!
                               Надпись на дверях “Икаруса”

Осторожно открывается внутрь, понемножку, по шажку, по чуть-чуть. Не успеешь в эту внутрь заглянуть, как захлопнется на жирный щелчок. Эта внутрь односложна, как смерть, и двусложна, словно жизнь, но темней. В ней пробоина, прореха, пробел и бензиновый течёт запашок. В ней колотится бестактный мотор, пневматически сипят голоса,

в ней обмылки музыкальных фигур и немыслимый грядёт контролёр. Если сильно повезёт в этот раз, то заглянешь и останешься цел, и не выпадет двусмысленный слог из задумчивой твоей головы. Что успеешь разглядеть в той внутри, то и ляжет на ленивый язык. Но уж как ни ковыряй, ни смотри,                                нож не входит между каменных строк.

Орфей

Здесь чичажник и мантульник, лопушаник и чиграк, волчий локоть, загогульник, самоед и буерак. Вьются стайкой пятихатки, злобный вывертень жужжит, тихо ползают мохнатки и перчаточник бежит. Всяк несёт своё устройство, всяк вершит своё еройство. Под крупиной толкунец водит бойкий па-де-дец. Голубника костенеет, мухоедка яйца греет,

ерофеевка шуршит, стрекомысло так лежит. Апполонница с нимфеткой над лиловою клевреткой, а безвредень над ваньком, изумительным цветком. А на пне ветлуги старой я сижу с моей кифарой, и на пенье-ё певуче всяка тварь слетает тучей. И пока звучит струна, я даю им имена.                                о-в Буян