|
|
|
Бахыт Кенжеев
Царская химия
Об авторе | Бахыт Кенжеев — постоянный автор “Знамени”. Лауреат “Русской премии” (2009). Предыдущая публикация стихов — № 3, 2011.
Бахыт Кенжеев
Царская химия
* * *
…и когда мой растерянный взгляд оборачивается назад
и навостряются уши словно у кролика на лугу
я вижу снег на ялтинских гиацинтах я слышу закат — яд
а любовь — луч а горло в звонком долгу
перед всеми кого любил кому сердце в рост
отдавал надолго может быть навсегда
и кого бросал как олимпийский метатель звёзд
свой горящий снаряд кидает на беззащитные города
в страхе я всматриваюсь в бесповоротную тьму
на колени встаю перед пьяненьким мудрецом а он мне
наливает зелёного чаю и молвит: быть по сему,
поглаживает лысину и добавляет: не плачь во сне
весёлая мать твоя умерла незадачливый сгинул отец
родины нет и в помине, но ты, оставшись среди живых,
превратишься в стук не доставшихся Богу сердец
над нефтеносным сланцем натруженных мостовых
ловко же ты устроился, хмыкаю я в ответ
вечен умён пристроен а я тебе кто блоха вошь
нет возражает бьёт мне в глаза свет
которого ты мальчик советский не перенесёшь
* * *
я люблю мою страну а какую не пойму
в лёгкой дрёме леденцовой может быть чимкент свинцовый
там где тетушки мои в серых платьях до крови
сушат персики и пламя разжигают поутру
в печке или тополями на овечьем на ветру
грустно так скрипят а может
быть Москвы усердный лес с транспарантами и без
с нищетою и тщетою с бескорыстной наготою
обучающихся дев с детским горем нараспев
а быть может школьный дворик где с калиной георгин
там всевышний алкоголик андрофоб и мизогин
посылает мне знамения сны и прочие имения
боже как же ты один маешься больных смущаешь
соучастье обещаешь в дивном заговоре но
обязательно обманешь улетишь и тенью станешь
и застынешь как кино сломанное в поселковом
клубе ах как нелегко вам дети праха вот и я
митру тяжкую снимаю вещих снов не понимаю
не вития не судья никому ступайте дети
в парусиновые эти небеса свою страну а какую не усну
* * *
Стаканы падают наземь, а души падают оземь,
и тают снежные хлопья, не достигая земли.
Ты жив ли ещё? Похоже. Ты счастлив? Бывало и хуже.
Ночь пахнет настойкой опия. Оттепель. Гости ушли,
отдавши должное ужину, не засиживаясь, как положено,
и таксомоторы ловят, щурясь на мокрый снег,
и жалуются: мало либидо. Поделом: слишком много выпито,
держалась на честном слове жизнь, но почти уже нет
слов, тем более честных. Гаснут в домах окрестных
огни. Телеэкраны стынут в опустевших гостиных. Веб-
адреса ненадёжны, там одноклассники обрывают друг другу хлястики,
две минуты — и передвинут мебель в доме твоём, и хлеб
испекут поминальный. Чудны дела твои, Господи. Мало видела,
детская душа моя, пела мало — знай слушала плеск весла,
мечтала стать небесною рыбою или медведицей. Я попробую —
где наша не пропадала, не каялась, не звала…
* * *
Памяти Аркадия Пахомова
Сколько зим — смехотворен и невесом —
меж высоковольтными звёздами я
проскитался, каким-то образом
(православным ли, пиитическим — Бог судья),
заслоняясь от зарева их слепящего,
но соскучился и устал, хоть плачь.
Пропиши мне, пожалуйста, успокаивающего
доктор Грицман, похмельный врач,
чтобы я воспрял, а потом внимательно
засмотрелся в стакан, как кролик в ручей.
Юркие пескари, осторожные головастики.
лёгкие водомерки. Кто знает, чей
был он раб, но пьяные ссадины ляписом
прижигал, и чёрное серебро
кровь сворачивало. А дневниковым записям
верить не нужно. Без пятака в метро
проходил, душным войлоком
и дерматином обивал двери. Открыл — и неподъёмный свет
рухнул на плечи. Вой, муза, над алкоголиком
пожилым. Прощай, золотой поэт.
* * *
пусть водосвинкой двигает слепящий
инстинкт а мною правит зоркий разум
сине-зелёная растительная сила
и к безволосым самочкам любовь
ещё я веру ведаю поскольку
господь тростник из глины сотворил
и душу однокрылую вдохнул
в прямоходящие тела своих питомцев
се парки сгорбившись над колыбелью
осанно совещаются решая
кто будет сердцевед кто доктор жизни
кто клеопатра умственных наук
пусть ползает на пухлых четвереньках
кипит на двух и кашляет на трёх
вполнеба вырезая запасную часть
из кости ископаемого сфинкса
пусть украшает ладный набалдашник
подслеповатым ликом Прометея
не оставляя отпечатков пальцев
на гранях обнажённых пирамид
* * *
Вот сочинитель желтеющих книг лбом толоконным к окошку приник —
припоминает, уставясь в окно, то, что им в юности сочинено.
Сколько он перья чужие чинил, сколько истратил дубовых чернил!
Счастье мужское — бутыль да стакан. Жалкие слёзы текут по щекам.
А за окном, запотевшим стеклом, ветер и свежесть — конкретный облом.
Мутная осень, бездомная брага, царская химия бога живаго,
что растворяет любые слова, стёртые, будто старушка-Москва
с карты отечества. Сколько труда! Слёзы — учили нас — соль и вода.
Это не самый мудрёный коан: капля воды — мировой океан,
где инфузория гимны поёт, в воздух загробный ресничками бьёт.
|
|
