Бомба

Это история о дедушке. Точнее, это не о дедушке история, это история обо мне. Но главный, наверно, все-таки дедушка. Даже если умер, все равно главный. У мужчин это как-то легко получается.

Ни бабушка, ни мама вообще не понимают страну, в которую мы приехали, но приехали, и теперь я учу иврит. Уже почти выучила. Нужно ведь знакомиться с пацанами. Знаете, когда тебе тринадцать, они как-то приобретают значение в твоей жизни. Но ладно, все равно они козлы. Понаехали из всяких сызраней и всех тут жизни учат. А я учу иврит. И обязательно выучу.

Бабушка никак не поймет, что прогресс не стоит на месте, и подбирает на улице выброшенную электронику. Бабушка чинит электроприборы. Паяет свои микросхемы и верит, что приносит пользу человечеству и нашей семье. Бабушкин угол всегда заставлен миксерами, видеоплеерами, вентиляторами из прошлого века. Зато все работает, важно заявляет бабушка. А мы с мамой иногда выносим что-то из ее электрического хлама на улицу. Когда бабушка обнаруживает пропажу, в доме скандал.

Дедушка умер полгода назад. В молодости он был военным летчиком. Никто толком не знает, почему он перестал разговаривать. Мама и бабушка все время по-разному рассказывают, а дедушка так ничего и не объяснил. Но все из-за бомбы. Дедушка летел, а на борту была бомба. Непростая бомба. Бомба, которая если фигакнет, всему миру мало не покажется. Это был бы обычный, плановый полет, если бы не бомба. И вот когда они зашли на посадку, вдруг обнаружилось, что шасси не выпускаются. Бомбу только недавно изобрели, и никто не знал, что будет, если дедушка не посадит самолет. Дедушке было тогда страшно. Он летал вокруг аэродрома, чтобы сжечь горючее. И посадил самолет. Штурман, который был с дедушкой, поседел. Наверно, дедушка на него сильно ругался.

И дедушка замолчал. То есть тогда он перестал разговаривать с бабушкой, а мама была еще маленькая. Потом мама выросла и родилась я. А дедушка продолжал лететь в своем бомбардировщике всю оставшуюся жизнь. Мы видели его сидящим перед телевизором, а на самом деле он сидел у штурвала, и в чреве его бомбардировщика замерла та самая бомба.

Я была для него пустое место. Не знаю, почему. Он целыми днями щелкал пультом от телевизора и ковырял зубочисткой в зубах. А над головой висел деревянный макет того бомбардировщика. У нас есть такое фото. Дедушка повернулся от телевизора, а над головой макет. В одной руке у дедушки пульт, в другой зубочистка, которую он тычет между зубов.

Но главное, дедушка — еврей. Его звали Лазарь Моисеевич. И мы все тоже евреи. Я горжусь своей национальностью, хотя это и глупо. Дедушка всю жизнь жил в СССР. Когда он умер, мама и бабушка его кремировали. И пока ждали места в стене для захоронения, вдруг выяснилось, что дедушка оставил завещание. В этом завещании дедушка завещал похоронить его в Израиле. Он был обрезан. Наверно, круто было бабушке с обрезанным дедушкой. Ну это… сами понимаете.

Мои глупые бабушка и мама не знали, что евреи не кремируют своих покойников, — это большой грех. Наверно, потому, что дедушка не хотел с ними разговаривать, он ничего не рассказал им, а просто написал завещание. Бабушка всю жизнь работала инженером и паяла свои микросхемы, а мама… мама искала мне нового папу. В каждом встречном. Иногда бабушка упрекает маму, что та не удержала моего настоящего папу. На это мама отвечает, что лучше никакого мужа, чем такой, как дедушка.

Бабушка хотела везти в Израиль паяльник и килограмм припоя. Они долго ругались с мамой, потому что у нас и так был перевес. Но это любимый бабушкин паяльник, она говорила, что в годы войны этим паяльником типа снаряды паяла. В аэропорту мама тихо шипела бабушке, что на деньги, которые они заплатят за перевес, могла бы купить бабушке в Израиле паяльный станок. Бабушка парировала, что таких не бывает, но маму уже отвлек таможенник, его интересовало, что в коробке. В коробке была урна с прахом деда.

И вот мы в Тель-Авиве. В маминой комнате шкаф, а в шкафу урна с прахом Лазаря Моисеевича, моего дедушки, военного летчика, еврея, который хотел быть похороненным в Израиле.

Мама хочет поскорее похоронить дедушку. Ей не очень приятно держать в шкафу его прах. А я привыкла. Я подхожу к шкафу, стучусь и открываю. Ты тут, дедушка? А он всегда тут. Куда он денется, он же прах! Раньше его место было перед телевизором, а теперь в шкафу. И молчит он так же, как и тогда, перед телевизором. Ничего не поменялось. Однажды он повернулся ко мне и показал вырванный зуб. Ему тогда зубы лечили. Вот и все наше общение.

Я смотрю на урну и говорю:

— Привет, деда! Как зубы?

Заходит мама и закрывает шкаф.

— Что ты тут делаешь?

— Мам, а скажи, что это была за бомба?

— Какая бомба? Опять теракт?

— Ну та, которую дед вез.

В комнату заглядывает бабушка, в руке у нее дымится канифолью паяльник. Бабушка ничего не пропускает и никогда не молчит:

— О! Это была непростая бомба. У него потом желудок болел. Долго… Всю жизнь! Вот ты еще молодая и не понимаешь, что это, когда что-то болит всю жизнь.

— Все я понимаю!

— Мама, хватит, — вмешивается мама. — И ты тоже! Как ты разговариваешь с бабушкой?!

Мама устало садится за стол. Наливает воды.

— Мне опять не дали разрешения. Ну и жара... Вы пили воду? Нужно много пить.

— Да что ж они за изверги такие?! Хуже фашистов, — причитает бабушка.

— Как услыхали, что он кремирован, рожи вытянулись. Они не могут захоронить прах сожженного. Таков ответ. Каха1! — мама пьет воду.

— Он герой. Он мир спас! А они его похоронить не могут! Это не по-человечески! — говорит бабушка.

— Ты, мама, слишком мягкая. Надо стукнуть кулаком по столу! Или в суд подать! — не выдерживаю я.

— Поучи еще ты меня!

Мы с мамой на центральном кладбище Тель-Авива. Тут похоронены великие еврейские деятели. Правда, насчет Жаботинского и Герцля мама не уверена, но все равно красивое кладбище. На каменных плитах лежат камушки, — по иудейской традиции на могилу кладут камни. Мама надеется, что дедушку разрешат здесь похоронить.

Иногда мама так на меня смотрит, будто я картинка в журнале, а не ее дочь. Оценивает. А потом идет к зеркалу. И сейчас так посмотрела. А потом вздохнула и сказала, что в молодости ее сравнивали с Жюльет Бинош. Игриво поправила бретельку лифчика, а я увидела молодого охранника, который ей улыбался.

Мама пьет много воды. Очищает организм. В Израиле всюду туалеты. Потому что все пьют много жидкости. И много писают. Даже на кладбище есть шерутим — это туалет на иврите.

Мы с мамой бродили между могил, и она мне в сотый раз рассказывала, что хоронят евреев без гроба. Что кремировать нельзя… А я чувствовала запах моря. С моря постоянно дует свежий ветер, и это здорово.

— Мне нужен новый купальник! — вспомнила я.

— Ты что, меня совсем не слушаешь? Ты меня не слушаешь! Тебе все равно! Я бьюсь целыми днями, а ты только о нарядах и думаешь. Господи, кого мы воспитали?! — Мама опять начинает свою патетику. Она была лучшей актрисой в театральной студии.

Мне понравился молодой охранник. Я показала ему язык. Пусть думает, что я дура. Охранник подмигнул мне. А мама тут же потащила меня домой.

В этот раз в руки бабушке попал кондиционер. Куски белого пластика лежали в коридоре. Бабушке нужно немного фреона (это такой инертный газ), чтобы кондиционер заработал. Мама вздохнула и перешагнула через пластик. А бабушка приняла решение собрать кондиционер без фреона. Потом, кому нужен будет мазган (кондиционер), он сам закачает туда фреон. Бабушка научит этого счастливчика, как закачать.

Я примеряла старый купальник. Потом вспомнила, что надо помыть посуду.

Подошла мама, а я мою посуду в купальнике.

— Все крутишься, стрекоза? Кто так моет?! Ну что это такое?! — мама оттолкнула меня и выключила воду. — Так нельзя мыть! В Израиле дефицит пресной воды. Выключи воду и намыливай все! Потом разом смоешь. Деньги текут.

— Ну и пусть текут эти шекели!

Я включила воду, чтобы помыть руки. Мама опять выключила. Такое ощущение, что она все делает специально против меня.

— У меня руки мыльные!

— Так домывай посуду! Чего бросила?

Я намылила тарелки. Мама пристально посмотрела:

— Вот как ты будешь одна жить, ума не приложу. Посуду толком помыть не можешь.

У меня задрожали руки, захотелось разбить тарелку. Но не разбила. Просто бросила и ушла в комнату. Там в шкафу дед.

Слышно было, как к маме вышла бабушка. Бабушку волновало, что она не может проверить работу компрессора в кондиционере из-за отсутствия фреона. Они опять заговорили о последней воле покойного и о том, что нельзя так долго тянуть с похоронами. Дедушке эта болтовня бы не понравилась. Точно.

Я достала урну и поставила перед собой. Мне казалось, что я деда понимаю.

Дед молчал, и я молчу. Он много пережил, и мне несладко в мои тринадцать лет. Мы с ним родные, а они все идиоты. Похоронить его не могут! А там, на кладбище, так красиво. Тебе, дедушка, там понравилось бы. Всякие важные евреи рядом лежат. Святая земля, все такое… И море рядом, такое Средиземное и такое теплое. Интересно, ты любил купаться? Да, точно, я видела старые фотографии, еще черно-белые. Вы там с бабушкой на Черном море. У тебя там трицепсы… И вообще атлет такой… Если бы ты не молчал все время... Теперь-то я понимаю, почему ты молчал. Разве с этими можно разговаривать?! Наверно, ты думал, что я, как мама и бабушка. А я совсем не такая. Я, если обещала, обязательно сделаю. И я никогда никого не воспитываю. Просто мне не нравится, когда говорят, что я там какая-нибудь несамостоятельная или безрукая. Хорошо, наверно, когда ты мужчина и герой! Не надо мыть посуду, а можно просто сидеть перед телевизором. Или пойти на море, когда захочется.

Мама зашла в комнату.

— Иди, домывай!

— Не знаю. У меня деньги текут.

— Катя! Это уже не смешно. Ты ни одно дело не доводишь до конца!

— Я не довожу? Это ты не доводишь!

— Не смей дерзить!

— А что? А что? Ты уже два месяца разрешение на похороны деда получить не можешь! Что, неприятно? Сколько раз ты обещала, что мы пойдем на море?!

— Зачем ты достала его?

— Думаешь, хорошо деду-герою в шкафу?! Родного отца похоронить не можешь! Это ты достала его уже!

— Мама! Мы воспитали чудовище!

Конечно, я чудовище, а она Жюльет Бинош.

— Сами виноваты. А деда похоронить не можете! Не можешь, не можешь! Беспомощная!

Я сжимала кулаки и готова была на всякое.

— Он не был никаким героем! — не выдержала мама. — Он был деспотом! Он прогнал твоего отца! И молчал из-за своего дурацкого самолета. И теперь мы здесь торчим из-за него!

Появилась бабушка:

— Не смей так про отца! Ты всегда была ветреной! Лазарь был святым! А ты только и думала, как бы поскорее сбежать от нас! Вон, набегала!

Мама повернулась к бабушке:

— Герой?! Как же! Кверху дырой!.. Даже руки не протянул Костику! Отвернулся к своему телевизору.

— Костик твой — подонок и ничтожество! Лазарь это все увидел сразу.

— Ну и дуры же вы все! — сказала я.

Я убежала в свою комнату. Мама у себя хлопнула дверцей шкафа. А я лежала на кровати, накрыв лицо подушкой, и слезы текли по щекам. Потом отложила подушку. За окном заходило солнце.

Я решила, что нам с дедом здесь делать нечего. Он будет моим. Мы будем вместе молчать. Я вдруг поняла, как мне его не хватает. Как же мне без тебя, дедушка? Разве ты хотел стоять в шкафу после смерти? Разве это ты написал в своем завещании?!.

Проснулась я рано утром. Бабушка и мама еще спали. Надела старый купальник и легкий сарафанчик. Я точно знала, что, выполнив свой план, пойду на море. И никто меня не остановит.

У нас есть подвал, и там стоит бабушкина лопата. Бабушка иногда вспоминает свою дачу и высаживает какой-нибудь куст в палисаднике. Я взяла лопату и поставила у двери. Лопата звонко чиркнула о кафельный пол. Этажом выше залаяла собака. Дядя Сеня шел выгуливать Элвиса.

Я шмыгнула за дверь, он меня не заметил. Потом осторожно прокралась мимо спящей мамы и взяла деда. Я самостоятельная и все сделаю лучше этих дур.

Я шла с урной и лопатой по улицам Тель-Авива. Ворота кладбища были на цепи. Но я худая, это в деда. Аккуратно оттянула створку ворот и пролезла сквозь щель. Дедушка тоже пролез. И лопата пролезла. Я шла искать то красивое место, где можно похоронить дедушку. Было радостно и гордо оттого, что именно я выполняю последнюю его волю. Пусть ты, дед, никогда со мной не разговаривал, я все равно тебя люблю. И не верю, что из-за тебя мой папа не стал с нами жить. Просто мама не умеет идти на компромисс. А я умею. Я же не обижаюсь на тебя. Ну не хотел ты со мной разговаривать. Ты гордый был. Ты мир спас, а никто и не заметил. Ты молча шел по своему пути. Может, я тоже никому не скажу, где тебя похоронила. Посмотрим. Может, вообще больше ни с кем разговаривать не буду.

Я нашла укромное место за могилами. Для деда же не нужно много места. Он в урне. Точнее, в урне его прах. А где он сам, никому не известно.

Воткнула лопату в землю. Земля каменистая. Лопата звякнула о камень. Я сжала зубы и попыталась еще раз копнуть. С третьей попытки лопата погнулась. Что же это такое?! Попыталась выровнять лопату — положила на плиту и стукнула камнем. Камень отскочил в сторону. Из-за надгробий показался охранник. Он шел прямо на меня.

— Эй! — закричал охранник.

Я схватила деда и побежала. Лопату пришлось бросить. Все равно от нее никакого толку.

Охранник бежал за мной, потрясая бабушкиной лопатой. Когда я пролезала сквозь ворота, потеряла сандалину. Всегда мне мама говорила, что надо их хорошо застегивать, — можно подвернуть ногу. Опять не застегнула, и сандалина слетела. Возвращаться за ней было поздно. Я спряталась за мусорным баком и видела, как охранник подобрал ее. Тогда я сняла оставшуюся и выбросила в бак. Ясно, что теперь она — улика. Как и бабушкина лопата. Ну привет, теперь меня обвинят в вандализме. Дед, разве я похожа на вандалку, оскверняющую могилы честных евреев?!

Я так бежала, что сбила пятки, урна стала очень тяжелой. В лицо ударил ветер, и я увидела море. Над городом, что стоял у меня за спиной, вставало солнце. Город заканчивался обрывом, вниз к морю вели довольно крутые ступеньки.

Вдоль кромки моря бегали ранние спортсмены. Я обернулась, солнце отражалось в стеклянных высотках.

Я спустилась на пляж. Мягкий и еще прохладный с ночи песок щекотал ступни. Приятно ощущать, как уходящая волна вымывает песок из-под пяток. Смотри, дед, вот он, Израиль, где ты будешь похоронен! Красиво, правда? Ветер трепал на мне легкий сарафанчик. Обязательно придумаю, что делать с тобой, дед.

Я поставила урну на сухой песок и сбросила сарафан. Пошла к воде. По дороге увидела, как пожилой бегун покосился на урну. Мне стало боязно за деда, и я вернулась назад. Присыпала урну песком. Совсем неглубоко… Просто мне так было спокойнее. Сверху прикрыла деда сарафаном.

Вода была бархатная. Я хорошо плаваю, я поплыла вперед. Перевернулась на спину и задумалась. Возвращаться домой вместе с дедом совсем не хотелось. Если не придумаю что-нибудь — буду такая же отсталая, как они, эти мои беспомощные родственнички. Нужно соображать, как его похоронить.

На пляже начали появляться первые отдыхающие. Я поплыла к берегу.

Когда вышла на берег, сразу увидела свой сарафан, скомканный ветром, явно в стороне от того места, где закопала урну. Начала копать везде вокруг. Дед, ты где? Ты что, со мной в прятки решил поиграть?

Схватила сарафан и отбежала в сторону. Урны нигде не было. Ветер дул сильный. Поняла, что абсолютно не помню, где закопала. Вырыла ямку в одном месте, в другом… Правее, нет, левее… Черт.

На берегу стояла пожилая израильтянка с пляжной сумкой. Она сурово покосилась на меня, но я упрямо продолжала копать. Вернулась к лестнице, по которой спустилась к морю. Выбрала направление, посчитала шаги. И тут уже все перекопано...

Ну все, приплыли! Блин…

Я бессильно опустилась на песок. Я такой же урод, как и бабушка, и мама. На пустом пляже потеряла урну с прахом родного деда! С чего, интересно, я взяла, что я самая умная и могу спокойно похоронить деда? Зачем вообще поперлась на этот долбаный пляж?

Я плакала и вытирала лицо сарафаном. И ковыряла рукой в песке. Переползла в сторону и еще покопалась. Оглянулась вокруг. Я изрыла довольно большую территорию.

Накинула на голову сарафан, чтобы этого ничего не видеть.

Бабушка и мама сидели, подперев головы, за столом, перед ними стояла фотография молодого дедушки. Я вошла заплаканная, с красным лицом, оставляя босыми ногами песочные следы на полу. Мама и бабушка одновременно убрали руки от лиц. Они обе смотрели на меня, будто хотели испепелить взглядами, чтобы меня не было на свете вообще никогда.

Первой начала бабушка:

— Дядя Сеня тебя видел в подвале, ты забирала лопату.

— Зачем ты взяла урну? Где дед? — спросила мама.

— Я хотела как лучше!

Слезы текли по моим щекам, я никак не могла их остановить.

— Если ты собиралась похоронить деда в палисаднике, то это глупо. Дядя Сеня выгуливает там Элвиса. Эта псина гадит под каждым кустом, — сказала бабушка.

Мама сходила в прихожую, — не оставила ли я урну с прахом на трюмо.

Бабушка продолжала, голос ее был ледяным и спокойным:

— С чего ты вообще взяла, что имеешь право играть с прахом своего деда?

Мама вернулась, осмотрела меня со всех сторон.

— Ты его похоронила? Ты нам скажешь, где? Или ты решила, что ты самая умная? — спросила она, еле сдерживая ярость.

Мне казалось, что она меня вот-вот ударит.

— Я хотела на кладбище…

— Нам что, нужно тебя пытать, чтобы ты сказала наконец внятно, куда ты дела своего дедушку?!

— Марина, Марина! — вмешалась бабушка. — Бить ребенка непедагогично. Она сейчас нам сама все расскажет. Правда, Катенька? Ты ведь знаешь, я уже старенькая, меня нельзя волновать…

— Я… я... простите меня, пожалуйста! Дедушка, прости меня, пожалуйста! — мне захотелось выть, и я завыла.

— Прекрати истерику немедленно! Рассказывай все по порядку, — потребовала мама.

Я села на диван. И проговорила, четко глядя в одну точку на стене:

— Я потеряла дедушку.

Не знаю точно, что случилось на пляже, пока мы с бабушкой и мамой все это выясняли. Сто процентов, к делу имеет отношение та пожилая израильтянка. Подозреваю, что было так. Израильтянка пришла на пляж искупаться. Она увидела, что ее любимая часть пляжа вся в каких-то непонятных рытвинах. Выбрала место, где песок был поровнее, и расстелила покрывало. Аккуратно поставила на него сумку и уселась, точнее, стала на колени, так было удобнее. Достала из сумки крем и принялась намазывать свое тучное тело. Тщательно втирала крем в кожу. В Израиле очень злое солнце, поэтому нужно быть внимательным и не пропустить ни одного участка кожи, иначе можно сильно обгореть.

Израильтянка покончила с верхней частью туловища. Теперь нужно было намазать тухес. Для выполнения этой процедуры ей нужно было усесться всем своим объемным задом на покрывало. Она села и почувствовала под собой что-то твердое. Прости, дедушка. Это твердое мешало израильтянке сидеть. Она забеспокоилась. Ма зе2? — спросила она себя или просто спросила у мира, что ей мешает намазывать тухес, убрала с покрывала сумку и отвернула покрывало. Из песка торчала урна с прахом моего дедушки, Лазаря Моисеевича, летчика и героя. Израильтянка с ужасом отпрянула от страшной находки. Схватила покрывало и начала кричать, что на пляже бомба. Порылась в сумочке, достала телефон и набрала номер. Ей ответили, и она крикнула:

— Полиция? Здесь бомба!

Мы втроем шли к пляжу. Бабушка была бледна и полна решимости. Мамино лицо покрывал панический румянец.

— Кто ее заберет?! Кому нужна урна с останками человека?! — попыталась я успокоить бабушку.

— В Израиле полно сумасшедших. Вон бабушка весь мусор с улицы в дом тащит, — сказала мама.

— Это не мусор. Если они, дураки, выбрасывают вполне еще годные вещи…

— Надеюсь, ты помнишь это место. Мы его найдем. Куда дальше?

Я осмотрелась и указала рукой. Впереди, слева от двух стеклянных высоток, виднелся знакомый спуск к морю .

— Туда, — показала я.

У спуска к пляжу нас остановил полицейский. Он качал головой и говорил, что пляж закрыт. Мама на плохом иврите пыталась объяснить, что там очень важная для нас вещь и нам очень нужно туда. Мне стало стыдно за нас. Мама не могла сказать, что там прах нашего дедушки, нас бы приняли за сумасшедших. Полицейский сказал, что там бомба и гражданским лицам туда нельзя.

Бабушка схватилась за сердце. Мы испугались за бабушку. Но она подмигнула нам и шепнула, чтобы мы шли, пока полицейский будет ее спасать. Мы с мамой побежали.

Мы торопливо перебирали ногами по ступенькам. Еще один полицейский преградил нам дорогу. Я увидела, что место, где я потеряла дедушку, огорожено яркой желтой лентой. В центре ограждений по песку двигалось устройство, похожее на луноход. Это робот, который взрывает всякие подозрительные предметы. Я видела такое по телевизору. Он накрывает своим куполом подозрительный предмет, и срабатывает детонация. Так вот, этот робот как раз и накрывал урну с нашим дедушкой!

Мама закричала:

— Стойте! Не надо! Стой же ты, паразит!

Она оттолкнула полицейского и рванулась вниз, но полицейский крепко вцепился в ее запястье. Она пыталась вырваться, а я вдруг отчетливо увидела, что моя мама на самом деле вылитая Жюльет Бинош. Я ударила полицейского. Полицейский вцепился и в меня. Мы с мамой закричали что-то нечленораздельное.

Но было поздно. Метрах в двадцати роботом управлял при помощи пульта сапер в тяжелом бронежилете. Робот уже накрыл дедушку.

Полицейский что-то пытался нам сказать, что-то типа, что нам нельзя здесь находиться, и еще что-то административное…

Бахнул взрыв. Робот отъехал, и над горкой пепла и осколков урны заклубился легкий дымок.

Мама вдохнула и опустилась на корточки. Я обняла ее за плечи.

К нам подошла бабушка.

Я обняла их обеих.

— Мир твоему праху, Лазарь. Видит бог, ты этого хотел, мерзавец, — сказала бабушка.

Яркое израильское солнце отражается в стеклянных высотках всеми огнями. Я люблю с этого места смотреть, как оно каждый вечер стремительно опускается прямо в море.

Так получилось, что прах нашего дедушки развеян по пляжу Тель-Авива. Я часто хожу на этот пляж. Любуюсь солнцем и морем. Теперь здесь мой дедушка, летчик, герой, который спас мир.

  1 Так (иврит).

  2 Что это? (иврит).