Марта Антоничева

Денис Осокин. Овсянки

Каждое свое произведение Денис Осокин называет книгой, их во втором сборнике его прозы набралось двадцать семь. Популярность к писателю пришла не после выхода первого сборника прозы в свет, а после киноэкранизации одного из его произведений — “Овсянки”. Было бы странно, если бы эта книга получила другое название.

Осокин — писатель, которого интересует фольклор, верования и представления различных народов о жизни, смерти, продолжении рода, непознаваемом. Он умело сочетает их с собственными фантазиями, причем это выходит у него настолько хорошо, что не возникает желания проверять, где именно он сочиняет истории “реально существовавшего народа”, а где вплетает фольклорные представления, мифы и традиции в художественное повествование. Благодаря такому приему формируется пространство прозы, полное мифов, загадок, истории, такой прием еще называют магическим реализмом.

Уже названиями рассказов, повестей и миниатюр, входящих в книгу, создается впечатление привязанности рассказчика к определенной местности, его заинтересованность в каждой мельчайшей подробности того мира, что его окружает. Проза Осокина одновременно микроскопична, так как касается мельчайших, невидимых человеческому глазу элементов — например, анемонов — эманаций нежности и любви, и макроскопична — пространство Татарстана в его текстах воспринимается не иначе как единое мироздание, существующее по собственным законам, неизменно, в контексте вечности. “Я делаю маленькие книжки о вещах, которые меня особенно интересуют, которые хотелось бы изучить, сделать выводы, а выводы потом хорошо бы опубликовать. Меня интересуют балконы, анемоны, огородные пугала, птицы, керосиновые лампы, карусели, форточки — и многое другое из того, что, по-моему, обладает огромным художественным потенциалом, — пусть незаметное, но важное для жизни”, — подчеркивает Осокин эту особенность собственного мировосприятия. Явления современности практически не проникают в этот неподвижный, застывший мир. Он живет по своим, задолго до появления человека сформированным природным законам.

У Осокина очень мало так называемых “сюжетных рассказов”. Многие из них строятся как стихотворения, их основа — настроение рассказчика, его желание передать ту или иную эмоцию, зафиксировать свое отношение к реальности и саму реальность.

Человек в его прозе равен вещи, а вещь может стать человеком, как, например, в рассказе “Балконы”, “света койку называет светой — а себя койкой” в “Анемонах”, пугала и зеркала живут рядом с людьми и наравне с ними. С одной стороны, это снижение человеческого образа до роли предмета, как в уже упомянутых “Балконах”. С другой — желание одушевить окружающий нас мир, где каждый поступок человека, даже самый незначительный, например, покупка обуви, может приобрести иной, непривычный, магический смысл, если совершает этот поступок старший жрец и читатель смотрит на привычную для себя действительность его глазами (“Новые ботинки”).

Взаимоотношения людей в таком мире максимально упрощаются: секс составляет основу их единения, проявление дружелюбия, один из способов ведения диалога между мужчиной и женщиной. “на проходной комбината — милиционер зоя. нежная — как сестра. проходя я вложил ей мизинец в накрашенный рот. зоя его легонько погрызла — расстегнула замок у себя на брючках, метнула туда палец и достав мазнула мне нос. я кивнул ей — закрыв оба глаза. точно так же кивнула она. все это означало: как дела зоюшка? все хорошо? рад тебе! ты умница! будем жить!.. — здравствуй аист! доброе утро! ты хороший! береги себя!..” (“Овсянки”). И в этом контексте секс оказывается наиболее искренним проявлением человеческого естества, наравне с любовью к земле, привязанностью к ней, или смертью, все перечисленные элементы являются ключевыми категориями фольклорного мировосприятия, на взаимодействии которых строится художественный мир прозы Осокина. Ему чужда пошлость, так как все, что происходит с героями, — суть проявления их природных, исконных свойств, а естества в этом мире не принято стесняться.

Мотивы и образы в книгах Осокина взаимодействуют между собой: вода связана с женскими образами, но одновременно и со смертью, земля — с любовью и продолжением рода, а также с образами пугал, привязанных к земле. Любовь героя к путешествиям и географии в таком контексте воспринимается как гипертрофированное проявление любви к земле: “я столько местностей перецеловал — что мне давно уже некуда складывать удостоверения о почетном гражданстве” (“Скаты”). Безусловно, любовь героя к земле не имеет никакого отношения к деревенской прозе, это онтологическая привязанность к месту, исторической памяти и традициям, утрачиваемым в наше время, мифологизация окружающего пространства, наделение его собственной, художественной красотой.

Главным для героя Осокина является взаимодействие с природой, включение себя в единый контекст ее жизни. “из всего что я могу делать — самое главное и постоянное лишь умение здороваться с реками. и вся надежда моя теперь только на то”, — говорит он в “Утке на барабане”. Он общается с ветром, шепчет магические заклинания, которые сочиняет на разных языках, оставляет природе гостинцы и подарки, пытается включиться в этот бесконечный процесс существования, изменения, роста, за которым ему, к его сожалению, остается преимущественно наблюдать. Он стремится сменить свою незавидную роль и из пассивного наблюдателя стать участником этой жизни, придумывая себе различные ритуалы и правила, как, например, в “Сухой реке”, он напоминает читателю “ритуалы верхнего услона — кто помнит: пальба из помпового ружья ради летней радости “из окна прямо в дверь туалета” — скатывание на велосипеде с вершины горы с голыми дачницами на багажнике — кормление кашей огородного пугала и наречение его александром — ловля ветра пустой бутылкой с анной без трусиков — теплой и родной”.

Привязка к топографии — желание обогатить историю того или иного места своим личным воспоминанием, создать вокруг себя собственную пространственную мифологию, заполненную не только историями о других, незнакомых людях, но и о близких, когда-то любимых. Таким образом, пространство обитания сужается до пространства воспоминаний и приобретает иную плотность.

Книга книг Дениса Осокина имеет и свою определенную визуальную структуру — его тексты подобны стихам и написаны вне зависимости от наличия или отсутствия рифмы в столбик, оставляя читателю широкие поля для заметок. Писатель отказывается от использования прописных букв, возможно, для большей плавности повествования, а возможно, для того, чтобы текст визуально воспринимался на общем фоне листа как однородное повествование, заполняющее страницу. Визуальное восприятие текстов играет немаловажную роль в оценке текстов Осокина, где уживаются картинки, кириллическое транскрибирование слов на разных языках, ритмизованная проза, оформленная как стихи, и собственно стихи. Все эти элементы живо взаимодействуют между собой, и одно совмещается с другим, создавая нечто третье, особый жанр, находящийся на границе между прозой и поэзией.

Упоминание большого количества географических названий, топографических имен и особенностей поведения различных народов сбивает читателя с толку, и на первый взгляд начинает казаться, что во многих произведениях автор лишь воссоздает традиции и мифы тех или иных народов. Тем не менее его проза лишь в некоторой степени основана на фольклорных темах и образах, в остальном она совершенно оригинальна — это современность писателя, поместившего себя в пространство сказания. Здесь нет героев, но есть незавершенное время, бесконечность, где каждый день напоминает предыдущий и изменения не затрагивают никого, кроме людей — они стареют, здесь все неизменно и вечно. Возможно, поэтому в прозе Осокина нет сложных сюжетных конструкций, для него сюжет — лишь повод для разговора о вечном, для попытки на фоне происходящих с человеком мелких, ежедневных изменений заглянуть за изнанку бытия. И даже странные происшествия, которые случаются с героями его миниатюр, воспринимаются вполне естественно в мире, в котором они обитают: “и то что с ней произошло много лет назад — случай хоть и редкий — но не из ряда вон для деревень утонувших в болотах, окруженных такими лесами”. (“Фигуры народа коми”). Ничто не может поколебать сложившийся уклад вещей в этом мире, кажется, будто, исчезни человек — ничего и не изменится, так же будет течь река, так же будут расти деревья. И тот неявный шум вечности, что удается уловить писателю, оказывается в итоге самым значимым, ведь, по его собственным словам, “у меня / в каждой книге / в е т е р / потому что / сушит глаза”. (“Ермица”).

Марта Антоничева