Неизвестные стихи

Я трясся ночью в грузовой машине
По вымершей дороге в Белиджи.
И — ни души вокруг, лишь на вершине
Аульные белели рубежи.

Но все ж я слышал шум. В звучаньи мнимом
Он жизнью был, тогда как огоньки,
Путь, горы, ночь — всё мне казалось дымом,
Игрой мечты, рассудку вопреки.

И смутным ожиданием чего-то
Исполнилась тогда моя душа.
И вся-то жизнь, вся трудная забота,
Мне показалась дивно хороша.

А грузовик меня меж тем то в холод
Бросал, то в жар бросал... Тогда во мгле
Я женщину — я все-таки был молод!
На движущейся различил земле.

Она звала в свои поля сырые,
В прозрачный, тонкоствольный лес дождей,
И рвался я к пастушке Малярии,
К той босоногой нимфе Белиджей.

Собирались люди в штатском платье,
Всё народ мастеровой.
У подножья города морского
Собирались люди в штатском платье
На неровной мостовой.

Поезда входили в тихий город
И переходили мост.
Были странны ружья за плечами,
А над всеми возвышался город
И горела бездна звезд.

Пели песню — долго и негромко.
…Эх, была иль не была,
Смерти нет, грядущее прекрасно...
Пели песню долго и негромко,
Чтобы за сердце брала.

Кто собрался здесь — понять не трудно,
Нет защиты нам верней.
Если в мире есть такие ночи,
Может быть, и умереть не трудно,
Но поверить в смерть — трудней.

Перекошенный, завядший, узкогрудый,
Он хранит для нас всю прелесть прежних дней:
Поножовщин слободские пересуды,
Шум конюшен, стук телег и храп коней.

Это — час спешащих к юности цветочниц
Ото всех, ото всего, что старит нас.
Одноколки онемеченных молочниц,
Детских выдумок его несносный час!

О нечаянностях молодости поздней,
О всех насыпях на гульбище пустом, —
Он не знает еще всех тех смертных козней,
Что готовят ему люди за мостом.

Он не знает, что с окраинных базаров
Петуха пустили; Что сердца горят;
Что когда трещит огонь таких пожаров
Как ребяческие сны смешон закат!

Что рабочие целуют жен заране;
Что на станции, где гостем — горизонт,
Ждут винтовок слобожане; что в тумане
Поезда зовут на фронт, на польский фронт!

Если вспомнить — было наводненье.
Было настоящее волненье.
Детский трепет. Детский страх.
Как оно лилось оврагам взашей,
Как оно давалось полной чашей,
Пело бульбами впотьмах.

Если вспомнить! Если вспомнить трудно,
Потому что молод! И безлюдна
Жизнь твоя! И сам не свой!
Если половодными путями,
Молодым, но с тусклыми глазами,
Ты пришел к себе домой.

Как страшны плывущие строенья —
Эти водоросли наводненья —
Здравствуй, мой приют земной!
Видишь: небо в хлебных караваях,
Дом стоит на деревянных сваях,
Омываемый водой.

Здравствуй, душегубец и проказник, —
Здравствуй, наводненья светлый праздник!
Полем, грядками пустись,
Спутницу-звезду переливая.
Ты, сестрица, звездочка дурная,
С братом светом поделись.

Ночь пришла, с её мирами
Из туманного морского далека.
Очертила небо тополями
И рисунок тверд: ни ветерка.

Только темная гормя горит огромность —
Ночью мир особенно велик.
И сдается: в этот неподвижный миг
Всех страстей, всех дум твоих никчемность,
Все твое бессилье ты постиг.

Но внезапный луч, тревожно-яркий,
Осветил большие лилии в саду.
Из невзрачной вырос он хибарки,
Уперся другим концом в звезду.

И пропал, прямой и белый. —
И такая наступила тишь.
Так твоей души расширились пределы...
Все миры теперь в нее вместишь,

Все миры, горящие над бездной!
И лучом, что небеса рассек,
Ты связуем с этой славой звездной,
Властный, беспокойный человек.

Вчера мне рассказали быль,
Волнующую всех соседок.
Она известна за сто миль,
Но к нам приходит напоследок.

О ней расспрашивать не след,
Не то не оберешься бед,
Она заявится сама
Сводя полношников с ума.

Скажи, зима, зачем ты спишь?
Какая блажь тебе приснится?
Во сне губами шевелишь,
Как заплутавшийся возница!

Тебя подслушивает вор —
Дороже денег уговор!
Спи, снежная моя, томись,
Но только не проговорись!

А ты, высокий мой лесок?
Людских не терпишь двоедуший,
Я понимаю, но — молчок!
Боюсь, луна развесит уши!

Она лукавая лиса
Обкрутит лихо в полчаса,
Не угадаешь, не поймешь
Сказали — быль, а выйдет ложь.

Я завтра встану ровно в семь,
Не веря странному навету.
Взгляну в окно: какая темь:
Пора бы забелеть рассвету.

Но поздно возвращаться вспять,
Но сердцу поздно замирать,
Ну, тише, сердце, не стучи,
Молчи, молчи, молчи, молчи.

Невдомек родному дому
Что зарницы, тяжелы,
Учат блеску золотому
Бедняков из-под полы
И поют по-городскому
Птиц накрытые столы.

Узнаю: родней родного
Может быть сосновый дым.
Лесу хочется иного:
Показаться молодым.
Или впрямь певуче снова
Сердце, ставшее моим?

Или снова заморочит,
Зазывая, синева?
Берегись — она бормочет.
Берегусь... одни слова.
Как вода, деревья точит
Желторотая трава.

Или впрямь еще не мерен
Мир, отобранный другим?
Или впрямь не весь потерян
Лес, назначенный — двоим,
И навеки будет верен
Сердцу, ставшему моим?

Катерина в поле застряла,
Видит: ветер уходит во тьму.
Ох, и долго ж я на поле спала,
Я себя самое потеряла,
Это я иль не я — не пойму!

Близок дом, добежать немножко,
Только страшно бежать одной.
Вот знакомая липа, дорожка...
Петер! Петер! (Постучала в окошко)
Что, пришла Катерина домой?

Ночью слышно, как пахнут срубы,
Эти срубы Петер строгал.
Он лежал, пьяный и грубый,
И по-детски выпятив губы,
Полусонный, пробормотал:

Катерина кажется в поле.
Нет, нет, вспомнил, пришла, пришла!
О чужой заботишься доле?
Ты бы спать, соседка, легла!

Катерина ждала до рассвета.
До рассвета скрылась во тьму.
Было тихое, тихое лето,
Но листве мерещилось где-то:
Это я иль не я — не пойму!

Распяты рельса, пастбища, хаты.
Вот и сменились ромбы, квадраты
Лесом былым. На деревах —
Лиц отпечатки. Пни — как надгробья.
Кладбище леса! Эти подобья
Тянут к тебе, в пустошь твою.

Скрыты землею, скрыты веками
Люди с обугленными руками
Шли на леса! Шли на закат!
Темная воля, старая сила
Так и толкала, так и манила —
Древо срубить. Древо зажечь.

Люди с обугленными руками!
Земли с обугленными лесами!
В омуте трав — сердце болот.
Кладбище леса! Эти надгробья —

Пни да могилы — все лишь подобья
Древних лесов. Старых людей.

Вечерело, и сама печаль прощалась,
И тропинки шли — ромашками цвели.
Лошадь сонная в конюшню возвращалась,
Трепетали бабочки в пыли.

Грезят бабочки, наверно, неуклюже,
Потому что сами легче всяких грез.
Снится лошади житье-бытье верблюжье —
Я не помню лошадиных слез.

Почему же я мечтам своим не близок?
Ровней стать им до сих пор я не могу.
И меж пальцами колеблется огрызок
Времени, а на бумаге — лгу.