Я из вселенной Гуттенберга

На тридцать лет я дал обет молчанья
Но уж в часах песок перевернулся
Покуда он не сыпется ночами
Из тела хилого, и не переобулся
Я в обувь одноразовой природы
Любезен, не любезен ли народу
Порадую вас плоскими речами

Поскольку в плотской жизни я начальник
В духовной полагается аскеза
Я долго обрезался и обрезал
Почти что всё. Но уцелел случайно

Отросток малый и попал досрочно
В довольно унавоженную почву
Текущей жизни
Ну теперь — до тризны

Это когда? Когда не родились родители?
И чуть пораньше, чем вред приносили вредители?
Домны кипели. Печать на декрете синела.
Доброе дело. Хорошее дело.

Ну и дела. Ну и дел-то потом начудесили.
Позаводили. Открыли. Да с шуткой, да с песнями.
Раскорчевали — да сами себя поимели.
Доброе дело, Багрицкий, хорошее дело.

От винограда отцов оскомой побитые
Бодро шагаем как раз над могильными плитами.
И повторяем — не звонко (не скомкай), не смело:
Доброе дело. Хорошее дело.

Эх, dolce vita. Сладко, Витя? Что ж, Витёк
Смотри: родное пепелище
Отсюда попросту убёг
Любой кто не хотел быть нищим
Рванул отсюда со всех ног

А мы с тобой тут пепел ищем
Ну да вот этот пепел нищих
Вот этот дедов могарыч
Припрятанный на случай “Ч”

Бежали побросав посуду
Брели чрез ветры и простуды
Брели в Москву в Москву в Москву
Как грится разгонять тоску

А разогнали жизнь впустую
Мою мелодию простую
Ты видно Витя не вполне…
Ах бес мне скучно скучно мне!

Мы шли к отеческим гробам
А тут бедлам

Всё было, прямо скажем, честь по чести
Хвалить — хвалю, а вот ругать не буду
Знал: хлеб из теста, для любви невеста
А прочее — каёмочка на блюде

Теперь другое: хлебушек-то горек
Невеста как-то очень повзрослела
А строй имел меня вовсю — такое дело
Да тут у каждого полно таких историй

Я из вселенной Гуттенберга
Где редактировать непросто
Где от восторга и до морга —
Понятный и конечный остров

Где для богов не много места
Где есть законы и причины
Где из муки замесят тесто
И хлебушка поест мужчина

Где если шутят, то смеются
А если страшно, то боятся
Где души, словно струны, рвутся
Где струны рвут, а звуки — длятся
Где только пробило двенадцать
А тыква — вот она на блюдце
Возьми её за рупь за двадцать!
 

У нас по полочкам: вот мир, вот труд, вот май
Мириться, маяться, трудиться — что захочешь
Такая маета приходит к ночи
Такая ломкая — соломкой — ломота
Лежишь и думаешь: не очень всё, не очень

Вот жёны-мироносицы — откуда?
И кто такие? Битая посуда
К чему, когда вокруг лишь мир да мирро?
И почему как май, так и простуда?
Как труд, так лень и на руках по гире?
И так везде, во всём подлунном мире

Мои дети уселись и смотрят парад
Малыши — в радость им погремушки
Я смотрю на детей. Рад я или не рад?
И вообще: пушки или Пушкин?

Только не надо ля-ля и convential wisdom:
Мол, и то, и другое — тем лучше, чем больше
Мы всё в том же трясёмся вагоне хоть Троцкий изгнан,
Сталин в Гори, а Ленин в Польше.

Мы трясёмся в вагоне, раскачивая его.
Танки плавно так катят по Красной.
Что ты любишь на свете больше всего?
Детей и море. Это ясно.

А гусеницей по брусчатке — как гвоздём по стеклу
Здесь тоже нет сомнений
Хоть Троцкий — в мексиканском углу
В Гори Сталин, в Польше Ленин.

Мои дети уселись и смотрят парад.
Дочке новый купили наряд
Не остался и сын без обновки
Хотя он предпочёл бы винтовку
И патрончики или снаряд

Эй вы там на горе! А валите-ка в Гори
Или в Польшу иль в Мексику — мне всё равно
И не будет у нас с малышами ни горя
Ни беды ни войны — разве только в кино

Езжай, мой сын, езжай отсель
На шарике найдёшь теперь
Немало мест, где шаг вперёд

Необязательно пятьсот
Шагов назад, где, говорят,
Не всё всегда наоборот

Где не всегда конвойный взвод
На малых выгонят ребят
Где не всегда затычку в рот
Бывает — правду говорят

Бывает голова вверху
А ниже — ноги
Где в хлеб не сыпали труху
И не смеялись над убогим:
Ха-ха, хе-хе, хи-хи, ху-ху
О боги!

И одна за одной, и один за одним
Беспросветные дни,
Несусветные ночи.
Мы остались одни.
Он один. Мы одни.
Напророчить

Между прочим подобное было легко.
Но не очень
Помогает теперь твой бурбон – молоко
Одиночек.
Как просвет между строчек

Оказалась жизнь коротка.
Хоть вместила
Две эпохи короткая эта строка
Как две даты над скромной могилой.

Хороши или плохи – поди разберись.
Ахи-охи.
Полосатая жизнь и небесная высь.
Две эпохи.

И чего мы галдим?
Видишь, дым
Поднимается в небо.
Так и быль обращается в небыль.
Мы одни.
Он один.

До бога далеко. Начальство близко.
Мосты уже разведены повсюду,
И жёны, утомившись бить посуду,
Сидят устало. Что ещё там в списке?

Совсем немного: пара истин низких
И пара возвышающих обманов.
Ты только дай нам знак: уже не рано.
И мы уходим. Тихо. По-английски.

...А можно я ещё чуть-чуть побуду?

Меняю первородство на чечевичную похлёбку
И бабу, у которой я не первый.
Требования к похлёбке: едкая, к бабе — ёбкая
И желательно не полная стерва
С подлинным верно.

Не знаем мы, что там за горизонтом
На горе зонтик истрепался в клочья
А тут дожди идут с каким-то понтом
(Возможно, что Эвксинским или?..). Впрочем

За пеленою водной тьма густеет
Светила отблистали, отблестели
Не знаем, что там
Не боимся — что там
Шагнуть туда — как сделать шаг к постели

Какие мне куплеты насвистели
Какие мне балеты танцевали
Какие мне минеты предлагали
Не за монету. Так же бескорыстно
Кормили пирогами. Поразмыслим
Об этом: мене, текел — числа, числа —
Покуда ветер не дорос до урагана

...Не знаем мы, что там. Как с колыбели
Так и до самой краешной недели

...А что там? Вероятно, гладь морская,
Какое-то чужое побережье.
Маршрут прочерчен. Может быть, изъезжен.
Но всё равно и глаз, и слух ласкает

Вся эта жизнь, короткая — как прежде
Казалась длинной юному невежде.
Неужто кончится? Берёт тоска и...
Не отпускает
Что там вера, что надежда…