Александр Демахин

А.П. Чехов. Иванов. Режиссер Юрий Бутусов

А.П. Чехов. Иванов. Режиссер Юрий Бутусов. — МХТ им. Чехова, 2010.

К юбилею Чехова московские театры разродились целым валом премьер по драматургии и прозе Антона Павловича. Для некоторых серьезных режиссеров это стало поводом впервые обратиться к постановке произведений русского классика. Одним из таких опытов стала постановка пьесы “Иванов” на сцене Московского художественного театра Юрием Бутусовым, самыми заметными московскими спектаклями которого до того были постановки пьес Шекспира. Сложно и интересно было представить себе, как в острой, подчас эксцентричной режиссерской манере Бутусова будет сыграна чеховская пьеса.

Режиссер начал с того, что смело “перемонтировал” чеховский текст: события в сценической версии театра разворачиваются в обратном порядке — от финальной сцены, когда Николай Алексеевич Иванов (Андрей Смоляков), непременный член по крестьянским делам присутствия, стреляется на глазах у почтенной публики и своей невесты Саши Лебедевой (Наташа Швец), до начальных, когда жива еще жена Иванова Анна Петровна, урожденная Сарра Абрамсон (Наталья Рогожкина), когда вдвоем танцуют они в мучительном для обоих танце: она уговаривает его не уезжать нынче вечером, а он ей — что не может не уехать, иначе его сгрызет тоска. Да и стреляется бутусовский Иванов за время спектакля с десяток раз: доведенный к финалу сцены до отчаяния, отходит на дальний план, к оградке, раздается выстрел, герой падает, звучит лихой мотивчик, выбегают на сцену актеры для очередной ретроспекции, когда же дойдет дело до него, до Иванова, он как ни в чем не бывало встанет и включится в действие — имеет право, ведь это же было раньше, раньше, чем он застрелился.

Бутусов поставил спектакль о людях, которые убивают друг друга, изводят один другого, не замечают болей и страданий ближнего, а если и замечают, то не могут найти в себе сил выйти из своего жизненного амплуа: злобно язвит списанный в архив Шабельский (Сергей Сосновский), считает свои несчастные копейки Зюзюшка (Полина Медведева), мечется в обвинительных монологах доктор Боркин (Павел Ворожцов) — вместо того чтобы остановиться и услышать другого, ему посочувствовать, его принять и понять. Легче этой работы сердца — промчаться мимо. А боли такие есть в этом спектакле у всех героев: недаром каждому дан режиссером выход на авансцену и монолог, обращенный в зрительный зал. И в этом смысле нелепые ивановские выстрелы — только виньетки, не в них дело — совсем по-чеховски говорит Бутусов, — не в эффектных событиях и признаниях, а в течении жизни, и кажется, поэтому запускает события в обратную сторону, когда от свадеб и выстрелов герои приходят к разговорам и молчаниям.

Сценография Александра Боровского — пни от вырубленных деревьев в углу парка, у старой, некогда вычурной и элегантной, а теперь ржавеющей ограды, и огромная куча веток от этих деревьев, высящаяся и над этим парком, и над этими людьми. Конечно, мерещится в этом решении художника вырубленный уже вишневый сад (так первая пьеса Чехова рифмуется с последней — тоже “в обратную сторону). И среди этих веток и пеньков спотыкаются чеховские герои в черных костюмчиках (художник по костюмам — Оксана Ярмольник), напоминающие, как это было и в бутусовском “Гамлете”, также идущем на сцене МХТ, труппу жестоких комедиантов, разыгрывающих трагифарс жизни. Однако если там, в “Гамлете”, протагонист явно этой труппе противостоял и играл в свою игру, то здесь, в “Иванове”, герой Смолякова, коротко стриженный, весь словно перекрученный, разочаровавшийся в жизни и в себе, тоже принадлежит к этой труппе, устав ей противостоять: понимает с самого начала нелепость истории с Сашенькой и не прерывает ее, видит, что убивает свою жену, и продолжает убивать… Стреляется бутусовский Иванов в начале спектакля, при закрытом еще занавесе, в финале же он в одиночестве стаскивает в кучу разбросанные ветки, вот уже он берется за бревно, волочит его из одного конца сцены в другой — и мхатовский занавес закрывается. Ничего не окончено, страшный субботник продолжается.