Электричество и вода

Тот ребёнок, что мох отковыривал с тёплого камня,
и всё ждал, что польётся зелёная кровь, —
тот подросток, что криком кричал — на х... мне
такая любовь, —
он до смерти извёл бы себя ожиданием чуда.
Может, небо — ничье, может, птица по небу — ничья, —
заставляли его повторять — я больше не буду.
Как поверить, что это не буду больше, чем я.
Знак неравенства, ласточки тень, голубая прохлада, —
всё само по себе, вот и чувство вины —
не от страха увидеть товарные станции ада,
или полные света — пустые, безлюдные сны.

Ничему не удивиться,
и ничем не поделиться.
Честно встать и выйти в коридор.
От привязанности личной
через сумрак пограничный
в абсолютный и бессмысленный простор.
Ладно, был дурак влюблённый,
но холодный, отдалённый —
я остался при безволии своём.
Тихий свет из преисподней.
Ослепляющий — Господний.
Куст сирени с заполошным воробьём.
И всего одно мгновенье
на всего одно сомненье —
сделать выбор в пользу воробья.
Чтобы жизнь земная длилась —
чтоб — чужая — удивилась,
и забылась не способная, моя.

Приют сиротский, детский садик
на привокзальном пустыре.
Шумит листва, как чёрный всадник, —
в закатном свете, в сентябре.
В окно разрушенного дома
заходят с рёвом поезда.
Так странно всё и так знакомо —
как день за днём, как никогда.
Как будто дым везёт коляску,
но это женщина в дыму.
Она рассказывает сказку
чужому сыну моему.
И в каждом новом жили-были
я слышу — умерли давно.
Слова, вращаясь — или-или,
звенят и падают на дно.
На илистое дно фонтана.
Проходит женщина в дыму.
Так всё знакомо и так странно
чужому сыну моему.
Всё хочет быть само собою.
Но ты, творящий чудеса,
когда глаза свои открою,
не закрывай свои глаза.

Не судьбу предсказал, но гвоздём нацарапал на парте —
“меняю собаку Павлова на кота в мешке”.
Механические, они продавались в ломбарде —
с потёртостью на ремешке.
Я купил. Через год разболтались детали —
и казалось, что цифры начнут опадать,
и, как школьник в ответ на упрёк, — замирали и врали.
Опоздал на урок,
а хотелось бы так опоздать,
чтоб в парадном, где залиты солнцем ступени,
где знакомые тени
от перил, от цветка на окне, —
не узнать ничего, и не встретиться с этими, с теми,
или встретиться так, чтоб меня не узнали во мне.
Этот кто-то другой — он, конечно, добрее и лучше.
он с собакой гуляет всегда, —
где качели в саду, и с востока тяжёлые тучи —
электричество и вода.
Я за всё заплачу. Я заплачу глазами чужими.
И часы заскулят, и, смешной ремешок теребя,
оглянусь,
безошибочно выберу имя
и окликну тебя.

Тополя высокие, ограды низкие
мелькают перед глазами.
А к столу собираются близкие
с такими далёкими голосами.
Говорят легко и спокойно
о той, что не ищем, но все обрящем.
Будущее оживает невольно,
как память о настоящем.
И тогда становится страшно.
И впору читать Отче наш,
но не лучше ли просто забыть?
Раньше я думал, что веру мою — бить-бить — не разбить.
На столе — скорлупа, пролитое молоко.
В открытую дверь входят ветер и поле.
Но до этого ещё так далеко,
что я продолжаю — от страха избавь, от неволи.
Избавь меня от лукавого.
Не избавляй меня от лукавого, чтобы я мог разглядеть его.
Избавь меня от лукавого — я боюсь гнева Твоего.
Не избавляй меня от лукавого, чтобы я мог отличить Тебя от него.
Избавь меня от лукавого.

Я один, и сейчас — в многолюдном храме —
всё равно — на ветру, вокруг меня пустошь.
Молитва моя становится лепестками.
Я стану таким же, когда Ты меня отпустишь.