Верховские. Таруса

На станции “Тушинская” два человека в зеленых фуражках уставной формы, но изумительного размера, разыскивали по окраинам схемы метрополитена “Воробьевы горы”. К восьми утра отставные рубежники уже пребывали в исправленном состоянии разума. Еще двое их коллег зычно радовали просыпающийся народ в вагоне метро.

Давно известно: двадцать восьмого мая каждого года границы наши пролегают в основном по центральным паркам крупных городов. Сухопутные на аллеях, водные в фонтанах. Зато ни в электричке до Серпухова, ни в самом Серпухове, ни в последующей Тарусе людей с явными признаками пограничных войск мы не встретили.

А ведь когда-то там, чуть южнее Москвы, пролегала малопонятная и переменчивая сетка линий, разделявших государства. И не всегда те границы определяли собственно российскую территорию. Там соприкасались дальними провинциями, например, Великое Княжество Литовское и Большая Орда. Страны эти переехали в учебники, и самая местность уже много раз изменилась, а города остались. Так тоже бывает.

Вообще здесь, на небольшом участке суши, растянувшемся на триста километров вдоль верхнего течения Оки, долго-долго почти ничего не происходило. Нет, люди жили здесь всегда — насколько применим столь неопределенный термин к человеческой истории, но упоминания в летописях эта местность заслуживала редко. Потом вдруг стало происходить разом и очень многое. И происходило три века подряд: десять поколений беспокойной жизни, немало. А потом опять унялось. Точнее, снова всякое бывало, но уже вместе со страной. С той страной, чьей столицей оказалась Москва.

Законы истории — категория объективная, и в северо-восточном углу Европы должно, наверное, было получиться большое национальное государство, однако центр его мог оказаться в любом из двух с небольшим сотен удельных княжеств, то вместе, то поврозь, а то попеременно располагавшихся на этой территории. Действительно: торговые пути пролегали более-менее одинаково, реки были почти везде, этнические различия, по крайней мере к середине монгольского владычества, стерлись. Кому-то повезло, кому-то не очень. Хотя, конечно, не только в удаче дело. Порой факторы успеха имеют едва ли не мистический характер. Мы относительно неплохо знаем, почему не сделались столицами Тверь или Рязань, проигравшие в дипломатической и военной борьбе, но к маленьким ныне городкам Калужской, Тульской, Орловской и Брянской областей можно лишь применить стандартную фразу: “В прошлом у них было великое будущее”.

Одоев, Белев, Алексин, Карачев, Мещовск… Города эти, утратив боевое, а чаще — так и прочее значение, живы. В XIV веке любой из них мог стать будущей столицей складывающегося государства. Не повезло? А вдруг да напротив — в этом и счастье...

История, впрочем, кончается не завтра, и города эти — бывшие центры Верхнеокских (они же Верховские) княжеств — в большинстве случаев живы и уже поэтому интересны. Однако найти в Интернете и библиотеках информацию о современной жизни сих мест не так просто: история — пожалуйста, сколько угодно, а нынешнее время отражается лишь в кратких сводках хроники, порой криминальной.

Умными людьми сказано: лучший способ узнать — это посмотреть самому. Тем более, по нынешнему развитию транспорта верховские города стали совсем уж недальними. Ездил обычно по выходным. Хотел получить панорамный снимок с выдержкой в одно лето.

Начать решил с Тарусы, ближайшей к Москве столицы минувших княжеств. Впрочем, это теперь она ближайшая, а когда все начиналось, была, напротив, самой отдаленной. Отдаленной от столичного Чернигова, затмившего к середине XVII века славу Киева. Князь Михаил, отбывая после монгольского погрома в Орду за смертью и святостью, поделил Черниговщину на уделы, отдав Тарусу, лежавшую на малолюдной северной окраине, младшему сыну Юрию. Тогда, в 1246 году, Москва была “запольным хутором”, чуть же отличаясь от ближних деревень. Это потом, через полвека, прихватив Коломну, Переславль и Можайск, москвичи начнут выстраивать линию обороны от южных друзей, возведя, к примеру, Серпухов. Теперь в этом крупном довольно райцентре Московской области расположена ближайшая к Тарусе железнодорожная станция. Есть, правда, еще в Алексине, но оттуда до Тарусы не доберешься — пассажирское сообщение по Оке, кроме круизных маршрутов, пребывает в агональном состоянии.

Часы на вокзале города Серпухов показывают время, отстающее от московского на шестнадцать минут. И весь город такой — чуть притормозивший. Нет-нет, присутствует, например, обязательный торговый центр, покрытый ледком чуть желтоватых, похожих на пластмассу плиток, но нечто совершенно нестоличное выдает себя сразу. Может быть, радио. Громко работает, на всю большую площадь. Старые динамики, те самые черные тарелки из фильмов о медленной жизни, так бы не смогли, а новые, модные, квадратные и почти незаметные, справляются. Музыка, перебиваемая рекламой. Запомнился слоган компании “Обжирафик”: “Кто жует, тот растет”. Вроде бы это называется креативом. Чуть позже мы видели грузовичок с самим обжирафиком и такой вот жизнеутверждающей надписью. Бывает.

За час, проведенный в ожидании автобуса, радио слегка поднадоело. Полвека назад в книге “Владимирские проселки” Владимир Солоухин писал о таком вот незаказанном аудиосервисе на площади города Юрьев-Польский. И тогда это уже воспринималось чудовищным анахронизмом. Нет, реклама фирмы “Обжирафик”, наверное, много интереснее “Пионерской зорьки”, но завидовать тем, кто работает поблизости от серпуховского вокзала, наслаждаясь беспрерывным непокоем из качественных динамиков, не приходится.

— Кто по городу дальше едет, с тех еще по семь рублей! Вы по городу дальше едете? С вас еще семь рублей!

— Ладно, только вы скажите, когда автостанция будет?

— Так мы ее проехали! Вы чего молчали? Вам куда надо?

— На автостанцию.

— Так мы ж ее проехали, а вы молчали.

Разговор с кондукторшей, грозивший переходом в бесконечный цикл, был прекращен волевым решением с уплатой требуемых сумм. Выйдя на улице Шмидта, неподалеку от восстанавливаемого санатория, в Тарусу мы немедленно влюбились. Мы — это я и Люба, жена. Некоторые из бывших Верховских городов мы разглядывали вместе.

Я стараюсь относиться к населенным пунктам филологически. Ну, записные филологи так читают стихи: в любом тексте можно найти интересное, но восприятие должно быть отстраненным. Иногда получается, чаще нет. Личное начало побеждает. У знакомых филологов, впрочем, тоже.

Первое впечатление часто оказывается неожиданно правильным, а тут впечатлений этих одновременно случилось целых три: чистота, сирень и липы. Вообще, литераторы, писавшие о Тарусе (было их много, и отчего-то почти все — хорошие), чаще упоминали о яблонях, но те, очевидно, к завершению мая уже успокаиваются. Зато цветение сирени пребывало в самом разгаре. Вообще, название цвета “сиреневый” тут кажется оксюмороном. Белая сирень — это отдельно, но и оттенков той самой сиреневой сирени — далеко за два десятка. Аромат, конечно. Скоро его перебьет запах лип — большущих, в полтора обхвата. В Тарусе вообще вся живность, и растительная, и подвижная, отличается серьезными размерами. Огромные разноцветные коты непонятно каким образом протискиваются под ворота, курицы обильны и черны, а собаку, спешившую по Дачной улице за мотоциклом, было чуть жалко. Очень уж криво и трогательно отталкивалась животина непривычными к бегу лапами. Полезная, конечно, тренировка, так ведь дома ж наверняка хозяин компенсирует ей затраченные калории с добавкой. Да чего там собаки. Даже рыжая полевка, подъедавшая прошлогодние желуди, оказалась куда крупнее среднемышиных величин. И лягушек таких здоровенных мы тоже не видели никогда. Их звучание, хоть и не прекращалось почти все время нашего пребывания в Тарусе, было куда более приятным и осмысленным по сравнению с серпуховским радио.

Единственной мелкой живностью, обнаруженной, изловленной и отпущенной на берегу Оки, стал ужонок. Новенький совсем: на фотографии видно — короче одуванчикового листа. Сперва, пока он прятался в траве, я принял его за ящерку. Возможно, предкам этого змееныша поклонялся первый из литовских обладателей Тарусы князь Витовт, пока был язычником. Православным он тоже был. И католиком. Целых два раза. Жизнь этот правитель прожил бурную, долгую и заслуживающую не краткого упоминания здесь, но многотомной книги. Вспомнил же я о нем через довольно извилистый путь ассоциаций, исходной точкой которых стала необычная по нашим меркам чистота и ухоженность Тарусы. Белорусские друзья любят объяснять относительную благоустроенность их городов длительной принадлежностью к Великому Княжеству Литовскому, а через него — к Европе.

Таруса тут, однако, ни при чем. Литовцам город принадлежал сравнительно недолго, в сумме едва ли более полувека. А после этого переменилось все, и много раз. В начале двадцатого столетия репутация Тарусы была совсем иной. Алексей Николаевич Толстой, тогда еще не ярко-красный, но вполне заурядный граф, описывая в 1916 году свои впечатления, жизнерадостно упомянул американского гостя, утонувшего в луже посреди города. Впрочем, современный прозаик Сергей Михеенков, советуя не верить циничному литератору, называет того заезжим вралем.

Так или иначе, но еще лет пять — семь назад особой чистотой Таруса не блистала. А теперь контраст с тем же Серпуховом приличный, хоть и относится сосед к Московской области.

Тротуары центральных улиц сплошь выложены качественной плиткой. Кажется, здесь, в отличие от столицы, плитка не имеет политической подоплеки. Лежит себе, делая ходьбу по интересному рельефу города Тарусы чуть более удобной. Однако плитка эта, собранная в помощь пешеходу, вдруг может завести не туда. Проблема здесь такая: Таруса уже два с половиною века, после грандиозного пожара, выстроена по единому генеральному плану. Улицы проложены в двух направлениях: строго параллельно Оке, либо столь же строго перпендикулярно. Отмечен даже некоторый фанатизм благоустроения: например, проспект Пушкина, начинаясь довольно широкой магистралью, для чего-то ныряет в один из рогов оврага Пастерка, а затем продолжается уже вполне патриархальной улочкой, сохраняя, тем не менее, прежнее название. Так вот: плиткой, естественно, покрыты основные маршруты. Улица уходит прямо, в траву и заросли, а гладкий тротуар ехидно поворачивает. Тут приезжий человек больше начинает доверять ногам, чем голове, ориентируясь не по номерам домов и названиям улиц, а куда хорошая дорожка ведет.

Впрочем, так или иначе, вы, скорее всего, окажетесь в центре Тарусы. На Соборной площади имени В.И. Ленина. Да-да, именно так она называется. Собор издалека видно, а Ильич стыдливо спрятан между туй, также необыкновенно больших. Гуманно, кстати, с ним поступили. Вот в удмуртском городе Воткинске ныне заканчивают реставрацию храма, бывшего при коммунистах Домом культуры и сильно ими располовиненного. Там Ленина не тронули. Теперь его фигурка рядом с церковью кажется маленькой-маленькой. И шкодливой. Мне это симпатично, а за других не скажу.

Жителей Тарусы хитрые маршруты с толку не сбивают. Продавщица книг и сувениров так объяснила нам дорогу к гостинице:

— Двести метров строго на восток и никуда не сворачивайте!

В путеводителях по городу направления указаны так же: “на юг”, “к западу”. Все-таки есть смысл в застройке городов по регулярному плану.

Дабы последующий рассказ о Тарусе не был похож на густую и сладкую патоку, сообщу о менее симпатичных явлениях и личностях, встреченных тут.

Прежде всего, глаз отмечает запредельное для столь малого города количество бомжей. Не местных любителей хорошо и долго выпить — такая публика для путешествующего человека при грамотном подходе сугубо полезна, — но именно классических бродяг с дубленой от круглогодичного пребывания на свежем воздухе кожей лица и интересами, сведенными к “уважаемый, дай на хлеб”. Я сперва подумал опять-таки про наследие предыдущего режима, любившего выселять деклассантов за сто первый километр, но потом вспомнил заметку из Калужского выпуска “Комсомольской правды” годичной давности. Там корреспондент сообщал об единственном в Тарусе бродяге, обитающем в фонтане и лично изгоняемом оттуда по утрам начальником местной милиции.

За год многое переменилось. Фонтан вполне работает, чуть успокаивая жар от накаленной солнцем площади, а бомжи отступили в шалаши на берегу Оки. И стало их много больше, нежели один. Очевидно, в этой среде новости тоже распространяются быстро. Почет все ж: начальник милиции интересуется. Туристы, опять-таки. Честно говоря, бродяги ведут себя более-менее адекватно, ограничиваясь редкими обходами приезжих возле памятника Марине Цветаевой или около собора, но чудный воздух Тарусы от них страдает. Для маленького города организовать ночлежку или приют, где б этот контингент мог привести себя в относительный порядок, задача не совсем простая, однако, видимо, рано или поздно придется.

Более утопичной кажется идея привлечения этих романтиков к полезным делам. Подсобные работы по укладке той же плитки могли б выполнять. Или деревья подрезать. Так не захотят ведь. А принудительный труд у нас, к счастью, запрещен. Поэтому на низовых должностях в городском коммунальном хозяйстве работают таджики. Это везде так. На сторонний взгляд, особой национальной озабоченности незаметно. Разве только в здании бывшей детской больницы на улице Карла Либкнехта увидел надпись: “Россия — не Таджикистан”. Возразить трудно. Мысль, кажется, верная, изложена нейтрально, однако конфликты такого рода вспыхивают мгновенно и вроде бы на ровном месте. А звоночек-то звенит, получается, хоть и негромко пока.

Здание с национально ориентированным граффити, кстати, я сначала принял за несостоявшийся вокзал. Железной дороги в Тарусе, напомню, нет и не было, а вокзал построить успели. Только возведен он совсем в другом месте, на улице Ленина, называвшейся некогда Старой Калужской дорогой и вошедшей под этим именем в народные песни про чадолюбивого разбойника с сорок девятой версты и в стихи Цветаевой. Вокзал на вокзал совсем не похож, даже на потенциальный, и расположена в нем налоговая инспекция. А в том похожем на вокзал здании, кажется, ничего не расположено. Больница переехала в новые корпуса поблизости, и это, опять-таки, хорошо и правильно, но брошенные дома закономерно навевают грусть. Тем более такие вот интересные дома.

Мало впечатлил краеведческий музей. Конечно, его сугубо литературная часть хороша, однако история Тарусы хоть и ассоциируется в первую очередь с именами обитавших тут в завершившийся недавно век литераторов, но уходит-то в куда более глубокую древность. Справедливости ради отмечу: музей тут не самостоятельный, а филиал Калужского краеведческого. Впрочем, справедливость ли это? Кажется, город заслуживает большего.

А в Дом-музей Цветаевой я просто не пошел. Покрытое олифой оттенка, подходящего скорее для окраски пола в сельской школе, здание это отталкивало не хуже магического щита. Вроде умом понимал: приехал в Тарусу, надо бы побывать, но — никак.

Из совсем уж малозначительных недостатков отметил бы невозможность снять жилье на сутки-двое. Но это придирки, к Тарусе, в сущности, отношения не имеющие. У нас существует довольно четкая закономерность: в городах с населением от ста тысяч человек на железнодорожном или автовокзале вас будет ждать объявление о сдаче квартир на час-сутки-неделю-месяц-вечность, а в более мелких сроки сдвигаются именно в сторону вечности. Таруса маленькая, и квартиры тут сдают в основном на все лето.

Впрочем, имея скромные, в сущности, средства, на улице вы не останетесь. И с голоду тоже не захвораете. Для туристов условия тут созданы: все-таки сказываются десятилетия любви столичной интеллигенции к городу. Так, к слову, стало относительно недавно. Писатель Алексей Свирский, немало побродивший по России и осевший в Тарусе к, скажем мягко, зрелому возрасту, цитировал в своем очерке мнение тогдашних обывателей:

— Ради Бога, ничего не пишите о Тарусе, — просили меня случайно попавшие сюда люди и обосновавшиеся интеллигенты.

— Почему? — спрашивал я в изумлении.

— Помилуйте, узнают москвичи, петроградцы, понаедут, понастроят и запакостят…

Вот так. Оказывается, обидный глагол придуман вовсе не столичными жителями в отношении лимиты. Впрочем, “запакостили” не сильно. Скорее наоборот. Город чище среднемосковского уровня, хотя машин с номерами регионов 77, 50 и 90 даже чуть больше, нежели калужских. Таруса пока не устает, многих привечая.

Мы остановились в гостинице, незамысловато названной “Таруса”. Центр, пешком от автовокзала минут десять — это совсем лирической ходьбою. Здание новое, построенное, кажется, пять лет назад. Для малопритязательного туриста, помнящего еще советскую “роскошь”, — почти мечта. Аккуратная отделка, новенькие кровати, туалетные столики со стильными зеркалами, душевые кабины. Телевизор, увы, присутствует, но так, видимо, нужно. А вот письменных столов нет. Ими, кажется, пренебрегают во всех новых гостиницах. Ну, с ноутбуком, видимо, и в кресле рай. Цена божеская: по 1200 рублей с человека. В будни скидка. Однако память подсказывает: а в Беларуси, в Витебске-то, — втрое дешевле, плюс холодильник в номере. Ладно. У них своя страна, у нас — своя.

Пообедать (а также позавтракать, поужинать и пополдневничать) в Тарусе легко и необременительно для кошелька. Благо традиции в этом смысле здесь давние. Перестав уже к окончанию Смутного времени играть роль оборонительного пункта, город сделался большим постоялым двором. Всю зиму по Оке шел санный путь из бассейна Волги на запад, и купцы с удовольствием останавливались в тихом местечке.

Однако Таруса не превратилась лишь в остановочный пункт и место отдыха. Здесь для пояснения можно вспомнить два более популярных туристических центра — Углич и Суздаль. Второй из них едва не с основания своего был рассчитан на привлечение сперва паломников, затем туристов, а потом — тех и других вперемешку. Углич же, сохраняя худо-бедно памятники старины, всегда оставался промышленным городом. Оттого в Суздале обед встанет вам едва ли не дороже, нежели в центре Москвы, а в угличских столовых цены и по сей день копеечные. В Тарусе — тоже. В буквальном смысле: рассчитанные до копеечки. Столовая “Ока”, например, предлагает порцию рыбы под маринадом за двадцать восемь рублей одиннадцать копеек. Трогательно это.

Названия блюд — отдельная радость. “Салат мясной с мясом”. Или пирожное “Сигмент”. И без ошибки название это возбуждает скорее любопытство, нежели аппетит, а уж с учетом орфографии… Впрочем, придираться не будем. Все качественное, свеженькое, и нравы патриархальны:

— Я кассу уже сняла, вы на кухне прямо рассчитайтесь, ладно?

На кухне и того лучше:

— У вас такие сырники вкусные. По тринадцать пятьдесят, да?

Даю три десятки:

— Ой, а у нас сдачи нет. Давайте я вам три вместо двух положу?

Отказываться ведь не станешь.

От княжеских времен в Тарусе не осталось почти ничего. А честно говоря — так совсем ничего. Город мало пробыл столицей относительно крупного образования. Удел начал дробиться уже при ближних потомках Юрия Михайловича Тарусского. Из соседних городков вышли знаменитые фамилии Оболенских, Барятинских, Мезецких, однако это уже не было историей собственно Тарусы.

Крепость тут стояла даже по тем временам слабогрудая: стены в виде земляных валов, облицованных деревом. Уже к шестнадцатому веку сооружение безобразно обветшало, а потом и вовсе сгорело. Восстанавливать не стали. Впрочем, остатки валов еще заметны по местным огородам, особенно когда огороды эти пустуют – в марте-апреле, например, а потом уже к ноябрю. И всякие железячки местные жители время от времени находят, в музей несут. Sic transit.

Но про крепость-то хотя бы известно ее местонахождение. Конечно же, ее возвели там, где устье речки Тарусы и Ока образуют защитный угол. А вот о резиденции князя до сих пор спорят. Большинство краеведов назначают ей быть возле нынешнего кладбища, чуть ближе к центру города. Там еще дуб растет огромный, старый. Соблазнительно придумать легенду о правителе, его посадившем. Увы. Дерево, хоть и древнее, но не семисотлетнее точно. Жаль.

А кладбище красивое. Там Паустовский, к примеру, похоронен и другие хорошие и знаменитые люди.

Пожары обижали Тарусу еще много раз. Самый жуткий случился при Екатерине, в 1779 году. Тогда от всего города осталась едва пара десятков домов. Тут и был принят регулярный план, определяющий облик поселения до сих пор. И строения стали делать каменными, особенно церкви. Первым возвели собор Петра и Павла. Построили его быстро, а достраивали-перестраивали-ломали долго и много раз. В тридцатые, учиняя вместо храма клуб, купола сбросили наземь. Долго, говорят, сокрушали. Потом, решив учинить художественную галерею, клубу сделали пристрой. Картины там висят интересные, а сам пристрой нелеп. Особенно дивно он смотрится теперь, когда храм вернули церкви. Похоже на каравай с припеком. И два входа рядом — в галерею и собор. С другой стороны, пристрой этот сам уже по себе памятник.

Другому храму, в честь Воскресения Христова, с аутентичностью облика повезло еще меньше. Нет, восстановили его по фотографиям, сделанным перед конфискацией, но к тому времени стоял он на высоком берегу Оки уже лет триста и вид свой крепко поменял. Сейчас двухшатровый храм украшают разом купола московского вида в форме луковок, новгородский “шлем”, а колокольня вообще похожа на ратушу небольшого европейского городка. Оригинальный, словом, вид.

Неистребимое желание потратить деньги, хотя бы и предпоследние, очевидно, относится к родовым признакам путешествующих. Для этого и нужны сувениры. С ними в Тарусе ситуация странноватая. Вроде бы выбор есть: на одной только центральной площади — три магазина с товаром сомнительной полезности. С другой стороны, керамические поделки, выдаваемые за народный промысел, напомнили такие же штуковины из города Кунгур Пермского края. Секрет тут простой. В Тарусе был давно организован и посейчас действует завод НИИ художественных промыслов. Разработанные там модели выпускаются самыми разными предприятиями. А в Кунгуре, наоборот, художественное училище. Про общагу этого заведения у Башлачева песня есть, одна из первых. Многие выпускники училища работают, например, в Тарусе. Получается взаимопроникновение и ширпотреб.

Тут вновь вспомнились “Владимирские проселки” Солоухина. Ему самые разные мастера жаловались, требуя передать их из подчинения промкооперации в Министерство культуры. Хотели, так сказать, искусством заниматься вместо штамповки. Промкооперации вроде бы они теперь не подчинены, минкульту до них дела тоже нет, а штамповка остается штамповкой. Рынок требует, например, горшков для жаркого в виде перекормленных свинок — пожалуйста. Пивные кружки с дамскими бюстами опять же.

В музее на выставке сотрудники завода при НИИ показывали нам совершенно другие работы — декадентские чуть-чуть, хрупкие. И кукол с бездной индивидуальности в глазах. Но это все — для души. Денег таким не заработаешь, к сожалению. У нас действительно интересные корневые ремесла или прозябают “для себя”, или переводятся в интуристовский масштаб, делаясь китчем. Примеров тому множество: хохлома, гжель, ростовская финифть…

Порадовал книжный магазин, спрятанный за керамическим. Очень разумное сочетание книг “для всех” и литературы, скажем так, с изысками.

Попытавшись рассказать о природе, Тарусу окружающей, волей или неволей попадаешь в идиотское положение. Соревнование с Паустовским тут будет похоже на игру дворовой команды против сборной Аргентины. Причем на ее, аргентинском, поле. Пожалуй, не рискну. Скажу только: природа здесь начинается ровно в одном шаге от асфальта. Буквально вот тут, за пансионатом “Якорь”, все расцветает и начинает звучать. Впрочем, прежде лягушачьего пения и птичьих разговоров слышится мощный такой голос, усиленный корабельной трансляцией:

— Добрый день, дорогие друзья! Мы рады приветствовать вас на борту нашего лайнера “Капитан Сильвер”! Сегодня мы совершим чудную прогулку вдоль города-героя Тарусы, по великой русской реке Ока…

И так — покуда судно не скроется за поворотом. Честно говоря, на лайнер посудина мало похожа. И называется не “Капитан…”, но “Матрос Сильвер”. И Ока тут узенькая совсем. Ну, так и Таруса — не герой, а просто себе город. Хотя случались в ее истории славные победы: в 1571 году местные жители долго удерживали здесь орду Саид-Гирея, давая Москве возможность собрать войско. И последняя война город не обошла, конечно, но вообще к боевым подвигам это место мало располагает. Слишком хорошо вокруг. Работать — да, можно. Таруса и работает.

Кроме туристической инфраструктуры и помянутого уже экспериментального завода художественных промыслов, тут есть КБ космической промышленности. Научные традиции тут давние, и первую телефонную линию России построили в Тарусе... И предприятия попроще есть. Сварщикам обещают по 20 тысяч рублей, операторам станков с ЧПУ — по 25. А правда это или нет, только тарусяне знают.

При наличии некоторого количества рабочих мест удивляют размеры тутошнего центра занятости. Он расположен рядом с гостиницей “Таруса” и размером сходен с нею же: два с половиной этажа. Предлагают, например, трудиться в Калуге на сборочном производстве “Фольксвагена”. Те же двадцать тысяч, но восемь из них вычитают за “социальную гостиницу”. За общагу то есть. И так-то — грабеж...

Впрочем, эффективность работы разных контор пусть оценивает местная администрация. А мы гуляем. Кукушки уже накуковали нам лета Мафусаиловы, чимчики всякие поют, трава к концу мая возле реки высоченная. Неожиданно в траве этой срабатывает электрошокер. И сразу второй рядышком. Только через секунду соображаешь: коростели. Это ж надо так к большому городу привыкнуть — птиц спутать с оружием. Хотя звук да, с шокером схож один в один. Каждый из коростелей трещал на пространстве не более полутора квадратных метров, а найти их мы не смогли, даже утоптав всю траву. Птицы издевались, не прекращая тарахтеть. Их мир — пусть делают что хотят. Но интересно было б глянуть, конечно, на их красноватые бока.

Вверх по течению от центра города, под Вознесенской церковью, легко найти камень с надписью: “Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева”. Деликатная, между прочим, формулировка. Написали бы “хотела быть похороненной” — получилась бы очередная городская легенда. А лежать там, в тенечке, на самом деле хорошо. На покрывале, к примеру. Впрочем, это упражнение в ерничестве, конечно. Марина Ивановна писала: “Я хотела бы лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в тех местах земляника. Но, если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов... поставили с тарусской каменоломни камень”.

Легенды о прошлых обитателях Тарусы вполне существуют. Вот, скажем, на том самом кладбище, по счастью, нетронутом, есть могила — не кенотаф, а настоящая — художника Борисова-Мусатова. На камне — изваяние спящего мальчика. Вот и ходит местная придумка, будто художник утонул, спасая малыша. Ничего такого, понятно, не было, но умер он действительно на Оке. Поплыл кататься на лодке — и все. Инфаркт, наверное. Хотя — попробуй установи за давностию лет.

А Марине Цветаевой молва приписывает изобретение имени для действительно красивого оврага: Долина Грез. Правильно: не название же района Салотопка ей придумывать…

Уже спускаясь от церкви Рождества Христова к автостанции, набрели на родник с часовней. В честь кого освящен, так и не поняли. На плане города написано, будто Боголюбской иконе Божией Матери, а местные говорили про Ксению Тарусскую. Ксения, хоть и местночтимая святая, была женою Михаила Тверского, яростного противника Москвы. Странно история переплетается.

Вода в роднике — так себе. Похожа на многие источники Уральских гор, например. Видимо, где-то близко к поверхности расположена жила известняка. Свежую, ледяную, эту воду пить можно, а чуть согревшись, она обретает привкус кирпичной пыли. Мы с собой ее не повезли. Но впечатление от Тарусы осталось светлое: живой город, хороший.