…Всё пламенем синим сгорело в огне.
Нет больше страны той, а в этой стране
ты — странник, а я — чужестранка.
Смотрю и не верю: то город чужой,
а если что есть у него за душой,
так прежних обид перебранка!
Шесть букв
…Есть взгляд гордеца, самурая,
лакея, халдея, ханжи.
И если я правильно всё понимаю,
всё в мороке здесь и во лжи.
Есть взгляд скорпиона, шалтая-
болтая, завистника, — соль
здесь в том, если правильно я понимаю:
везде — обречённость и боль.
Посмотрит цыган, не мигая,
жиган подмигнёт ли — видна
одна, если правильно я понимаю,
тревога, погибель одна.
Взглянёт ли красотка немая,
змея ль прошипит из песка, —
в глазах, если правильно я понимаю,
лишь бездна, да зной, да тоска.
И эта равнина сырая,
и эта осенняя твердь
шесть букв, если правильно я понимаю,
развесили в воздухе: смерть.
Все смотрят от края до края
и знаменье видят конца.
Но есть, если правильно я понимаю,
Создателя взгляд и Отца.
И в нём я не та, а иная:
в божественно-хладном огне,
и, если я правильно всё понимаю,
таинственна мысль обо мне.
Но полуслепая, кривая
хрусталик мой линза кривит,
чтоб я, ничего уже не понимая,
шесть букв зазубрила навзрыд…
…В то время, как, взор поднимая,
прекрасен, как юный пиит,
во славе Сиона, Фавора, Синая,
сияя, Архангел стоит.
Маски
Она стоит передо мной, двоясь…
У девочки, смешной и крутолобой,
у ласточки — скажи, какая связь
вот с этою напыщенной особой?
Что общего меж ними — хоть анфас,
хоть в профиль — несличимы эти лица:
в каком из этих злых брезгливый глаз
скрывается, таясь, отроковица?..
И вот умрут они (умрёт она), дымком
затянет прошлое, и крышка гроба треснет,
взойдёт лопух… Так в образе каком,
в каком из образов, скажи, она воскреснет?
Стихопроза
До абсурда довёл Дима Быков
стихопрозу — в сплошную строку
стал записывать, рифм понатыкав,
да в статьях токовать на току.
Журналистики стильной и хлёсткой
очевиден эффект для ума,
но в итоге становится плоской
стихопроза как способ письма…
Я ещё до “лихих девяностых”
своенравный построила стих
на таких буераках, наростах,
на колдобинах, кочках кривых.
Заземлила, как к розе навозу
натаскала, как сквозь решето
прогоняла сквозь русскою прозу
и в своё одевала пальто.
И герои пером очевидца —
разночинцы, и снобы, и сброд —
имена обретали и лица,
крест на шею, окно на восход.
Но тогда же на эту затею
умный критик, провидя разлад,
умоляя вернуться к Орфею,
говорил мне: “К Орфею! Назад!”
Ибо не для копания в яме,
пересудов, расчётов и щей
эта власть, эта связь меж словами,
это преображенье вещей.
