Борис Кутенков

ИД Олега Синицына

В ироническом пространстве

Об уральской поэтической школе — которой невозможно не коснуться, говоря о книгах челябинских авторов — написано и сказано много. Одни утверждают, что ее не существует как таковой, другие — что не следует относить к ней всех подряд стихотворцев, имеющих отношение к Уралу. Ясно одно: классификация здесь возможна не столько по территориальным, сколько по эстетическим признакам — хотя топос, безусловно, оказывает влияние на поэтический почерк. Дмитрий Дзюмин, автор послесловия к книге Елены Оболикшты, вышедшей в ИД Олега Синицына в 2010 году, подчеркивает, что термины “уральская поэтическая школа” и “четвертое поколение уральской поэзии” (оговаривая употребление этого выражения по отношению к автору) “могут использоваться только для обозначения явлений, так или иначе наследующих уральскому андерграунду во главе с Кальпиди, Санниковым, Дрожащих и др. уже каноническими авторами”. Насколько “каноничны” эти поэты и как рассматривать в данном случае понятие “канона” — вопрос отдельный, однако не подлежит сомнению то, что именно черты этой эстетической группировки явлены и различимы. Именно они варьируются в зависимости от определений критиков, подмечающих различные (или рассматривая под разным углом зрения одни и те же) особенности: “подчеркивание своего трагического геополитического положения и культ ранней гибели”*, “культивирование говора, имитирующего досознательный” автоматизм, не прошедший связную обработку” как “имитация спонтанности”* или “синтаксическая деформированность”, “аморфный, завораживающий голос”**. Названные особенности — не раскрывающие, впрочем, в полной мере дефиницию “уральская поэтическая школа”, — позволяют приблизиться к ее пониманию и идентифицировать принадлежность к этой группе. Прибавим к этому эстетическое родство, завязанное на личностном и территориальном сходстве; напевную интонацию, часто бегущую впереди формально-логических связей; преподнесение родного уральского топоса как чего-то иррационального, несущего гибель… За примерами далеко ходить не надо: брутальный голос Александра Петрушкина, стремящегося приблизиться к говорению почти без слов, на одной интонации; женственно-негромкая музыкальность стихов Елены Оболикшты; депрессивный фон поэзии Андрея Санникова…

Мощный толчок пониманию уральской поэзии как поэтического феномена дал своей культуртрегерской деятельностью Виталий Кальпиди. Сейчас поэт продолжает активно заниматься литературными проектами, — под его руководством выходит третий том Антологии современной уральской поэзии. Однако в течение восемнадцати лет существует “Издательский дом Олега Синицына”, который также поддерживает и объединяет вокруг себя уральскую литературу (отнюдь не только поэзию и отнюдь не замкнутую в обозначенных рамках) — своими проектами, сериями, акциями, фестивалями, бытованием литературного клуба. В этом Синицын достиг немалых успехов. Тут, пожалуй, стоит процитировать фрагмент из написанного им предисловия к каталогу Издательского дома: “Именно с начала 90-х годов зародилось некое сообщество единомышленников, которое сейчас называется “Издательским домом Олега Синицына”. Восемнадцать лет его существования можно разделить на два периода: до 2003 года и после. До 2003 года редакционно-издательская группа во главе вашего покорного слуги выпускала книги, коллективные сборники, альманахи, если можно так выразиться, “на стороне”, то есть в разных типографиях, так как собственной полиграфической базы не имела. В большей части выпускались газеты (…). А в данный каталог период до 2003 года вошел только книжными изданиями. С 2003 года редакционно-издательская группа приобрела полиграфическое оборудование и на собственной базе стала выпускать печатную продукцию. Так появился “Издательский дом Олега Синицына””. К 2008 году издательство выдало “на гора” сто пятьдесят книг. “Не всем малым типографиям, к коим мы себя причисляем, по плечу такое количество”, — с гордостью заключает Синицын.

Проведение межрегионального фестиваля литературных объединений “Глубина” (в 2007 и 2008 годах) внесло дополнения в эстетическую направленность издательства. По результатам фестиваля 2007 года первое место занял Александр Петрушкин, второе — Сергей Ивкин, а третье — Янис Грантс (все трое — авторы “Знамени”). Надо сказать, что “Глубина” позволила увидеть еще и множество разных других молодых поэтов и литературных объединений: в ходе фестиваля были сформированы лонг-лист и шорт-лист, и все вошедшие в оба списка были напечатаны в коллективном сборнике “Глубина” (таких сборников соответственно уже два). Некоторые из авторов, вошедших в коллективные сборники, выпустили свои книги в издательстве.

Издательство тесно связано с литературным клубом “Подводная лодка”, которым руководит Синицын (в связи с этим клубом уместно упомянуть поэтов, известных в московском литературном сообществе, — Андрея Черкасова и победителя премии “Литературрентген-2009” Александра Маниченко, попавшего в шорт-лист фестиваля “Глубина”). Члены клуба сейчас рассеяны по всей стране, кто-то из них регулярно печатается в “толстых” литературных журналах, но книги часто издают по-прежнему в “Издательском доме Олега Синицына”.

В издательстве выходят три серии: прозаическая, поэтическая и критическая. Серия “333” — проза разных жанров уральских и не только авторов. В серии “Неопознанная земля” вышли сборники стихотворений А. Петрушкина, Н. Деревягиной, Я. Грантса, О. Мехоношиной, С. Арешина и других молодых, но имеющих резонанс в уральском литературном сообществе поэтов. В серии “Эхолот” публикуются сборники критиков.

Остановлюсь на трех книгах, вышедших в издательстве в 2011 году.

Андрей Подушкин как поэт сформировался в Челябинске, где в 90-х создал поэтическое объединение “Среда”. Переехав в Ногинск в конце 90-х, поэт организовал литобъединение “Третий путь” (о коллективном сборнике этого творческого сообщества речь впереди). Представителем уральской поэтической школы Подушкина вряд ли можно назвать, если исходить из ее черт, обозначенных выше. Что в его стихах действительно “уральского” — это поэтическое мироощущение: гибельное, иррациональное. Экзистенциальный ужас, совмещенный с легкой иронической интонацией и фольклорными чертами, создает трагикомический эффект. Аннотация к книге гласит: “Еще одна яркая и убедительная “виктория” автора над гнетущими, всепожирающими, безупречно мрачными силами, гнусно и бесповоротно царящими “в некотором бытовом пространстве””. Узнаем мы и то, что книга “посвящается всем, кто родился в январе, феврале, марте … (перечислены все месяцы года. — Б.К.), а потом уже — всем остальным”. Игровой тон, таким образом, задан сразу: кажется, что от книги ничего серьезного ожидать не приходится, но это впечатление обманчиво.

Стихи Андрея Подушкина используют все фольклорные формы: анекдот, народное сказание и даже “солдатскую песню”. Само название книги отсылает к известному сказочному зачину. Стихотворение, открывающее сборник, — типичная частушка:

Однако большинство стихов в книге ближе к наивному искусству, чем к фольклору, поскольку только копируют и обыгрывают устоявшиеся фольклорные формы.

В стихах Андрея Подушкина есть литературная поза — в них говорится от имени “дурачка”, “юродивого”. Иронический контекст стихотворений восходит к Игорю Иртеньеву, еще одна перекличка — со стихами Евгения Лесина, которому в книге есть посвящение, — впрочем, у Лесина больше приближенности к быту и фиксации бытовых деталей. Есть интонационные переклички с Всеволодом Емелиным, но, в отличие от емелинских, стихи Подушкина аполитичны.

Наивность поэзии Подушкина, как и любого ирониста, — внешняя, поскольку ирония часто становится средством скрыть тяжесть и горечь. В легких виршах, исполненных “на раз — два”, основополагающим становится мотив потери. Повторяющийся мотив не может быть случайным — и внимательному читателю, разглядевшему эту неслучайность, становится жутковато.

Эмоциональные восклицания в концовках стихотворений словно заглушают авторский голос чужим. Подушкина иногда неловко цитировать — так, не всегда уместны в “хорошем обществе” народные частушки, изобилующие ненормативной лексикой.

Доверие к автору возникает, когда сквозь сказочно-иронический фон пробивается чистый и подлинный голос:

Установка на произнесение вслух роднит стихи Андрея Подушкина и с представителями уральской школы. Но если Петрушкин, Оболикшта и Санников апеллируют к эстетически подкованному читателю, то стихи Подушкина на ура примет широкая аудитория. Стихи эти и вправду гораздо симпатичнее филологической гладкописи и герметизма. Однако мне при столковении с подобными авторами вспоминается однажды услышанное признание: “Сходила я на два вечера Иртеньева — а на третий не пошла… Не захотела”. Поэт еще достаточно молод, и интереснее всего в его случае — вектор развития.

Название сборника литературной студии, ведомой Андреем Подушкиным, “Третий путь”, интригует: за ним не сразу опознается лозунг юного Володи Ульянова “Мы пойдем другим путем!”. Установка на внятное и жизнеподобное, часто декларативное высказывание, а также постоянный мотив потери, который в стихах самого Подушкина фольклоризирован, скрыт за скоморошьим весельем и сказочными сюжетами — придает “Третьему пути” цельность эстетического замысла и отличает его в лучшую сторону от самодеятельных сборников других литобъединений.

Предисловием к сборнику служит длинный рассказ о двух мальчиках, друзьях детства Подушкина: одного из них зарезали, куда подевался другой — автор “не ведает”. Так сборник получает социальное звучание. Мотив потери здесь обретает вполне внятное разворачивание, неотделимое как от личностных, так и от социальных обстоятельств: ушли детство и юность, исчезли старые друзья: “в себя стреляли, но чаще мимо./ … начало жизни невыносимо… / не знали правды и были строги. / ругали многих, но чаще бога” (Евгений Мартынов).

Однако установка на прямое высказывание и мотив потери, кочующий из стихотворения в стихотворение, постепенно начинает отдавать тривиальностью, и хуже того — смазыванием индивидуальных обликов. Легкое отношение к жизни, присущее большинству участников сборника, выражают слова одного из них “Но жизнь во благо. Да, во благо, / Когда ты с нею не всерьез” (Николай Кузьмин). В житейском смысле это высказывание, может быть, и верно. Однако в часто противостоящем ему смысле поэтическом — далеко не всегда. Уровень сборника приходится признать неплохим — но все же весьма средним. Неслучайно, наверное, “Третий путь” открывается лучшим, что в нем есть, — стихами Александра Самойлова, поэта в литературном сообществе довольно известного, публиковавшегося в “Знамени” и “Арионе”. Версификационная безыскусность, иронический фон и скрываемая за ним социальная незащищенность лирического героя роднят стихи Самойлова и с Подушкиным, и с другими коллегами по сборнику. Но ирония тут не затемняет прямого высказывания.

Лейтмотивом сборника стихотворений Александра Самойлова становится жизнь лирического героя в центре большого города. Детали быта мелькают со скоростью клиповых кадров — при этом сюжет часто не получает метафизического разрешения, так и оставаясь на уровне пересказа отдельных коллизий, иногда завершающихся риторическим вопросом.

Движение — часто бездумное, хаотичное — становится для героя главным, от него устаешь, но только в нем возможно спасение от застывания — от смерти. Речь приобретает форму автоматизированного говорения на ходу, актуализируясь в настоящем моменте. Но эмоция, скрытая за торопливым объективированным повествованием, вдруг прорывается, расшатывая выбранную поэтом форму, нарушая заданную мелодику текста — как в стихотворении “Редактор”:

Мотив неудачничества, выраженный в красноречивых деталях (несколько раз упоминается не пригодившийся в жизни диплом о высшем образовании), объединяет разных представителей “маргинального” социального слоя; типизация подчеркивается в названиях стихотворений: “Горожанин”, “Редактор”, “Пэтэушник” — всем “не достичь желаемой вершины”, все живут в ситуации катастрофы, принимаемой как данность.

Отдельное место в сборнике занимает прозаическое повествование “Подлинная история кыштымского карлика”, в котором просматривается аллюзия к рассказу, открывающему книгу Андрея Подушкина. Движение в рассказе Александра Самойлова предстает в метафизическом аспекте, завершаясь тупиковой ситуацией: герой рассказа, мальчик Алеша, выйдя из города, утрачивает всяческие ощущения: “Единственное, что он замечал, так это то, что он день ото дня потел все больше и из-за этого уменьшался в размерах. Потом он перестал замечать и это”.