Анна Кузнецова

Орнаментальная проза Ильдара Абузярова осторожно продолжает поиски 20-х годов ХХ века. Если Всеволод Иванов излагал экзотическим словом простые сюжеты (“У Син Би была жена по фамилии Е, крепкая манза, красивый теплый ки, а за манзой — желтые поля гаолян и чимизы”), Абузяров оставляет поиск новых слов в пределах имен собственных, зато насыщает бытовые сюжеты фольклорными элементами в самых причудливых сочетаниях. Разные национальные мотивы сплетены у него в фантасмагорический орнамент. Мордовскую невесту зовут армянским именем Карина (“Корильные песни”), марийская девочка с литовским именем выдумывает себе финских родственников, чтобы нравиться писателю (“Сокровенные желания”), польская молодежь справляет мусульманский праздник (“Курбан-роман”)…

Парня, которого бросила девушка, решили поддержать друзья: наваяли нехитрых рассказов, подписали псевдонимом Пушкер и отправили на конкурс молодых писателей. Пока герой пил, рассказы Пушкера прошли в лонг- и шорт-листы. Далее следуют зарисовки сборища шортлистеров в доме отдыха “Полянка”, за которыми проступают контуры семинара молодых писателей в “Липках”... Пользуясь совписовской роскошью, словоохотливое юношество неутомимо подмечает признаки ее подержанности и, прежде чем влезть в подернутый ржавчиной бассейн, произносит: “Не Египет, но все же…”.

Марина Воронина — журналист из Городца (Нижегородская область), выступавшая с очерками в журнале “Знамя” (“Живут такие люди”, 2007, №7; “Хорошо там, где нас нет”, 2008, №6), выпустила книгу рассказов. Частый мотив у нее — чувство вины, вдруг выбивающее человека из привычной колеи, ставя на совершенно иной путь.

Представляя прозу своей однокурсницы, окончившей сценарное отделение ВГИКа и уехавшей на малую родину — в Ростов-на-Дону, Юрий Арабов относит ее к неонатуральной школе. Эти короткие рассказы запоминаются новым качеством жесткости, которого в женской прозе еще не было. Кошмар человеческого бытия здесь не укоренен в быту — когда герои живут в хороших бытовых условиях, “жесть” с ними. Она в том, например, что женские персонажи спокойно обходятся без привычного женского счастья или несчастья, спокойно довольствуясь сексуальными приключениями.

Представляя первую прозаическую книгу Марины Голубицкой, Николай Коляда не скупится на превосходные степени. На мой взгляд, эта проза неплохая для дебюта, не более того. Повесть “Вот и вся любовь”, в которой учительница литературы, пробудившая в школьнице личность, под конец жизни оказалась в Израиле, но это не помешало им переписываться; а также рассказ “Любовь к Ленину”, в котором уже дочери той школьницы вручают золотую медаль, — построены на автобиографических мотивах и больше похожи на очерки. Два других рассказа прочитать нельзя, поскольку после страницы 160 идет страница 177 и конец одного прилип к середине другого.

Вторая, чисто прозаическая книга постоянного автора рецензионного отдела “Знамени” — в первой были объединены стихи и проза (см. “Ни дня без книги”, 2007, №3). В книге — три повести: “Точка радости”, “Техника безопасности” и “Из-за елки выйдет медведь” (первая и третья опубликованы в “Дружбе народов”) и одиннадцать рассказов, также по большей части опубликованных в ДН и “Октябре”. Как поэт Анастасия Ермакова публикуется в “Арионе”.

Большой сборник стихотворений и немного автобиографической прозы — о том, как организованное автором общество подводников занималось поиском расстрельных ям сталинского времени, и об учебе — в школе, Ростовском университете и Литературном институте. Феномену Учителя, в беседе помогающего личностному становлению ученика, мемуарная проза о позднесоветской эпохе сложила памятник. Вот куда шли тогда талантливые, внутренне свободные люди — в учителя литературы.

История женщины, ставшей целительницей, начинается как семейная сага, которая зачем-то прерывается назидательным текстом, стилизованным под священный и озаглавленным буквами еврейского алфавита. Разумеется, эти вставки просто пролистываешь... Личная история перерастает в повесть о целительстве наложением рук после встречи с мусульманской ясновидящей, сказавшей героине, чтобы она это делала, причем начала с детей — и героиня устроилась на работу в только что открывшийся детский дом, а потом взяла к себе в семью троих детей оттуда… Интересное — там, где подключается личный опыт автора, действительно знающего, что такое детдом и какие там дети. А вот мистические навороты — метемпсихоз, сновидения и т.п. — кажутся лишней нагрузкой.

Адвокат с почти полувековым стажем, “почетный адвокат России, доцент Международного государственного губернаторского университета Природы, общества и человека “Дубна”” (анн.) пишет в рифму и без просто так, для душевного здоровья. Без рифмы получается лучше. Юридические очерки, стилизованные под рассказы, обнажающие кухню, например, мошенничества с недвижимостью, интересны именно как очерки.

“В стихах Владимира Алейникова каждая строчка — гениальная”, — высказался не скупившийся на подобные высказывания и рекомендации в СП Арсений Тарковский в 1965 году... Тем не менее — не он ли спровоцировал появление как раз альтернативного советскому СП “Самого Молодого Общества Гениев”?

Новая книга Владимира Алейникова — избранное с 1964 года, тексты расположены в хронологическом порядке, с анахроническими вставками вместо предисловия и послесловия.

Вызванное из боли “Так, невзначай, случайней / Чередованья света / С тенью, иных печальней” — это поэзия, которая для поэта достовернее жизни. XXI век представлен в книге всего двумя стихотворениями и поэмой “Хорал” — все о том же, о чуде творчества.

Читая стихи Марка Шатуновского, испытываешь удовольствие, как от вовремя пришедшего воспоминания о чем-то очень важном, на время забытом. Это важное — поэтика метареализма, в свою очередь заставлявшая в 90-х вспомнить о раннем Пастернаке. Все это не имеет живого продолжения в том, что сегодня делают молодые поэты, — слишком крупно, слишком неподъемно... Тем важнее это продолжать тем, кому такая работа удается.

Петербургский поэт, лауреат премии имени Н. Заболоцкого, “…как будто остался на всю жизнь в году своего рождения, 1960-м, со свойственными раннему шестидесятничеству естественностью, открытостью, простодушным бесстрашием поэтического дыхания, только без обаятельной безвкусицы тех лет”, — пишет автор вступительной статьи “Тайна естественности” Валерий Шубинский. Книга состоит из двух частей: “Имена снега” и “Имена дождя”, — предваряемых прозаическими предисловиями с одинаковым зачином: “У меня небольшой выбор: всего три времени — прошлое, настоящее и будущее, еще есть возможность использовать глаголы совершенного или несовершенного вида, плюс — инфинитив, сослагательное да повелительное наклонения. Вот, пожалуй, и все. Впрочем, и словарный запас неполон — несмотря на обилие слов, вещей, требующих себе имени, становится больше и больше. А то и наоборот: появляется новое слово — и тенью за ним предмет, действие или свойство. И я стал придумывать разные имена…”.

Восьмой сборник стихотворений, чаще нерифмованных, всегда в той или иной степени герметичных, выражающих тот душевный настрой, в котором человеку ближе гармония сфер, чем звуки окружающего мира.

Избранные девяносто девять стихотворений и одна поэма за тридцать лет стихописания. Голос чрезвычайно тихий, напряжения между словами почти нет, основная интонация — примирительный вздох: “Безусловно, все мне давно известно: уж не раз, поди, довелось изведать, как глядят в лицо — как в пустое место, будто впрямь зануда и надоеда”... Поэтому запоминаются редкие эмоциональные всплески. Потребность в стихосложении здесь, видимо, чисто культурная — как сопротивление бытовой энтропии, как придание жизненному течению какой-то оформленности.

Здесь писание стихов, как и графика, — от нереализованного богатства натуры. Тридцать лет журналист из северной столицы писала стихи, никому их не показывая, и только теперь, к своему 60-летию, издала их. Версификация довольно ловкая, не хватает лишь осведомленности о современном состоянии поэзии, хоть какой-то включенности в ее проблематику — формальной ли, смысловой; все ограничивается рифмованной фиксацией эмоций и ситуативных размышлений.

Писатель и переводчик, автор учебника “Введение в опыт перевода. Искусство, осязаемое пульсом”, почти тридцать лет преподававший в Литературном институте теорию перевода и психологию творчества, действительный член Академии педагогических и социальных наук, ратующий за создание в России Международной академии перевода, собрал в сборник стихи о войне, написанные в разные годы. Завершают книгу фотопортрет и биография отца автора, почетного железнодорожника, полковника железнодорожных войск в отставке, в Великую Отечественную прокладывавшего важнейшие для армии пути, а в 1942-м предложившего новаторский метод разгрузки эшелонов за час, за что получил первый из трех орденов Красной Звезды.

Юбилейное издание воспоминаний и размышлений поэта о других поэтах и самой поэзии. (Искусную прозу Лариса Миллер понимает как род поэзии, что выражается, например, в эссе о Бунине “Как достать читателя”). Для каждого поэта, о котором говорит, она находит краткое определение основного душевного сдвига, выбросившего его из мира нормальных людей: “Георгий Иванов обладал редкой способностью заглядывать за край бытия. Для него это было так же естественно, как заглянуть за шкаф или за печку”.

Светлана Шишкова-Шипунова, постоянный автор и лауреат “Знамени”, занимает в сегодняшней критике нишу очень толкового критика-любителя, иначе называемого квалифицированным читателем, поскольку обходится без обязательной для профессионала теоретической начитанности. Она показывает, что развитый ум и культурный багаж интеллигентного человека — инструментарий, с которым вполне можно браться за самые сложные произведения современной литературы, такие как “Даниэль Штайн, переводчик” Людмилы Улицкой или “Учебник рисования” Максима Кантора.

В 1968 году волей случая Игорь Волгин организовал в МГУ литературную студию “Луч”, в 70-е она расцвела, а в 90-е слилась с литинститутским семинаром. Из этой студии вышли многие известные литераторы и издатели, достаточно вспомнить духовный костяк ее первого состава — группу “Московское время”. Книга, вышедшая в честь сорокалетия студии, представляет собой сборник стихов и воспоминаний студийцев, структурированный по трем разделам: “1968—1970-е”, “1980-е”, “1991—2000-е”.

Культуртрегерство сейчас выражает себя в разных жанрах, Волгин же продолжает традицию — его семинары в Литинституте, на которые доводилось попадать мне, отличала студийная атмосфера, чтение по кругу практиковалось и там…

Книга дневниковых свидетельств и воспоминаний о дорогих автору умерших людях: подругах Тамаре Габбе и Фриде Вигдоровой, известных писателях, которых довелось близко знать: Б. Пастернаке, И. Бродском, А. Солженицыне, К. Симонове, а также М. Цветаевой, с которой Лидия Чуковская познакомилась в Чистополе за несколько дней до самоубийства. Завершается книга мемуарным очерком об А.Д. Сахарове, суммирующем мысли о нравственной гениальности лучшей части русской интеллигенции, проходящие и в тексте, и в подтексте всех записей Лидии Корнеевны. Свой “Некрополь” она начала составлять сама, выбрав из дневников, которые вела всю жизнь, записи о Т. Габбе и Б. Пастернаке. После смерти Лидии Корнеевны ее дочь Елена Цезаревна закончила эту работу.

Книга филолога и лингвиста Вячеслава Всеволодовича Иванова — разножанровый сборник самых разных работ: стихов и переводов, статей, воспоминаний и эссе. Интереснее всего читать статьи — одни темы чего стоят: “Гуманитарные науки и будущее современной цивилизации”, “Русский космос”, “Цели истории”… Рассказывая об удивительных людях, сделавших невероятное очевидным: Королеве и Келдыше, Циолковском, Вернадском, математике Кондратьеве, в докомпьютерную эпоху рассчитавшем периодичность экономических кризисов, — ученый тревожится о сегодняшней ситуации: “К сожалению, многие крупные чиновники, которые занимают министерские и другие видные посты, решили, что наука, вообще говоря, не нужна, а им, чиновникам, хорошо было бы распоряжаться всеми жилплощадями и территориями, которые принадлежат науке”… И далее: “Россия — действительно великая страна, в которой была сделана масса великих открытий. И позор России состоит в том, что эти открытия, как правило, не внедрялись и не осуществлялись, и те люди, которые и сейчас пытаются остановить развитие нашей науки, они опять идут по традиционному пути”...

Сын Константина Симонова и Евгении Ласкиной в первой части своих мемуаров “Отдаю долги” рассказывает о материнской и отцовской семьях, удивительных каждая по-своему, все его деды и бабки прожили трудную, но очень длинную жизнь. Во второй части “Круги по воде” он рассказывает о том, как рос в арбатском переулке, который никогда не переименовывался, как вырос и опробовал несколько вариантов судьбы: был полярником, потом редактором, а потом стал тем, чем мечтал: кинематографистом. Автобиография естественно переходит в литературные портреты друзей и коллег по кино.

Книга написана в шестидесятнической манере свободного исповедального повествования, в котором воспоминания по ассоциации притягивают литературные впечатления, а разговор о литературе вызывает из памяти жизненные события. Посвящена она категории узнавания — как аристотелевской, драматургической, так и психологической, жизненной.

Военный моряк, служивший на ракетном подводном крейсере, в конце 90-х стал менеджером в IT-компании и продолжает заниматься высокими информационными технологиями, но флотской жизни не забыл. Мемуары он перемежает с матросскими байками, оформленными как вставные новеллы под грифом “Мимолетное”, но тем не менее просит отнестись к мимолетному серьезно: “…не воспринимайте эти страницы как подборку флотских баек и анекдотов. Это реальная жизнь. Жизнь людей, рискующих, не осознавая глубины риска, людей, просто выполняющих свои обязанности”, — говорится в предисловии.

Несмотря на вполне академическое название этих “без малого пятисот страниц сомнительного текста”, как характеризует это сочинение гипотетический издатель в артистичном авторском предисловии, перед нами — “мой Кант”, субъективное сочинение человека весьма начитанного, особенно в мемуарах, дневниках и письмах, а также медицинской и психоаналитической литературе, и находящего ясные связи философии и жизни вроде той, что движение мысли философа находится в неразрывной связи с движениями фекалий по его кишечнику. Читатель приглашается вместе с автором “заглянуть в путаные тексты, столетиями выдававшиеся за ясные, и создать ясный текст, который столетиями будет выдаваться за путаный”. Я же в свою очередь советую читателю самостоятельно прочитать три критики Канта — более простых и ясных текстов, дающих действенную прививку против негигиеничного мышления, я не знаю.

“По сути, мы открываем сегодня неизвестных, хотя и давно знакомых нам поэтов”, — автор считает, что после всего, что опубликовано в постсоветское время, поэтов Серебряного века нужно изучать заново. Проштудировав три сотни человеческих документов: воспоминаний, писем, дневников; сопоставив множество разных свидетельств с целью развеять мифы и установить факты, он излагает малоизвестные детали биографий Ахматовой, Блока, Мандельштама, Волошина, Сологуба, Есенина, Гумилева, Ходасевича, Кузмина, Хлебникова, Северянина и Маяковского. Поскольку это книга-экскурсия — жанр, кажется, становится модным, — кроме списка использованной литературы и именного указателя, она имеет указатель петербургских адресов, связанных с именами героев.

Энциклопедия открывается статьей С.В. Белова “Великий христианский писатель”, в которой дан очерк жизни и творчества Ф.М. Достоевского. Затем, после списка условных сокращений и хронологии Достоевского, идет основной текст книги: алфавитный указатель “Личность, окружение, произведения, историко-литературный контекст”. Завершают том список литературы о Достоевском и указатель произведений Достоевского.

Дипломату и военному (сочетание, характерное для середины XIX века, когда Россия углубилась в Азию и на Дальний Восток, где признавали только силу) Н.П. Игнатьеву, в 1864 году назначенному посланником в Константинополе, Болгария обязана освобождением от османского ига, поэтому там есть село Игнатьево, его именем названа одна из центральных улиц столицы, а в Софии и Варне ему поставлены памятники. В России же им почти никто не занимается: уйдя в преждевременную отставку из-за неудач в восточном вопросе, он был назначен Александром III на пост министра внутренних дел для установления порядка в стране, но оказался слишком либеральным, в пятьдесят лет был полностью отставлен от государственных дел и практически забыт. Сделав обзор немногочисленных работ об Игнатьеве, автор ограничивает свое исследование временем его службы на дипломатическом посту, стараясь доказать, что он не был агрессивным панславистом, как это принято было считать до недавних времен.

Автор, с 1990 года живущий в Лос-Анджелесе, более десяти лет проработал в Отделе редких книг (Музее книги) РГБ, с 1987 года он возглавлял там научную группу, занимавшуюся исследованием русских старопечатных изданий. “Евреи в ливреях” — галерея портретов российских государственных деятелей еврейского происхождения, служивших русским царям XV—XIX веков на самых разных должностях, от шута, как Ян Лакоста, которому Петр I пожаловал титул короля самоедов (здесь автор проводит остроумную параллель с губернатором Чукотки Абрамовичем), до министра — в очерке о Егоре Канкрине, министре финансов при Александре I и Николае I, автор замечает, что Канкрин “не осознавал свою принадлежность к народу Израиля”, и задается вопросом: “Но означает ли это, что ему не была свойственна еврейская ментальность?”. “Еврейской ментальностью” оказывается живой и острый ум. Может, стоило у Ломоносова в родословной покопаться получше?

“Приложение к журналу “Невский альманах”” — значится на шмуцтитуле, разницы между журналом и альманахом здесь, видно, не знают. Открывается издание с березками на обложке графоманскими виршами главного редактора Т.М. Лестевой, полными веры в возрождение советской державы и версификационных ошибок. Там Чернышевский “смотрит вниз, как будто бы стыдясь / Того, что сделали с Россией демократы”, а маршал Жуков — “тот стоит, гордясь / Величьем подвига советского солдата”. Нестихотворные материалы активно пишущей Т.М. Лестевой — такого же уровня: смесь невежественной наивности и ностальгического пафоса. Не отстают от нее в невежестве и другие авторы альманаха, всех ляпов здесь не перечислить, остановимся на одном материале.

В новой рубрике “Критика” Г.Г. Муриков “к 75-летию образования Союза писателей России” взялся за идеологический анализ “толстых” журналов. Начал со “Звезды” и сразу выдал замечательное предположение: “”Звезда” была одним из первых советских “толстых” журналов и, видимо, остается единственным, который сохранился до сих пор”. Далее, процитировав стихотворение, которым открывается один из номеров “Звезды”, Г.Г. Муриков выдал новый перл: “Подписано: Елагина Елена Васильевна, лауреат премии журнала “Звезда”. Но реальное это лицо или псевдоним — мы сказать не решаемся…”. Объявив стихотворение одного из самых известных петербургских поэтов анонимным изложением “концепции о малом народе”, критик разбирает книгу И. Шафаревича “Русофобия”, чем и заканчивает разговор о журнале “Звезда”. Вторая часть его исследования посвящена “Знамени”, причем начата со старательно списанного у кого-то изложения истории “толстых” журналов — на этот раз верного, но зачин первой части автор забыл уничтожить… В “Знамени” он почитал не стихи, а публицистику. Анализ ее сводится к тому же тезису о “русофобии малого народа”.

Справедливости ради надо сказать, что в альманахе есть интересные материалы, в основном воспоминания. И отметить симптом времени: замечательно безыдейное издательство “Человек” издает и сионистские (“Евреи в ливреях”), и антисемитские материалы с философским спокойствием — лишь бы дело делать.

Редакция благодарит за предоставленные книги Книжную лавку при Литературном институте им А.М. Горького (ООО “Старый Свет”: Москва, Тверской бульвар, д. 25; 694-01-98; vn@ropnet.ru); магазин “Русское зарубежье” (Нижняя Радищевская, д. 2; 915-11-45; 915-27-97; inikitina@rоpnet.ru)