“Искривляется время молчания…”
Ю. А.
* * *
Все эти бирюльки, и мелкие звенья,
и неподражаемый лепет распада —
мне нравятся, горе, твои уравненья,
когда их разгадывать больше не надо,
когда это светлое олово снега
на утренней улице ветер глотает,
когда истлевает лишь тень человека,
а всё остальное — летает, летает.
* * *
Мои слова гремят по льду,
плевать! я их не собираю,
я не умею жить в аду, я от печали умираю,
пожалуйста, скажи мне: стой,
скажи мне: дурочка, не падай;
какой-нибудь совсем простой,
смешною глупостью порадуй...
моя больная голова так хочет снова быть весёлой,
ты видишь — это не слова,
а только ужас, ужас голый.
* * *
Но мы с тобой умрём, — и это расставанье
мне нечем заглушить, — но я тебя люблю.
в обителях пустых, скрывающих названье,
заранее брожу — и голос твой ловлю;
и знает только Бог, насколько смехотворна
прожорливая смерть, что я с руки кормлю:
она во всём права, она навек бесспорна,
и мы с тобой умрём, — но я тебя люблю.
* * *
Не нужно мне лица, когда бреду одна, —
смутить мне некого, играть я не умею...
в ловушке темноты, в пустой скорлупке сна
я выход не найду — и от тоски немею;
и детские стихи я больше не пишу —
я волк своих полей, я горький воздух мая,
и странно мне самой, что я ещё дышу,
всю эту тесноту, не прячась, принимая.
* * *
закрою глаза и взметнётся ночь вокруг моей головы
косматые звёзды рванутся прочь и будут гореть как львы
и вспыхнет Твоих траекторий свет и Кеплер сойдёт с ума
и я увижу что смерти нет но только сама сама
* * *
В оцепенении какой-то бред плету, и слушаю, и застываю снова —
так бабочек целуют на лету и ловят ускользающее слово,
решив не очаровываться впредь — но медлят в шелесте и звоне,
чтобы на пике счастья умереть с жемчужиною тёплою в ладони.
* * *
Струится время, минуя нас, и тают сухие льды;
ты держишь меня у самых глаз, как будто глоток воды...
Но если умрём, — почему, скажи, поёт и ликует твердь?
Любовь моя, ты коротка, как жизнь, зато и крепка, как смерть.
* * *
Но нам ведь нет причины умирать, я это знаю так, как знают дети;
мне нравится волокна разбирать, прозрачные распутывая плети,
в которых эта пленная вода сама себя и мучает, и гложет,
и лишь того не трогать никогда, что вечно — и делимо быть не может.
Наглые стихи
Если бредёшь в тумане, в когтистой и колкой тьме —
кукиш держи в кармане, песенку пой в уме,
пой и свисти, как птица при появленьи дня...
а не сможешь молиться, — то уж зови меня!
* * *
Растает и схлынет февральский лёд,
студёною станет влагой, —
так сердце моё о тебе поёт,
стуча над пустой бумагой;
и будет земля в небеса смотреть в зелёном благоуханьи, —
а мне остаётся — не умереть, заслышав твоё дыханье;
на цыпочки встать, глубоко вздохнуть,
стать лёгкой, как запятая,
и будет так просто — не утонуть, на гребень волны взлетая.
* * *
В зеленеющем сумраке дня, где сплетаются липы и ели,
Укачайте, растенья, меня в светоносной своей колыбели.
Заверни меня, солнечный лес, в тихий шёлк листвяного покрова,
В этот родственный шёпот древес, воскресающий снова и снова.
* * *
Сплетаясь — бормоча — шумя — ветвясь — качаясь — шелестя — припоминая,
высокий лес вздыхает, затаясь, лежит на листьях влага слюдяная;
я знаю — Книга там в зелёной мгле огромная, и Слово в ней ветвится;
она раскрыта прямо на земле на самой важной для меня странице;
но корни оплетают переплёт, и буквы будто пчёлы улетают...
крушина — донник — зверобой — осот — тысячелистник — мята золотая.
* * *
напряги свой доверчивый слух: за окном только всхлип или плюх,
водяная горчайшая взвесь! это год истончается весь,
это дождь в водосточной трубе: не твоё, не тебя, не тебе.
* * *
колобродит непогода, льётся длинная вода,
это горькая свобода, воробьиная беда,
это нищая привычка, жизни мокрый переплёт...
что же ты хотела, птичка? осень пленных не берёт,
осень по небу гуляет и из тучи грозовой
в лобик маленький стреляет серой дробью дождевой.
* * *
прохладой земною, летящею тенью, саговник, и верба, и дикая груша,
побудьте со мною, ночные растенья, укройте ветвями беспечную душу,
и тёмно-зелёною сетью нетканой разрозненный мир обнимая всецело,
позвольте мне быть навсегда безымянной, оденьте собою никчемное тело;
безумная вишня, качай головою, плывите по воздуху, рыбы и птицы, —
я детское ваше движенье присвою, чтоб в радости этой кому-то присниться,
поскольку нелепо и невероятно сдержаться, и в общем, конечно, не время —
и всё же — лететь и лететь невозвратно, и глупою бабочкой тыкаться в темя.
* * *
о ноосфере или доминанте пойду читать, иль овощи порежу —
не трогайте, любимые, отстаньте: всё то же у меня, и мысли те же,
о том, что форма иногда до точки доходит; человек надоедает;
о стену бьются сухонькие строчки, но влажная душа внутри страдает,
а так-то всё по-прежнему чудесно: слова легки до головокруженья,
о ноосфере... всё нам интересно, что может имитировать движенье:
сближает суетливая вода бедою разделённых навсегда.
* * *
Когда за окном начинает светать, всё ясно, и некуда деться, —
на улицу выйти и город глотать, чтоб холодом жгучим согреться,
целительный воздух московской реки вдыхать и смотреть на просторе,
как серого сахара тонут куски в разбавленном жидком кагоре,
и горечь уходит, теряется звук обиды, пронзающий время,
и пыльные сумерки кормишь из рук ты вместе со всеми, со всеми.
* * *
Скажи, я не шучу, скажи, зачем дан этот шарик, горький и хрустальный,
и голос мой, не слышимый никем, в пространстве ищет лад первоначальный,
не кутаясь в словесные меха, так честно льнёт и умирает,
и эта клетка плотного стиха в легчайшем пламени сгорает.
* * *
едва дыша пустыми фразами пойдёшь другими берегами
где жирная земля с алмазами лежит под самыми ногами
и сердце древнее не вынуто молчит мерцающая глина
и в черноту как свет раскинута корней глубоких крестовина
и открывается и плавится и стонут жилы нефтяные
и мне одной уже не справиться спасайте ангелы земные
* * *
Этот волшебный фонарь внутри, — странные там происходят вещи:
чуть приоткроется — на, смотри, как неспокойное море плещет,
как наслоенья ушедших лет лесенкой длятся, как бродят фразы,
как разгорается яркий свет и полыхает, опасный глазу,
как обволакивает тепло чёрную воронову берлогу
и золотое свистит крыло, тёмное дно открывая Богу.
* * *
карманы воздуха, провалы наяву,
где жизнь течёт иная, —
все умерли, и только я живу,
а для чего — не знаю,
и вакуум стоит над головой,
как толща океана,
и у меня на сердце голос Твой —
сквозная рана.
* * *
я нищий человек,
закован и зажат
в сухую тесноту:
ворочаются звенья,
запущен механизм,
колёсики жужжат,
не выйти — не войти,
и нет, и нет спасенья!
* * *
ореховая дудочка, пурпурные галоши, обрывочки цветные бытия, —
иди-бреди по улицам, серебряная лошадь, дурацкая моя!
иди-бреди на цыпочках, покуда мир качается, — серебряная, жиденькая кровь...
как тесно в этом времени! опять доска кончается, и только не кончается любовь.
* * *
Будет воздух прозрачный и свежий
в сокровенной глуши октября, —
всё ещё не готово — но где же?..
покажи мне скорей снегиря!
пусть уносится осень больная,
рассыпая листву на бегу, —
пусть ещё не пора, — я узнаю
этот жар на холодном снегу!
* * *
мне абсолютно всё равно кому нужны кому желанны
и сердца гиблое зерно шлифует ветер безымянный
и в нём раздроблены слова рассредоточены предметы
я и сама едва-едва лечу к разреженному свету
как будто бабочкой пустой до потрясенья упрощённой
и вижу профиль золотой ко мне никак не обращённый
* * *
Грозовое электричество перещёлкивает сухо,
крыльев свист геометрический сквозь рассеянное ухо,
словно вся душа распорота и блуждающей походкой
без тебя бредёт по городу половинкою нечёткой.
* * *
они весёлые стальные с улыбкой яркой как беда
и режут крылья ледяные насквозь навылет без следа.
они идут путём захвата они клинок и барабан
а я как сахарная вата морская губка и туман.
у них огни и представленья тугая стать простой объём
а мне лететь без сожаленья и таять в воздухе Твоём
* * *
Нарочно жизнь окрашена в кармин, нарочно по живому отрывают!
среди полей, среди застывших глин я стану твёрдой — твёрже не бывает,
и сердце замирает — и молчит, и, как огонь без пищи,
ветвистой крови дерево стучит в пустом своём жилище.
* * *
Закрой глаза — и клочьями огня день пролетает мимо;
как не хватает суток — ночи, дня и сумерек неизъяснимых,
где так прозрачны Лев и Водолей и призрачна разлука,
и все пути короче и светлей, чем отраженье звука.
* * *
а от меня не надо ничего лишь для навара плавничок тягучий
сопровожденье буквою летучей а больше-то не надо ничего
иди иди как честная скала не мелочись не разбавляй вниманья
и в полноте простого пониманья вся растворись такие вот дела
такие дни такие кренделя юродивой нелепою гармошкой
чего уж посвисти ещё немножко а дальше рая жирная земля
