* * *
Когда солнце, целый день скрытое облаками,
Опускается ниже облачного слоя и освещает его поддон,
Красные новые дома нежно вспыхивают над грязными ларьками,
Краткий миг славы небесной — это именно он,
Это те самые яркие краски, которых хочется в Лондоне, скрытом мглою,
В рваных пушечных тучках битва горы Бадон,
В детстве мамочка говорила: “Вот тебе Англия —
Полный малины алюминиевый бидон”.
И в Парфёново, где подонки целый день сколачивают поддоны,
Тихий спокойный свет озарял будущего счастливое море,
Алый и зелёный шиповник маршировал под окна,
И среди тополей распахивались небесные двери.
Как на картинах какого-нибудь Джона Констебля,
Флитской тюрьмы какой-нибудь красные стены, реющие в вечерних дымах.
Свердловской железной дороги моей вымытая Англия,
В пыльных, убогих, стоящих под радостным пламенеющим небом домах.
Через просветы как бы проглядывает общая основа
И равномерно рассеянная в небесах золотая пыль,
Ах, эти вечера в вагонах, словно в лесу сосновом,
И вот из-за деревьев выходит сосед, и спрашивает, как называется этот мёртвый король?
Эффигия, скажешь, так называется это
Тело каменного английского раскрашенного красивого короля,
Довольное лицо престарелого соседа,
И поезд едет, а вокруг раскинулась тихая вечереющая земля.
* * *
В тридцать лет все мои друзья как хрустальные рюмочки
Прекратили кружение, опасаясь упасть,
И теперь они замерли, cветлые и полупрозрачные,
Ночью только колеблется мокрый свежий лист,
Да луна в моем окне, где Иван, нет Ивана,
Где Марина Сергеевна, её не отыскать,
Только словно бы краешек хрустальный многогранный
Блеснёт как звезда среди листьев и погаснет опять.
Тогда я знаю, у меня всё-таки есть товарищ
В листве, и он шлёт мне далёкий привет,
Мерцающая живая изгородь, с которой ты разговариваешь,
И битое бутылочное стекло под ногами хрустит.
Или ночью стоит в окне рябина и шепчет,
Осыпанная холодной водой, нет-нет, да блеснёт маленький хрусталик,
Что вот начнётся новая жизнь, подсвеченная,
Ночью, в воображаемой Америке, среди непуганых белок.
В этом окне, как в серванте времён унылых,
Всего одна есть мечта, опостылевшая притом,
Ах, старая ты рябина, обрызганная стеклянной пылью,
Но ты ничего не знаешь о будущем ином.
И, как бы лорд Байрон, я пою
Неспящих солнце, нудная звезда,
Твой скорбный луч доносится сюда,
Но не развеет мглу, а только брезжит,
О днях напоминая безмятежных.
Сияет будто солнце прежних дней,
Но мало мне мерцанья тех огней.
Блестит унылый краешек ночной,
Да не согреет, ах, он ледяной!
* * *
Небо как синие деньги,
Вот вам и вся моя получка, сказал Иван, застёгивая штаны,
Чтобы не потревожить висящие надо мною невидимые китайские гонги,
Нужно не чувствовать за собою никакой вины.
В домашнем зеркале отражаются руки сильного человека,
Из разбросанного по полу грязного белья выползает гадюка,
Сегодня я буду юным, свежим и едким,
Как зелёные перышки лука.
Ежедневная молитва перед выходом на улицу,
А дома серые шторы создают уютный полумрак,
Посреди зала, на меня оборотились все лица,
В этих коротких штанах я выглядел как дурак.
И каждый вечер, как Элевсинские мистерии,
Картины кромешного ужаса сменяются сценами радостного блаженства,
Яркий свет из-под дверей бухгалтерии,
И почему-то хочется в стеночку вжаться.
И каждый вечер, как декорации Голливуда,
Сцены радостного блаженства сменяются кромешным кошмаром,
Выйдешь на улицу, а там повсюду фанерные громады,
И маленькая девочка играет на пианино, под светящимся шаром.
Злобно давит педали, тонкие ноги,
Я уеду отсюда по асфальтовой пыльной прямой,
Небо, как синие деньги,
И бултыхается в небе серенький жаворонок немой.
* * *
Корова, вставшая по колено в воду, пошевелилась,
И вдруг вышла на берег возле кустов.
Стало тихо в комнате, и открылось
Время до пятидесятых годов.
Ясные летние дни, отражаясь в белых и зелёных бутылках,
Прошли все до одного над обеденным столом,
И огромное мрачное небо, шевеля волосы на затылках,
Вдруг поднялось, и было слышно, как в доме покатилось стекло.
“Коровы на водопое” с наползающей на них тьмою,
Наползающей на скудный трепещущий картофельный огород,
Люди как бы стоят к наблюдателю спиною,
А перед ними над дамбой стадо иссиня-чёрных фиолетовых мамонтов встаёт.
Мамонты, осыпающиеся холодные атмосферные массы,
Чорная фауна плейстоцена тем временем уже трогала деревья ногою.
Cумрачный хобот приближался по опустевшей дороге к сберкассе,
Скоро он растреплет всё самое дорогое.
Мрачнейшей фиолетовой синей осыпающейся приближение стены,
Деньги летят, по всему небу разбросаны беленькие ассигнации,
Время это видишь только со спины,
Никому никогда не обернуться.
И дальше только вспышками
Ехал мой дед на велосипеде
В сторону тёмной грозы,
Ведь он был электриком, а электричество надо было чинить тут же,
Время было такое.
И пылал телеграфный столб, ударенный молнией,
Озаряя поле проса.
Тюмень
