Контузия

— Кружечку мне большую, красавица.

Пыльную от сентября вокзальную площадь украшала вроде бы обычная толстенькая цистерна с надписью “Квас”, только был в ней совсем не квас и пахло окрест тоже не квасом. Очень вкусный стоял запах, радостный такой, нетрезвый и карамельный.

Ранней осенью 1972 года, пока весь мир следил за драмой Мюнхенской Олимпиады, на продуктовой базе города Кунгура образовались залежи конфет-подушечек цвета нежной плесени. Наверное, руководство городского ОРСа долго лишали премий и позорили, прежде чем они додумались исправить свое положение хитрым методом. Начальству в Пермь ушла бумага с просьбою дозволить производство “слабоалкогольного напитка “Радость”. Питие это напоминало обычную брагу, настоянную на тех самых подушечках. Таковой оно и было.

Напиток, дозируемый пухлошеей Машенькой с двумя мужскими перстнями на правой руке, относился к слабоалкогольным лишь поутру. За день, настоявшись, как следует побродив на жаре, крепостью своей и дуриной он вполне догонял плодововыгодные аналоги, а стоил еще дешевле. Знали строители коммунизма экономический закон соотношения цены и качества или чутье пролетарское им чего подсказывало, но бочка выпивалась ежедневно и запасы подушечек быстро таяли. В оконцовке начальнику ОРСа выписали шесть лет общего с конфискацией, а директор пивзавода отделался увольнением и потерей партбилета.

Впрочем, случилось это нескоро еще, по следующей весне и с людьми, нам по сути неинтересными, а пока райским солнечным утром к бочке подошел похмельный, черноволосый, но вполне счастливый человек.

— Кружечку мне большую, говорю. Устала, что ли?

Сутки долгого счастья никак не хотели завершаться. Накануне в девять утра модная люстра, только-только украсившая кабинет старшего инженера городских электросетей, чуть вздрогнула от телефонного звонка. Александр знал, чего ему скажут, но сердце все равно запрыгало танком на ухабах Балтийского полигона. Переждав четыре непривычно краткие трели — звонок был междугородним, — глубоко выдохнув, молодой руководитель поднял трубку:

— Слушаю.

— Сашка! — Непонятно, зачем Елене понадобился телефон: тренированный голос ее, врача-анестезиолога, первого в области доктора по этой хитрой специальности, вполне бы мог покрыть восемьдесят три километра от родильного отделения областной больницы, куда устроили Риту.

— Сашка! Мальчик у вас! Готовь…

Тут звонок оборвался. Межгород, он такой: час пробиваешься, минуту говоришь. Ну ладно. Скоро спутники пустят. Наверное, видеть друг друга можно будет, разговаривая. С директором проблем не случилось — во-первых, человек добрый, а во-вторых, молодые специалисты вроде Александра Викторыча на дороге не валяются: зря разве его, третьекурсника-заочника, поставили на четвертую по рангу должность немаленькой конторы?

Синий “Москвичок-412” летел до областного центра меньше двух часов. Ребенка, конечно, посмотреть не дали, ну они, пока маленькие, все на одно лицо. Врачиха от коньяка отказалась, дурочка. Ладно: передал через Елену. Возьмет, куда денется. Ленка и окно в палате открыла. Перекрикивались с женой, мешая прочим папашам:

— Как там Мишка?

— Какой мишка?

— Наш Мишка!

— Он точно Мишка?

— Обязательно Мишка!

— Не знаю, не видела еще. Все хорошо, говорят.

Ясное дело, хорошо. Отлично просто!

С переговорного пункта, недавно открытого в стеклянной десятиэтажке, удивительно быстро дозвонился до Николая:

— Чо, топи баню. Я сегодня проставляюсь.

Сашке все удавалось скорее прочих, так с техникума полетело. В армии первым сделался сержантом, тут, наверное, наследственность помогла: все-таки солдат с маршальской фамилией Конев должен был нервировать командира роты; по дембелю, отгуляв сколько надо, женился на самой красивой и умной девочке города — она и в институт надоумила поступить, начальником стал, теперь вот сын родился. Нет, просто напоить сотоварищей — это не по-нашему.

— Нафиг вашу водку! Штоб духу тут ее не было! Рот поганить!

Бутылка валютного “Золотого кольца” с винтом стыдливо нырнула под стол. Наверное, ее первую среди сестер постигла позорная участь отверженки при живых мужиках.

Сначала мускатное шампанское пили по-порядочному, со стакано?в, вышибая натуральные пробки в потолок, но ко второй половине коробки, к седьмой, значит, бутылке, начали пускать кругом ковшик, пеною полный. И пиво из молочной сорокалитровой фляги в тот же ковшик лили, предварительно остатками шампанского на каменку поддав и пивом ковшик сполоснув. Компания не спеша редела. До раннего рассвета сидели вдвоем с хозяином: ему тоже сегодня не на службу — пожарка, сутки через трое, дело хорошее. Впрочем, и Колька в итоге уснул на широкой скамье предбанника, изукрашенной затейливой резьбой. Николай зарабатывал этим художеством, да еще столярными работами на хитро списанных с лесомебельного техникума станках: не на пожарные ж восемьдесят рыжиков в месяц домик себе построил. Мудрый мужик. А на Украине есть целый город Николаев. Там, наверно, все такие.

Прямо от Колькиного дома к привокзальной площади тянулся желтоватый на утреннем солнце сосновый лесок. Его Сашка миновал бодро, но на открытой местности загрустил. Всю ночь париться, выпивая, становилось тяжеловато. То ли дело перед армией — от утра до утра по выходному дню гуляешь, а потом хоть кросс беги. Через четыре года будет тридцать. Тогда кефир пить станем.

Ладно, это дело нескорое. Бражка на зеленых подушечках с утра, пока не покрепчала, — лучший опохмел. Куда там кислым “Жигулям” из толстых кружек с крупинками черной соли на ободке.

— Девочка красивая, кружечку радости, говорю, продай мне – попросил в третий раз. Ну, сказка есть сказка. Там все трижды делать надо.

— Нашел девочку. С утра нажрался. Молодой мужик, пахать на тебе некому.

Машенька, похоже, была не в духе, но пятьдесят копеек аккуратно рассортировала по деревянным ячейкам: два пятнарика звякнули друг о друга, а двадцатчик одиноко шмякнулся о некрашеное дно.

— Я пахать начну, так ты же похудеешь.

Фраза показалась работнице прилавка обидной, и кружку в Александра она почти швырнула, пробурчав несообразное.

Сквозь зелень напитка мир сделался космическим. Около вокзала, скрежеща, тормозила электричка. Торопиться сегодня было некуда, да и один из симпатичных КАВЗиков, наполнивших городок тем летом — разом открыли аж пять автобусных маршрутов, — уже тормозил около водонапорной башни, но то ли рефлекс дармового проезда сработал, то ли напиток, кроме радости, содержал бодрость, только Сашок, глотком опрокинув в себя липкую гадость, рванулся к длинной лестнице. Электропоезда со станции Кордон стояли тут не больше минуты, а надо было еще перебежать половину немаленькой пристанционной площади и закинуть себя в тамбур последнего вагона, схватившись за высоченные с земли поручни — перрона на всю длину электрички не хватало. Все это, заметим, с похмелья.

На деревянном сиденье тронувшегося состава Сашка оказался, наверное, волшебным образом. Не для красного словца, по-честному, он не помнил пространства между бочкой и вагоном. С пьянки дело неудивительное, но вот этот розоватый туман вокруг казался тревожным; слишком знакомым.

Дело было четыре года назад с разницей в декаду. Среди ночи их часть подняли по тревоге. Ладно б сдернули с двухэтажных нар молодняк или даже второгодников, так бывало, но взрослых людей, призванных еще в 1965-м, начальство уважало: все-таки им последним выпало служить три года. Да и дембель вот-вот: министр обороны, товарищ Гречко уже занес ручку над хорошим приказом. Нет, дело оказалось серьезным, а тревога боевой. Удивили белые полосы на танках, видимо, нанесенные механиками с вечера.

— По машинам! Следовать в колонне, на провокации не поддаваться.

Нифига себе. Здравствуй, Третья мировая. Готовили на политических занятиях, готовили, а все равно страшновато. Ладно. Встретим их лучше тут, в Германии, чем под Москвой. А может, проскочим: ребята из РВСН не зря доппаек едят. Двинулись. Танк — он и в Африке танк. В этом Саша убедился еще в шестьдесят шестом, на первом году службы, когда их на огроменных самолетах бросили в Египет. Неделя ежедневных боевых тревог по адовой жаре запомнилась, наверное, на всю жизнь. Тогда обошлось. Может, и сейчас тоже?

Светало не по-летнему совсем, безрадостно. Сквозь смотровую щель заметил указатель: Praha 40 km. Вот, получается, где началось. Значит, через десять километров на большой, будто в кино про Америку, развязке свернем вправо, к Австрии. А может, учения такие? Вроде, не должно: два месяца назад только вернулись. Здорово было тогда в Моравии. Немцы хороши до первой бутылки шнапса, а потом в морду лезут за сорок пятый. Родились после войны все уже, но помнят. Чехи по-настоящему наших любили, это сразу заметно.

Последние сомнения насчет учений развеял маленький городок или поселок возле Пльзени. Танки на улицах хуже слонов среди туземных хижин. Вон один из первых зацепил угол дома, и здоровенный кусок строения осел мелкой кирпичной пылью. На маневрах, остановив колонну, начали б как следует разбираться и кого попало наказывать, а командир батальона смело мог прощаться с должностью. Тут даже скорость не сбросили. Значит, все всерьез.

Танки шли к Праге не сворачивая. Наверное там, на австрийской границе, уже воюют другие. Или НАТОвцы сразу далеко так продвинулись. Жутко. В столице, слушаясь торопливых регулировщиков с красными флажками, железные монстры, грохоча по мощеным дорожкам, стали разделяться поротно. В одной из небольших улочек Александр заметил пылающий Т-62. Получается, их бросили в уличные бои против диверсионных групп. Хуже, наверное, только сразу атомная бомба.

Малорослый сержант, точно из-под земли выросший, развел в стороны руки с вытянутыми по ветру копчеными тряпицами, командуя остановиться. Машины теперь стояли на небольшом пятачке прямо перед здоровенным зданием. Правительство у них тут, наверное. Значит, будем охранять. Вот сюда и первые бомбы прилетят, скорее всего.

С соседней улицы выглядывала тупая зеленая морда СУ-100. Грохот, вроде бы не замечаемый после многочасового пути в железном брюхе, прекратился, но в ушах звенело и голос стрелка-радиста Юсуфа доносился будто сквозь воду:

— Товарищ командир, чего будет-то?

— Откуда я знаю? Ты ж радист, жди команды, доложишь.

Оставив Юсуфа внутри, втроем вылезли на броню.

Минут через двадцать тягучих непоняток подъехал ГАЗик без брезента.

— Товарищ лейтенант, разрешите…

— Отставить. Взвод поступает в распоряжение майора Сороки.

Знакомый по июньским учениям здоровенный офицер выглядел усталым и очень злым.

— Поставлена задача: взять под контроль радиостанцию. Противник применяет .лядскую тактику — прыгают с балконов на башню, блокируют люк клином и кидают бутылку с горючкой в смотровую щель. При нападении на впереди идущую машину открывать огонь немедленно. Ясно?

— Так точно.

Противник. И радио захватили уже. До радиовышки на пригорке, поросшем каким-то кустарником, добрались быстро. Странно, но ГАЗик не снизил скорости и не ушел в хвост маленькой колонны из трех танков — не боялся, получается, обстрела. Возле черной конструкции толпились похожие на капусту ребята в знакомой форме Чехословацкой народной армии. Отбили, значит, станцию. А вдруг диверсанты переодетые? Усатый мужчина с погонами поручика взмахнул рукой, вяло требуя остановки, и сделал несколько шагов вперед. Тормознули метрах в десяти от него. Моторов не глушили. Остальные чехи, человек двадцать, стояли чуть позади.

Александр открыл люк, высунулся из него по пояс, улыбаясь. А чего не улыбаться? Готовились к бою, а тут обошлось. Глядишь, и дальше повезет. Хотя командиром он был опытным, ребят своих знал и почти чувствовал дрожь пальцев Юсуфа на гашетке ДШКМ.

Сорока двинулся к офицеру, не вынимая рук из карманов. Подал коротко правую и тут же спрятал ее обратно. Значит, в карманах гранаты. Чего ж делается-то? Впрочем, додумать эту мысль Саша не успел. Время неожиданно растянулось, точно западногерманская жвачка. Медленно-медленно замахнувшись, чешский свободник в криво сидящей пилотке швырнул нечто в сторону ближайшего к нему танка. В Сашкину, то есть, сторону. Сколько летела эта штуковина, усиленный взрывпакет или еще какая-то гадость навроде того (вряд ли граната, а то б не вспоминал теперь Александр дела давно минувших дней)? Полсекунды? Да вряд ли, но за это время понял он почти все. И чего они делают тут, и о жизни многое, и о политике, так сказать, партии и правительства, и даже ненависть вот этого солдатика к его улыбающейся, точно надраенной ряхе оккупанта. Последней мыслью, совпадающей уже со вспышкой на люке, прямо возле рук в ребристых перчатках было:

— Только б Юсуфка не выстрелил.

И ничего не стало. Лишь розовый-розовый туман, потихоньку превращавшийся в лица врача и медсестер из ОМедБ. Доктор, Вениамин Артемьевич, выписывая, предупреждал:

— Выздоровел ты вроде быстро, остаточных явлений нет, но вообще после контузии возможно всякое. Веди себя аккуратненько.

Четыре года все было хорошо, а тут в электричке накатило. Впрочем, теперь прошло куда быстрее, чем сразу после контузии. Ехать рядом, один перегон, видимо, на полдороге жизнь наладилась. Вот и элеватор слева. Пора на выход. Ноги слушаются, руки двигаются. Мотает, конечно, чуток, ну, не поспи да выпей столько — не гиппопотам все-таки, но человек разумный, вершина эволюции.

Выйдя на платформе, Саша двинулся направо в сторону Первомайки, хотя, вроде бы, собирался в город, выспаться после веселья. Уже перейдя рельсы, подумал: чего ему там, на поселке, надо-то стало? Однако с пути не свернул. Автопилоту Александр доверял еще с седьмого класса, и вроде, тот его не подводил. Ноги зря не понесут. Будем их слушаться, пока голова трезвеет. Выйдя на дорогу, уходящую с поворотом вниз, поднял глаза к зданию воинской части. Туда отправляли офицеров, отслуживших срок в Германии, а то совсем Родину забудут и служба медом покажется. Чувство тревоги, только-только успокоившееся, вернулось с хорошенным довеском: здание стояло без единого стекла в оконных проемах, а бетонный забор вокруг заметно покосился, зияя щелями.

Пока Сашка обдумывал, чего теперь-то с ним неладно, в гору стала подниматься невиданной красоты оранжевая легковушка. Примерно так он приходил в себя в госпитале: при виде некоторой вещи вспоминал все, с нею связанное, и еще чего-нибудь интересное про жизнь. Теперь тоже влегкую представил себя за рулем этой машины. Все вспомнил: коробку-автомат, панель приборов с первого взгляда тогда, в автосалоне, напомнившую самолетную. Кожаные сиденья. А заодно — сотни похожих автомобилей в Германии, Франции, Америке, Японии даже, куда он, последовательный руководитель многоразличных контор, ездил аж с середины восьмидесятых. И вывод воинской части из городка вспомнил: дивно тогда они, немолодые уже люди, напились с генералом Осиповым, во времена оны Земой, призванным на год младше. Домик припомнил, тут, на Первомайке купленный. Ну, потянуло с возрастом из областного центра на родные земли.

Навстречу в пологую горку подымалась пухленькая девочка на красном велосипеде с квадратной рамой. Удивительно легко Сашка назвал ее про себя внучкой, вспомнив смущение своей Риты, когда зять первый раз обратился к ней на “бабушка”. Мамой он ее никогда не называл и по имени-отчеству тож. Стеснялся отчего-то.

И так же привычно, с выучкой хронического деда, засвиристел:

— Это чья такая красивая девочка едет? Как она меня, старенького-то, нашла?

Катерина отвечала без привычной улыбки, старательно хмурясь:

— Ты вчера в Чикали, к Николаю Владимировичу поехал, крышу на доме крыть, а сегодня бабушке тетя Аня звонила: никакую крышу вы не крыли, а, наоборот, самогонку пили всю ночь и песни орали, и дядя Коля теперь болеет, а тебя она в электричку посадила и сказала встречать. Только бабушка на тебя злая очень, говорит, сам доберешься. А я все равно к тебе поехала. Ты хуже маленького скоро будешь.

— Ух ты умничка. А Мишка?

Возраст сына пока оставался величиною переменной: только вроде младенцем был, невиданным, потом вот вспомнился за рулем “Тойоты”, а теперь казался чуть постарше Катюшки.

— Они вчера с тетей Элей приезжали, картошку выкопали и уехали. Сказали, в конце недели опять приедут.

— А папа твой тут?

— Ты чего, дедушка? Ты пьяный? Он же в Сургуте, на вахте, забыл, да?

Зять действительно любил работу пусть нелегкую, но денежную и оставлявшую время для малевания картин. Выставка вот недавно была в столице.

— Запомни, Катя: дедушка никогда пьяный не бывает!

Назвать себя дедушкой оказалось еще легче, чем Катьку внучкой. Жизнь теперь катилась разом в двух временах, постепенно съезжая на пожилую сторону.

Рита разговаривать не восхотела, оборотившись к воротам спиной. Оно, наверное, и к лучшему. Фигура после родов, кажется, изменилась не сильно. Каких, к черту, родов? Мишке, получается, уже тридцать семь. Так и Аленке двадцать девять. Вряд ли. Не могут дети такими старыми быть. Взглянув в зеркало, Санек подумал:

— Ну и дедок из меня получится. Точно надо с гантелями заниматься по утрам.

Все-таки времена разделились еще не совсем. Во сне к нему прилетали невыясненные бабочки.

Александр, идя к даче, старался говорить с внучкой осторожно, но, видимо, сболтнул-таки лишнего, и проницательная Катюшка бабушке наябедила. Обида обидой, однако, прожив с мужем почти сорок лет, Маргарита Николаевна не то чтоб сберегла любовь, но возиться со стокилограммовым парализованным бревном точно не хотела. Вызвонила по мобильнику знакомого с институтских времен невропатолога, плачась ему слезно и суля материальных благ. Доктор обещание прибыть к вечеру сдержал, но, осмотрев проспавшегося Александра, признаков инсульта не нашел. Разве только было транзиторное нарушение мозгового кровообращения, без видимых пока последствий. А быстрее всего — перепил мужик. Все-таки шестьдесят два годика — это не двадцать шесть.

Дедушка Саша уже второй сезон любит рассказывать друзьям по даче и прочим знакомым эту историю, предостерегая их от безмерного пьянства. Однако, возвращаясь от Николая Владимирыча со станции Чикали, а ездит он к нему часто, садится всегда в первый вагон, на первую скамейку, спиной по ходу движения поезда. Так он быстрее увидит в просвете между новым автовокзалом и водокачкой автобус КАВЗ, а рядышком — бежевую бочку с толстенькой Машкой, продающей напиток “Радость”. Тогда успеет, прыгнув в тамбур, рвануть стоп-кран. А электричкины двери отжимать научился еще в школе. Ну не может время один раз только петлю делать. Не бывает такого.