|
Евгений Сабуров
Ранние стихи
От редакции | Евгений Федорович Сабуров — поэт, драматург. Родился в 1946 году в Ялте. Окончил МГУ в 1970-м. Доктор экономических наук. В 1971—1990 занимался научной работой; в 1990—1991 — заместитель министра образования РСФСР. В 1991 — заместитель председателя Совета Министров, министр экономики РСФСР. В 1991—1994 — директор Центра информационных и социальных технологий при Правительстве РФ. В 1994 — премьер правительства Республики Крым. С 1995 — директор Института проблем инвестирования банка “Менатеп”. В 1999 — избран председателем совета директоров Доверительного и инвестиционного банка. Литературные публикации за рубежом — с 70-х, опубликованы четыре книги стихов, ряд пьес и повестей. Е. Сабуров умер в 2009 году. В 2010 году, в № 5 “Знамени” напечатана подборка Сабурова: стихотворения “Три горы огней” и его эссе о поэзии. Публикация ранних стихов Е. Сабурова осуществляется под редактурой его ближайшего друга поэта Михаила Айзенберга. Публикатор — вдова поэта Татьяна Сабурова.
Евгений Сабуров
Ранние стихи
* * *
Какая лёгкость в этом крике!
Туманный кашель, мелкий скрип —
и всё, что кажется великим, —
улыбка на устах у рыб.
Пяток участий торопливых —
я улыбаюсь, руку жму —
и просыпаешься счастливым,
не понимая почему.
В оркестре мертвенные звоны,
троллейбусы и тишина,
а на опушке отдалённой
упругая растёт жена.
О, лес крутой, о, лес начальный!
Полуопавшая листва
не притомит, не опечалит,
а только золотит слова.
Прощай. Я тут по уговору,
а вы: мой брат, моя сестра
с утра на огненную гору
свалили тихо со двора.
1971—1975 гг.
* * *
Не прикасайся —
дым рассеешь,
отчаянье в душе поселишь,
а так —
всё обойдётся, может статься.
Не прикасайся.
Молчание — венок,
отчаянье — колпак.
Здесь твой, а там чужой порог.
С чего, скажи, прийти заботам
грести не ко своим воротам?
Но как стрела запущен впрок,
лети трагической ошибкой,
чтоб в общем немощный и гибкий
ты постепенно изнемог.
И будет так легко, Мария,
как будто свежее письмо
пришло на завтрак вместе с хлебом,
а утро отдаёт зимой,
а Марфа говорит: “умри я —
я стану небом”.
1971—1975 гг.
* * *
Беззубым шамкающим ртом
поэт заводит речь о том,
что вызывает интерес
экономический процесс,
по сути состоящий в том,
что бедность входит в каждый дом
и деньги — чудо из чудес! —
не вызывают интерес,
поскольку отоварить их
трудов не хватит никаких.
1982—1984 гг.
* * *
И зубы заговаривает, и
немножко от болезней лечит
других, и курточку на плечи,
а мы уже давно твои
со всеми потрохами. Мы —
а ты ещё не знаешь сколько
меня — усеем пол осколками,
засеем немотой умы.
Куда взмывают боль и близь,
куда слетают даль и холод?
И Божий мир на верх и низ
какою силою расколот?
1982—1984 гг.
* * *
Умерла бесчисленная жизнь
на зелёных ручках серой лентой.
Жильное безумие зажгись
смутным сном, сыновним аргументом.
Стол печали застели и пей,
пей и пой, ах! пой, себя не помня,
произросший яростно репей
на заброшенной сто лет каменоломне.
То мне чудится, я темнота и ночь,
чей-то сын, а может, чья-то дочь,
то мне снится, будто я один.
Солнце. День. И я ничей не сын.
1982—1984 гг.
* * *
Прищёлкивающая жизнь, жизнь, вылупившаяся из яйца,
жизнь птиц, рассеивающая в воздухе помёт,
закончилась на время. Гололёд.
И холод до весны. На время — без конца.
О, разбуди меня глазами и губами,
испуганная жизнь без языка,
дрожащая за десять вёрст рука.
Мы не встречались — нас столкнули лбами.
1982—1984 гг.
* * *
Быстро написанный крик
на бумаге лежит недвижимо.
Ходит кругом часовщик,
но, крякнув, проносится мимо:
нечего взять,
ни гирьки, ни малой пружинки,
вечные только снимать
фотоснимки.
Хочется, охнув, всплеснуть
да стоять и смотреть,
среди таких же зануд
ожидая отставшую смерть.
1984 г.
* * *
Второстепенный композитор,
усвоивший германских школ
разнообразные уроки,
был здесь воспринят как провизор,
среди весов, мензурок, шкал
умелые несущий руки,
или же как визионер,
какой-то одарённый леший,
продвинутый в своей науке
чуть ли не в запредельный мир,
где он что видит, то и пишет
и нам преподаёт уроки.
И всё вопило и сметалось,
крутилось и куда-то шло,
и даже если получалось,
то было всё-таки смешно.
Когда оркестры заграничные
его тоскливую стряпню
шуруют мило и прилично,
я охаю и водку пью.
Какая-то тайна тоски и снегов,
какая-то очень уж этой страны
не музыка даже,
а рухнувший кров,
в ушах отдающийся скрипом и кашлем
до самых — всю жизнь — последних столбов
до на могиле сосны.
1982—1984 гг.
* * *
Но я лишён
своею волей
той женщины одной-одной.
И я смешон,
и я не спорю,
и всё моё опять со мной.
Но я принадлежу до смерти —
по смерти Богу, — а пока
ей, запечатанной в конверте,
которая как пух легка.
Рука её не размыкает
ни губ моих, ни глаз моих,
и никому не доверяет
своих платочков носовых.
1985—1986 гг.
* * *
А.М.
Вдоль улицы в обносках, воздушный и небритый,
чуть ближе к стенам, чем бы надо, он
в Сибирь заброшенный стихов Наполеон
почти забытый
идёт. Визит он отдаёт Москве,
в которой вёл какие-то бумаги, делал
какие-то заявки, тело
его томится в чёрной синеве
Новосибирска по жёлтому московскому пеналу,
в котором вёлся дневник духа
и сочетались поэма и наука
и запах роз и запахи вокзала.
Так жить с сознаньем правой злости,
а не с женой и не с детьми,
покуда холод ломит кости
и милость глаза не затмит.
Так жить, от зависти бледнея.
Вдоль улицы и на корабль воздушный
Наполеон мышей восходит из-под тучной
земли, в которой части не имеет.
1985—1986 гг.
* * *
Было — не было, случилось и ушло.
Жить не страшно, но уж очень тяжело.
К телефону я прикован, я прикован.
Слева ясное оконное стекло,
а под ним дешёвый подоконник.
Дорогая! Дорогая дорога
так, что мраморная в пятнышках рука
застывает на столе без жизни.
Сверху в окна лезут облака.
Дорога. При нашей дешевизне.
1985—1986 гг.
* * *
Приостановленное лето,
навек полуоткрытый рот,
и соскользнувшая котлета
никак на пол не упадёт.
Не возбраняется в печали
за жизнь накопленное взять
и, рассмотрев его вначале,
потом рассматривать опять.
А люди честно простодушны,
сентиментально далеки
от неподвижной и послушной
твоей безжизненной руки.
За что? — ты спросишь. — Есть за что.
И самому предельно ясно,
что над шуршащей пустотой
всё так отчаянно прекрасно.
1986—1988 гг.
* * *
Мы добиваемся женщин
и строим упрёки,
мы сами чуть-чуть божественны
и одиноки.
Над нами сплошное небо,
внизу — Сиваши.
Если ты где-нибудь не был,
и не спеши.
Уйди в скорлупу отчаянья,
закройся, и город Керчь,
глядишь, и тебя укачает,
глядишь, и берётся беречь.
О, греческой радости память,
Боспор и завод “Залив”,
о, добываемый камень,
как ты неприхотлив!
Мы рады с твоей подачи,
земля под названием Крым,
сопутствовать каждой удаче,
идти в Иерусалим.
Но сами мы — остатки
Афин и потому
так удивительно падки
на всё, что сладко уму.
Я разноцветный построю
Крым и воссоздам
не то что б самую Трою,
но то, что хотелось нам.
1993—1995 гг.
Публикация Т. Сабуровой
|
