Раз поёт, два поёт, три поёт,
Первернётся и поёт задом наперёд.
Солдатская песня
Когда-нибудь опять родимся и разучим
иные песенки, иных чудес вдохнув…
Но я не изменю родительским трезвучьям
для лучшей жёрдочки, упрямый щелкоклюв.
Я верю в небеса, как верит одуванчик
в приход осенних бурь, — не чувствуя в крыле
отваги взмыть туда, где заводной органчик
шныряет взад-вперёд верхом на помеле.
Я осенью молчу — что песенка смешная
пред горем ливневым? — зато в январский день
выпячиваю грудь, весельем наполняя
избушку ветхую в сугробе набекрень.
Когда придёт Добро, сломав повсюду клетки,
избушки упразднив и дав певцам статут
исконной вольности, — перевернутся предки
и задом наперёд в своих гробах споют.
А царский Соловей расправит гордо крылья,
сожмёт в когтях штурвал и в золоте зари
на воздух дрогнувший поднимет эскадрильи
железных соловьёв с андроидом внутри.
На сон грядущий
Рассказал бы вам сказку,
ребят перед сном позабавил.
Улетел золотой соловей,
золотое яичко оставил.
Слышу ночью вполуха:
горох покатился по крыше…
Вот умру, похоронят меня —
зашевелятся мыши.
Уплывут две скорлупки,
две лодочки — с талой водою.
Вот тогда прилетит Воробей
и снесёт вам яичко простое.
* * *
Стихи
как остановившиеся часы
без конца повторяющие
без четверти три
без четверти три
Зачем?
Чтобы ворочающийся в темноте
зажёг свет
и увидел:
уже без четверти три
Чтобы чужая женщина
в вагоне метро
взглянула на часики
и вспомнила
руки твои
Стрелки распявшиеся
вот так
на без четверти три
Весы уравновесившие
оба плеча
вину и печаль
Стихи
как остановившиеся часы
Глухой поэт
Поэт оглох — и мудрость в том явил.
Когда-то, право, следует оглохнуть.
Ходить, пугая барышень московских,
с приставленною к уху трубкой:
— Ась??
Или кивать для упражненья шеи
в углу на кресле с гнутыми ногами:
— Charmant! charmant!
Так вот что засоряло
нам зренье! Залепить источник лжи —
и сразу мир ясней, как в старой фильме,
где едет поезд — и бежит собака
за нищим — и закуривают трубку —
и девушки в мехах танцуют шимми
под музыку, неслышимую внешним
и грубым слухом, —
и родник поёт —
и вновь тапёр таинственный бренчит
по клавишам
совсем уж трансцендентным…
Heard melodies are sweet, but those unheard
Are sweeter…
— Свитер? Свитер я надел!
Сегодня холодно! —
Ужасный старец.
Eppur si muove
Фантасты знают, время обратимо:
ты смотришь в зеркало — и постепенно
деревенеешь, словно Буратино,
который превращается в полено.
Ещё моргаешь ты, и каплют слёзы,
но проступает вдруг иная фаза,
и больше нету ни ушей, ни носа,
лишь круглый след сучка на месте глаза.
Лишь мысль ещё в потёмках копошится,
бубнит и роется в трухе и прахе…
— А всё-таки, скажи — она вертится!
— Как голова, катящаяся с плахи.
Из греческой антологии
Неистовый Критон! Он каждую минуту
Обязан страсть в себе гражданскую душить;
Заткнуть Катону рот, дать валерьянки Бруту
И Туллия унять… Легко ль Критоном быть?
Ораторы, вожди, народные трибуны —
Так и зудят внутри. Приходится опять
Папирус отложить, отставить в угол струны
И мухобойкою в окно Исайю гнать!
