холмы
счёт меняется в пользу умерших
нас дождаться живьём не умевших
на земле безымянной холмы
а когда-нибудь были как мы
там внизу населенье пылится
чьи навек бесполезные лица
никому не любимы из нас
ни единого подвиг не спас
может быть у творенья в наборе
ограничен запас вещества
и подземным любимым на горе
мы всё те же что были сперва
если странствуем с внутренним слепком
от которого сердцу беда
но в надгробном затмении светлом
образца не найдём никогда
я лицом твоим бредил с пелёнок
очертаньем ланит и чела
а покойного тела потомок
сквозь тебя просочился вчера
отчего мы укрыты сугробом
поколением всем наповал
чтоб живой неживому за гробом
равнодушную весть подавал
ни любви за холмами побега
и в зрачке на закате ни зги
ни к чему им такая победа
стисни зубы и мёртвым не лги
двор
когда не ставало соседа
он раком был болен своим
тоска над подъездом висела
где сонно мы с братом сопим
был громок наш двор и огромен
в нём бабы орущие зло
древесных раскидистых брёвен
тогда ещё там не росло
я даже вам дату найду
в одном забубённом году
сосед александр иваныч
болел своим раком тогда
но врач уверял его на ночь
что эта болезнь без вреда
а я проповедуя брату
вопрос избегал поднимать
он жизни соседской утрату
был молод всерьёз понимать
не знает дитя наперёд
что кто-нибудь в муках умрёт
наутро соседа не стало
и мать наваривши борща
реестр телефонный листала
оркестр и машину ища
чтоб музыка зычно пропела
хотя и не всю до конца
вторую сонату шопена
над скудной судьбой мертвеца
мы видели всё из окна
а взрослые пили до дна
соседское кончилось время
но двор оставался как был
потом посадили деревья
и кто-нибудь столики вбил
пока пацанов забривали
в чужую сибирь без следа
отцы их козла забивали
а бабы орали всегда
и мозг неизбежно ослаб
от всей этой водки и баб
мы жили тогда по ошибке
мы зря колотили козла
одна шестерёнка в машинке
чеканящей время сползла
быльём поросли постепенно
как дачный участок ничей
могучие такты шопена
покатые лбы трубачей
им грыжа награда за труд
и бабы надсадно орут
* * *
где постриг приняла и канула в русалки
умалчивая ночь стеклянный сея смех
иссяк в сухой листве на дачном полустанке
источник ласточек и чаепитий всех
я протяну во тьму редеющую руку
чтоб кружево костей сквозняк луны продул
тогда мы были кто пособия друг другу
по арифметике как подглядел катулл
я тело выведу на пряничную площадь
что и к полуночи печалью не полна
до чьей грудной черты где ласточка на ощупь
или не ласточка но бьётся как она
в лесу среди его густых растений пёстрых
серп из-под синего наката молодой
стрекает усмотрев кто принимает постриг
с прельстительным хвостом для правды под водой
пускай бы вспомнила и всплыть сюда хотела
что чай вскипел и мчат паучьи поезда
из горних гнёзд звездой по глобусу но тела
теперь не трогает а ласточек всегда
я первый вред воде и сам веслом табаню
по клеткам кафеля вдоль плесени скребя
там было правильно про пауков и баню
что отключили кран и стыдно без тебя
так стены стиснуты и времена проворны
чешуйницы в щелях в мозгу крестовики
с их пыльным неводом и если жест с платформы
то всё равно уже невидимой руки
островитянка
i
время в голове вяло вьётся дымом
день проспишь под кронами в тесной ванне
дня как не было привыкаешь к дырам
в чередованье
суток и когда раб неторопливый
вывалит на столике фрукты кучей
в лунный циферблат запускаешь сливой
в контур летучей
мыши здесь вообще из земных животных
то что пресмыкается и летает
мелочь занесённая ветром вот их
и не хватает
тень материка не достигнет марта
и потом на убыль бореев песни
здесь тебе не корсика и не мальта
тесно и если
штиль и на флагштоке увянет вымпел
выбеленная в кость в отливе планка
спустится в долину хоть сам не видел
островитянка
ii
я сюда не сослан но сон на листьях
липы плотен всплыл в нём и оказался
рядом с той к кому и в укромных мыслях
не прикасался
в жестяном судёнышке как найдёныш
острова на склоне прощальной мили
если шквал нашлёт без воды утонешь
в воздухе или
здесь заранее стерегла и пусть ей
осень гостья не прекословит лето
я ли не острей остальных присутствий
чувствую это
даже соглядатай ненастоящий
прочь исторгнут римом или китаем
есть островитянка иначе спящий
необитаем
обречённые умирают слаще
смерти нежные примеряя лица
собирает раб ежевику в чаще
раб не боится
iii
время тоже море и чувство то же
что у тонущего у каждой твари
водоросли бережные по коже
жабры едва ли
приплыла однажды большая рыба
спал ещё но в веках прорезал щель я
капсула в желудке письмо из рима
милость прощенья
плаваю в корыте но мокр от пота
кто сойдёт в долину ко мне такому
отдых это гибель любовь работа
даже к фантому
липы липнут к небу луна ни с места
шелохнула воздух пришла без слова
остров это область где яви тесно
выспаться снова
отошлю раба за грибами в горы
римлянин-шмимлянин да хоть китаец
надо мной в саду завершают годы
медленный танец
пиктограммы
был в хлам в стратосфере но ближе к снижению ожил
в центральную рысью и груз на ура растаможил
врачуя похмелье в гостинице выпил с одним
и вышел на двор и пустая страна перед ним
он видит безлюдье на ржавой земле ни травинки
латунное небо с бесплатным набором планет
с ворот космодрома где створок снесло половинки
слепое табло извещает что вылетов нет
он здешних кровей на капотнинском обе могилы
покуда судьба в кругосветную с мест не смела
нашарить бы номер на тусклом квадрате мобилы
но там пиктограммы в зрачки нелюдские слова
обратно под кровлю отеля где медленно между
пилонами вход мельтешит круговыми дверьми
а память трусливо скулит об оставьте надежду
какую надежду он верку оставил в перми
задраена дверь над толчком вентиляции дыры
подушкой стакан с умывальника в сумке еду
он здесь с образцами продукции вёз сувениры
теперь распакует и всё остаётся ему
он выпьет сперва на столе аккуратно расставит
фарфоровых кошек драконов слоновой кости
стекло подморозило больше оно не растает
прощай за порталом надежда и верка прости
