|
Андрей Поляков
…не говори «люблю» рыбе — и — кораблю!
Об авторе | Андрей Геннадиевич Поляков (родился 9 июня 1968, Симферополь, Крым), в "Знамени" печатался еще два десятка лет назад, предыдущие публикации: "Китайский десант", № 1, 2009; "Стихи о родине" № 5, 2010. Малая премия "Москва-транзит" (2003). Шорт-лист Премии Андрея Белого (2003, 2009). Стипендия Фонда Иосифа Бродского (2007). Международная литературная Волошинская премия (2008). Премия Андрея Белого (2011). Живёт в Симферополе.
Андрей Поляков
...не говори “люблю”
рыбе – и – кораблю!
* * *
...но всё пройдёт, как сон перед дождём
как хлеб дождя на лестнице (вдвоём)
Не кровь качается, липка и солона —
а речь кончается
без хлеба и вина
Привет империи от варварских телег —
смешаем с перьями
вино и чёрный хлеб!
А делать нечего: пойду наискосок
с утра до вечера
выдрючивать стишок
Он будет ласточек неместная Москва
гнездо из косточек
где твёрдые слова
Он станет осами, упавшими в траву
рыжеволосою
Каменой наяву
Он станет лестницей, что попе холодна
блестящей крестницей
по имени “луна”
подсохшей корочкой варенья на щеке
бумажной лодочкой
на огненной реке...
* * *
...я скажу:
“не знаю, что сказать!” и перекрещу свою тетрадь
Крыма комариным словарём дождика небесным серебром...
Колесница стеклоблещущая
завертелась на зефировых крылах
сетка чёрная трепещущая
закачалась, натянулась в облаках
Колесница стеклоблещущая
покатилась, превратилась в мокрый прах
а водица рукоплещущая
разлетелась на таврических камнях
Так остались мы в безбрежности — да
пустота — от Атлантиды до угла...
Нам Господь немного нежности дай
а не этого разбитого стекла!
* * *
И нежность, и любовь, и честь
внутри любого ливня есть:
да здравствуют изобретатели — стихов из ливня извлекатели!
Вот и грозы прошли, словно блестящие лошади
В синевоздухе электрическом пощёлкивает озон
Май ты мой месяц! Сирени лиловые звёздочки
подбрасываешь в тетрадку и расписываешься: “Аронзон”
Вот и празднично, молодо, зелено! Гибельно! Беззаветно!
Что ли гении кружат над крышами с колбочками в руках —
изобретатели воздуха, ливня, листвы, поэтов
искорок электрических вот на таких стихах!
Две дочери, но день один: суббота
Вспоминаю год назад и старею на глазах —
где-то ЗДЕСЬ закончилась суббота
иудейским зрением богата?
На свет дождя, бывающего братом
пройдёмся в гости возле новостроек
где, стало быть, вращается суббота
как шар стеклянный, круглый на глазах
а дочь к нему протягивает руки
несвойственные травам и деревьям
почти каббалистические пальцы —
любимые живые, говорю
Я потеряю зонт и постарею
и вытащу вот эту сигарету
и подожгу бумажный белый столбик
во славу Бога пальцев и отцов
и повторив про имя Серафимы
я повторю про слово Самолёты
(они летят по двое и по трое
в дымообразном, вроде бы, раю)
но где-то здесь кончается суббота —
смотри, уже закончилась суббота! —
воздушная подброшена работа —
я дальше непонятно говорю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 0 - = \ ! ” № ; % : ? * ( ) _ + /
1 2 3 4 5 6 7 8 9 0 - = \ ! ” № ; % : ?
Свет старости укрощает страсти
(становление сатира милленаристом)
Невозможно наполнить дырявый кувшин —
не читай этих строк, атеист-господин!
Как любил я субботы без работы! —
как мне нравился вечерний Симферополь! —
беглецы от стихов моих по асфальту
по ступенькам лестниц, нагретых солнцем!
Вот и я когда-то — привет портвейну! — летал, влюблённый
вдруг во всё вокруг, а это всё — переливалось и расцветало
вдоль по улице Пушкина — что за имя! — Пушкин! —
что за улица! — что за блёстки! — за огонёчки! —
теплохладный ум не в силах вместить всё это! —
только сердце помнит, какие стрелы вокруг свистели! —
не мутили мне кровь плоскогрудые эфебки — рубахи-девы —
не ласкали взгляд легконогие лолитки — за что там браться? —
я ценил народные формы в нестрогих юбках
розовеющих бальзаковок на закате!
Но теперь я постарел и мои культурные интересы изменились
Да и моё поведение приняло несколько иной характер
Тем более что за ним внимательно наблюдают
все ангелы небесные и один — земная
Так, я всегда был с мистическими задвигами, а тут зерно проросло:
да, это возраст
“Хилиазм... Исихазм... Ужели сие не символ?..” —
достаю всех, до кого могу дотянуться
Высчитываю сроки в Откровении Иоанна Богослова
Повсюду выискиваю пророчества и знаки
Портвейну почти не салютую: как буду пьяным молиться?
А на улицах мне рады только дети и собаки
с одинаковыми выражениями на разных лицах
Споём детскую небольшую песню
Легко ли петь о доме в облаках словами сонных ласточек и статуй
и хлеб зерна потерянного сада хранить, как поцелуи, на губах?
(Сдержи слова, как надо и не надо дождливых ласточек непрочная преграда!)
Всадники под стеклом приподняли на копьях замки
Маки стоят на столе, похожие на не маки
“Вот и неделя ушла!” говорим, уважая Бога
и улыбаясь друг другу, словно больные люди
В маленьком молоке язык не кажется горьким
хлеб твой белее плеча, а плечо — прозрачнее хлеба
так нам ли, медля с дарами, отдалёнными летним солнцем
песню смолчать воскресную о молоке и хлебе?
Будем любить стишок непонятный (теперь понятный)
не про облако высоты в пышно-бледном от крыльев небе
и не о том, как ты за плащами советских статуй
прятала мандельштам, воплощённый в хорошем камне
а про то, что вдруг: в молоке язык не чувствует цвета
что твой хлеб моложе плеча, а плечо — прекраснее хлеба
что песню поём (такую) детскую, небольшую
ой да песню дождя и ласточек — о молоке и хлебе!
* * *
Залезу в узел лета и тепла?
Глазами к насекомому рисунку
поверю в тех, кто верит в виноград
в коровку Божию, в пастушескую сумку
— любительские ангелы стыда
во мне скользят куда-то не туда
где евроночь, непрочная, как дым, перетекает в руки
к молодым
Из девушек, травы и облаков
а что, друзья, не приподнять ли чаши
за родины, которые не наши
за светлый цвет рубашек и стишков?
— в те ткани света или в те слова
Державина продета голова
где я собой молился на спине сестре и дыму, пальцу
и луне
Да, я люблю глазами далеко
таврического воздуха лекарство
в нём голубые княжества стрекоз
и ласточек летающее царство
— пока не начал кушать червячок
того, что называлось “мозжечок”
все ласточки записаны в блокнот, и кажется: засветятся
вот-вот
Поляков
“Нет на этом свете Полякова не припомнить о таком поэте
Что-то сочинял, да бестолково оттого и нет его на свете
Если б он не пил и не шатался отвечал за сделанное слово —
вот тогда б, конечно, он остался… Ну, а так — не жалко Полякова!”
Где, Поляков,
сговорившись, мы пили вино?
В море богов
это кончилось или давно
к злой под каблук
Музе, что ли, попало? — судьба!..
Видимо, друг,
впопыхах отличили тебя
Тень из теней
принимавшая нас за двоих
вряд ли целей
будешь ты в этих снах дорогих
дрогнет рука
зачерпнув говорящую медь
из пиджака
в воду бросить на верную смерть
Снится мне сон:
сизый ворон сидит на дубу
Каркает он
как дудит в золотую трубу
Вот кто певец
чернобай, выпрямитель судьбы!
Брат твой близнец —
хрипогорлый трубач без трубы
“К р ы м” — только звук
той летающей твари из сна
Видимо, друг
это правда, а жаль, что она
Что бы ни пил
в подворотне, прикрывшись плащом —
ты не любил
ни её, ни кого-то ещё
Что-то ушло
Что-то сдвинулось. Стало другим
Будет светло
или медный родительский дым
выест глаза
и затянет окрестность вокруг —
ты ни аза
всё равно здесь не понял, мой друг
“Не царям, Лемуил, не царям пить вино”
II.
Какое удовольствие — свет падает из туч
на эту Музу толстую и на Кастальский ключ!
...вот Нашалермонтова улица, вот кошка
беглая сутулится, вот перевёрнутых ребят
стоят глазами на закат. А вот хорошая чужая
сверкает, Бога отражая: в краю листвы её кумир
июль, как Библию, купил
Послушай, толстая
красавица, давай скорей
друг с другом нравиться
давай стихи кругом любить
и чёрный чай для счастья пить!
III.
СЕЙЧАС: дождя красивое сюда назавтра есть, по-нашему, вода —
она шуметь о строках-тростниках растущих в полпоэмы на губах
Вспомним как спал я в троллейбусе-звере
ровно-рычащем
(электричество сверху шуршало)
(а, может быть, кстати, и нет)
Вспомним, поэты
и выпьем за это
настойку из капель
летнего
слепо-дождя
заливавшего
утренний
свет
Вспомним как спал я по улицам
в сердце — что-то стучало
(стихотворчество в венах звенело)
(а, может быть, кстати, и нет)
Вспомним, поэты
и выпьем за это
зелёного чая
Утренний свет
не для всех —
что ж, посмотрим
на внутренний
свет!
“Скучно варить с вареньем покойных пчёл”
(я написал стихами, а кто прочёл)
Зачем тебе пчёлы, зачем тебе чай и летние вешние дни?
Скорей отвечай мне, скорей отвечай! А ну, не тяни!!
Я называю лето: “белее соли
на мотыльковый танец билет для Оли”
Что ли, кипя в варенье, мертвит пчела
Оля меня когда-то, потом — ушла
Оля, какая Оля, не знаю Оли
Я называю лето: “напёрсток соли”
Соли и солнца, ласточек, мотыльков!
Как всё крылато, Господи, Поляков!
Летним вечером в Ялте
(потанцуйте со мною в раю, дорогие блондинки)
Много девушек влюблённых тайной явью окрылённых розовых на вид
но любовь на смерть похожа что под тоненькою кожей чёрненько блестит —
жалобно звенит — змейкою скользит — будто бы летает и летит
I. Кто летит в горбатом челноке с дудочкою-дурочкой
в руке? Это я: забывший и забытый, волнами
летейскими омытый. Собираю птичью высоту
женщин золотую пустоту, крестики серебряные
рая, пенку от клубничного варенья, пыль морскую
Крыма или Края, камушки на пляже собираю...
Вот и написал стихотворенье!
Вот и никуда не умираю!
II. В чёрной капсуле речи летел я над Крымом вечерним
в синем пламени моря искрилась холмистая Ялта
мёртвый Бах, как ребёнок, свистел в кривогубую флейту1
отдавая подарки, и вновь — отдавая подарки
Человек я себе или книгой поставлен на полку
сигаретой курю или телом сижу на балконе —
всё мне слышится шелест прибоя под платьем Наташи
или, скажем, Оксаны: была же на пляже Оксана?
Только в чеховской Ялте, где я пролетел неудачно
снова чайки над пирсом кричат, как плохие поэты
только я говорю: “Дорогие Наташа, Оксана
проводите меня на луну, молодые блондинки!
А когда я вернусь... — ”
Через порог
— ...перешагни, перескочи?
I. (надпись на пороге консерватории)
Снятся мне Альпийские горы
Брукнер с лесенкой партитуры
твёрдо слышащий
как в сердце каждой ноты
ходит-бродит нищенская кровь:
то запляшет волнами Дуная
то споткнётся, ничего не понимая —
— то откликнется
на Бога
и любовь
II. (надпись на пороге церкви)
Под сикомором —
Брукнер и
Христос...
О чём они беседуют
как дети?
О музыке, в которой мало
слёз
но боль —
светла
и светится
и светит
* * *
Когда-нибудь под знаменем заката
когда-нибудь, когда-нибудь
и ты узнаешь как душа крылата:
глотнёт огня — и в путь!
Психея Бах смахнёт твои заботы
клавирно-девичьим крылом
и ты услышишь пение кого-то
о ком-то, ни о ком
Но в тишине последнего побега
поймёшь ли ты как я узнал
что твой Господь с улыбкой человека
тебя, как стих, опять переписал?..
Мы с тобой говорили о Боге
Умные люди глядят на восток —
Боже, пожалуйста, будь к ним жесток!
…до конца вавилонского плена
я не вспомню, зачем
стольких слов получается Лена
в говорящей свече
…мы чуть-чуть говорили о Боге
я блеснул, что Бердяев — трамвай
где тебе, небогатой подруге
христианский понравился рай
…ты случайно сказала Шестова
разбирая машину стиха
там, где в сон погружаются снова
слово “слово” и слово “стиха”
…что хотели мы: требу ли, дыбу —
не умели, как солнце, хотеть
со статиром не тронули рыбу
не лизнули библейскую плеть
…значит, встанем на жёлтом закате
на таврически твёрдых холмах
подменяя ворону в тетради
птичьим пеплом в руках-дураках
О красивых ногах Прозерпины
Мы смотрели на закат: ангел, я и бородат. Ангел, бородат
и я знали, кто из нас был “я”. С нижней стороны “меня” —
были ноги у коня. Конь качнул степной волной над холмистой
головой. Так вот “я” вверху копыт странный пережил опыт
Кто взглянул на луну
сквозь крыло комара
тот увидел, как в эту субботу
я поднялся спросонок
на где-нибудь холм
с головою своей человека
а спустился с холма
с головою коня
и понравились травы и ветер
Понял я:
приближаются мёртвые дети
держат свечи в руках
и в венках
из цветов полевых
хороводы ведут
и, как медные пчёлы, поют
о красивых ногах Прозерпины
Горький ветер ночной
я вдыхал головой
головою коня
я вдыхал
ветер силы ночной
но рукой
человеческой плоти
гладил тёплые травы сухие
и глядел на луну
сквозь колоду Таро
сквозь толоду Каро я смотрел
высоты на луну неземную
и твердил:
“До сих пор
на холме я стою
я копытами быстрыми бью
улыбаясь, как пьяный спросонок
в человечестве смутном своём
Поляковых из рода ребёнок:
словно ласточки тонко скользят на ветру —
кириллической лирикой звонок
На осеннем и синем холме
там, где воздух светлей
там, где травы теплей
под квадратом луны желтоватой
как предатель ни в чём виноватый
с сигаретой погасшей
моргая, стою
долго слушаю песни умерших детей
страшно кутаюсь в некую гриву свою!”
Урок мифологии
Павлу Гольдину
...есть множество приятельниц поэта
которых мы любили не за это
Европа девочка: она не слышит моря
из мифологии звучащей темноты
где горько нам не шелестенье горя
в словах заплаканных — а общие черты
и бык синеющий, замедленный, бугристый
(мы скажем: Зверь, подумаем: Зевес)
и этот плеск, двоящийся, волнистый
(рогами он касается небес)
Вся исцарапана и зверем пахнет туча
Не туча, нет — земля! косматая для книг!
Жди, девочка, быка
Тебя подхватит случай
и превратит в тяжёлый материк
Минотавр перевозит зеркало, но не догадывается об этом
(Памяти Д. А. П.)
“Чтение книг не заменит чтения глаз
чтение глаз не заменит чтения звёзд
или спутников”, —
говорит мой случайный спутник
на пароме через Босфор
по пути из Европы в Азию
29 мая
1453 года
Я бы мог ответить: “У тебя голова быка —
что ты можешь увидеть такими глазами
какие звёзды?
Твои руки слишком свободны —
я бы сказал: свободны метафизически
а это не та свобода
которая запрещает держать в руках
книжную пыль, осенённую звёздным светом —
разве что ятаган —
я бы сказал —
но к чему нам такие шутки?..”
Но я не отвечу
ничего ему не отвечу
ничего
совсем ничего
буду просто молчать и слушать
просто всплески воды за бортом
(жалобы нереиды)
буду просто смотреть на звёзды
жёлтые и родные
снизу им улыбаться
и растворяться
в них...
Стихи о советском паспорте
“Красного золота колет слегка браслет, — пела о времени рыба на корабле2 —
Если, кипя в варенье, дрожит пчела скоро наступит осень — и все дела!..”
кого спасать Часам на Башне спасской? Штурм зимнего, который
Гастроном; Метафора поставлена с Опаской — стояла так Студентка
за Углом; печален Двор по Случаю Заката: Фантастика октябрьского
Парада дрожит над ним осиновым Листом
а ты читай: “осиновым Пустом”
Глаз не разъест солёная Водица, обмывшая, как лучшая Вода
Позицией смущённую Девицу: Киприду, да (откуда здесь Дуда?)
садня Гортань, спрягавшую Глагола, Воспоминаний пристальная
Школа свела на нет Плоды её Вреда
а ты читай: “Плоды её Среда”
почётный Год, оправданный не скоро: там грезилось простужено
слегка: не в Фокусе Полпачки Беломора… Букет в Бутылке из-под
Молока… Америка спасательной Столовки… что, Рифмоплёт, смешны
твои Уловки? смешны, смешны, но Участь высока!
а ты читай: “но Участь Колпака”
на Оргии, воспетой осторожно Созвездием невидимых Светил
уже не важно то, что было можно: подумаешь: увидел/победил!
во всём Рассвет, запилена Пластинка, и крашеная Слёзы льёт
Блондинка о Временах простых и грубых Сил
так и читай:
“простых и грубых Сил…”
Умер Пан в Севастополе
…под знаменем Ленина воду летейскую пить
и тайные песни про бога с копытами петь
I. Холмы становятся жёлтыми, с них сухо трещит трава
(камни голых голов в неподвижном потоке солнца)
Мы ступаем тень в тень, повторяя себя в шагах
Чайка медленных крыльев держит в воздухе блеск металла
Освещённое сразу море цвета тысячи рыб
Двойка бабочек, запутавшаяся в нитях полёта
Запах соли на коже, которой мы загорим
и убывающий, как СЕЙЧАС, пастушеский ветер
II. Умер Пан в Севастополе, в дальний отсюда день
в сине-светлом облаке, в пыльно-плывущем небе
в тишине советских, советских, советских Муз
ничего не запомнив
ничего не запомнив
* * *
Руки переберу — пальцы благодарю —
вы холодны от Бога
что же вас так немного:
десять моих друзей —
в жизни живых гостей?
Симферополь
1 Johann Sebastian Bach: Complete Flute Sonatas (2 CD). Performed by Janet See, baroque transverse flute, Davitt Moroney, harpsichord, and Mary Springfels, viola da gamba. Recorded in March, 1990, by Skywalker Sound, Nicasio, California. Originally released on HMU 907024, now re-released as part of the budget-priced Classical Express series as HMCX 3957024.
2 (...не говори “люблю” рыбе — и — кораблю!)
|
