Вы мне поверьте…

Был сильный обстрел из “Града”. Сидели в коридоре. Думала — наши стекла вылетят. Нет. Пока держатся. Секунды тишины. “Красные” или “белые” перезаряжают установку “Град” (звуки эти трудно с чем-либо перепутать).

Мы с мамой спешим. Утепляем окно клеенкой (со стороны комнаты). Прибежала из среднего подъезда пенсионерка Маня. Говорит: “Одна не могу! Боюсь!”. Это старая женщина с тяжелым прошлым, из неблагополучной семьи. Мы ее прогонять не стали. Сейчас будет обстрел. Неизвестно — куда угодит? Усадили Маню в нишу. Угостили вареньем.<…>

Умирает котенок, от голода, рыжий, по имени Рысь. Не хочет хлеб, даже моченый в супе и жеванный мной! Он и пышку не желает! У нас еда: помидоры и варенье, суп с “галушками” и с пареным луком. Больше ничего нет. Котенок маленький и есть такое не может!

Я заболела. Температура и боль в печени.

Опять обстрел. Сильный! Маму я забрала с ее кровати (она спала под самым окном). Мы сидим в коридоре. Все коты сбежались к нам — перепуганные, жмутся к ногам. Руки мерзнут. Я спала в перчатках.

Клянусь! Я не верила, что останусь жива. То, что сейчас я пишу, — восьмое чудо света! Дело вот в чем: с утра мы пошли на “Березку” — небольшой рынок. Надеялись найти картофель. Хотя бы два килограмма. Если увидим, решили, — купим хлеб. У нас мало муки. Меньше половины мешка. Мука — на экстренный случай.

Мы миновали первый от нас — зеленый — детский садик, вошли в злополучный двор, в котором нам всегда “достается”, — и тут начали бомбить! Мы забежали в подъезд большого пятиэтажного дома. В одном подъезде никого не оказалось — спрятаться было негде, и мы забежали в другой подъезд, а там — русская старушка. Она сказала, что живет здесь совершенно одна. Больше никого нет. Но у нее есть ключи от всех квартир. Хозяева доверили, на случай пожара. В том числе и от квартиры на первом этаже. Мы вошли.

Бомбить продолжали — самолет кружил прямо над двором. На наших глазах стекла из окон, затем сами окна и остатки вещей от оконной стены вылетели на улицу. Образовался проем. Две широкие кровати — без колес, на ножках — поехали на нас! Белый дым, похожий на пар или туман, проник в окно. Стало плохо видно. Душно. Появился неприятный едкий запах. Я услышала голоса. Во дворе громко разговаривали. Я подошла к другому, уцелевшему окну. Посмотрела вниз и увидела двух парней в джинсовых костюмах. Они сидели на мокро-снежной скамье. Один обхватил голову руками и выл, как зверь. Второй повторял: “Ты чего? Ты с ума сошел?” — и бил первого по лицу, посыпал его голову снегом... Где-то кричали раненые. Жутко!

Русская старушка, кругленькая и неунывающая, говорит: “Живы! Значит, о живом думать надо! Моя квартира — на третьем этаже. Дочь недавно умерла. Было ей 29 лет. Помянуть хочу! Ее пальто своей девочке заберите! Оно новое”.

Мы пошли к доброй женщине на ее родной третий этаж. Зашли. Я померила драповое пальто цвета бордо. Оно мне подошло. Мы быстро свернули подарок, стали класть в пакет и благодарить бабушку. Мама сказала: “Живем рядом. Вдруг разбомбят, а вы живы останетесь, приходите! С нами перезимуете. Мы недалеко. Ваш двор, детский сад — и через дорогу”.

Мама быстро записала ей наш адрес на обоях.

Тут оглушительно прогремел взрыв. Это бомбил самолет! Пятиэтажный дом шатнуло, и он накренился. От страха я престала соображать. Смотрела на распятья на стенах и кресты. Стекла летели с частями балкона вниз. От взрывной волны дверь вылетела на лестничную клетку. Поволокло дымом… “Только бы здесь не умереть, на третьем этаже…” — мелькнула мысль. Я прошептала, садясь на пол: “Мама!” — и тут поняла, что голос у меня пропал... Бабушка принялась молиться, бить поклоны. Мама обреченно заявила: “Кажется, нам конец. Давай обнимемся!”.

Но тут мы услышали крик в подъезде. Мужчина, которого ни я, ни мама не знали (видели на своей улице), перескакивая через ступени, бежал к нам. Он размахивал руками и громко кричал: “Дом горит! Сейчас обрушится стена! Скорей! Бегите! Ну, быстрее же! В подвал! Через дорогу!” С ним был один из двух парней со двора. Второй потерялся.

Мы ринулись вниз. Осколки жутко резали мою правую ногу — боль была адская. Помчались в уже знакомый двор с маленьким подвалом, под вой самолетов. Где-то стреляли из автомата — наверное, по самолетам в небо... Подвал оказался закрыт! На двери висел большой замок!

Тогда мы вчетвером побежали к красному — кирпичному — детскому саду. Я упала от страшной боли в ногах, и меня потащили волоком за капюшон. Несколько бомб мы переждали в детском саду без окон и дверей. И без кафеля — успела заметить я. Кто его ободрал?!

Самолеты улетели. Мы вышли. К удивлению мамы, в руках я держала свою коричневую клюку — палка не сломалась! Я так вцепилась в нее, что потемнели пальцы! Мы успели перейти дорогу и войти в следующий двор. Услышали знакомый скрежет. Так предупреждает о себе “Град”. Мама и я мгновенно шагнули в подъезд дома — того, что был слева. Постучали наугад. Нам открыли, впустили в квартиру первого этажа. Женщина-чеченка и ее сын, мужчина примерно 30 лет. Тут бабахнуло! “Мы у вас отсиживались”, — сразу вспомнил молодой хозяин.

Мне стало плохо с сердцем, и они дали мне валидол. Часть таблеток я оставила маме. Хозяйка дала нам обеим воды с валерьяной. Моя мама уместилась на табурете, а я сидела в чужом коридоре прямо на баке с водой. Все замерли, ожидая очередного удара. “Где-то потерялись мужчины, — вспомнила мама, — они пытались нам помочь”. “И русская бабушка! — вторила маме я. — Мам, кажется, я “посеяла” подарок, пальто!” Мама махнула на меня рукой.

Зашатались стены. Сильнейший взрыв разломил часть потолка. Мы сплотились, прячась друг за друга. Нас обсыпало штукатуркой и щепками. Словно огонь прошел сквозь нас — так стало горячо. Еще один мощный взрыв странно, снизу, толкнул полы. Он свалил маму с табурета, а мужчину — с “присядок”, на четвереньки.

Обстрел из “Града” быстро закончился. Больше эту махину не заряжали. Мы ждали, но скрежета, характерного для подготовки к вылету новой порции снарядов, слышно не было.

Все вышли на улицу. Мужчин и старушки не увидели. Увидели сгоревшую квартиру рядом, на втором этаже. Дыра, как дополнительное окно, показала нам мебельный гарнитур — спальню. Туда попал снаряд. Там дымился пол… “Смертельная тишина!”— произнес сын укрывшей нас женщины.

Мы поблагодарили наших спасителей два раза (на чеченском и на русском языках). Простились. Пошли вниз — на рынок. Он был пуст. Магазин рядом — закрыт. Цепь и замок. Если обстрел — укрыться негде. “Быстро! Домой!” — скомандовала мама и потащила меня изо всех сил.

У садика из красного кирпича мы нашли пакет с пальто. Когда шли через двор, в окне второго этажа увидели знакомую бабушку. Она помахала нам рукой. Часть стены и крыши в этом доме исчезли. С третьего и с четвертого этажей валил густой черный дым. Мужчину и высокого парня в джинсах мы не встретили. Тот, что выл, лежал у скамьи. Он был не… целый, осталась только верхняя часть. Под ним огромным пятном темнела кровь. Мы побоялись и не подошли.

Частный сектор смело. Даже кирпичей не осталось! Щебень по земле и отпечатки на том месте, где стояли заборы… Огромные ямы! Исчезли дома и сады. Целая улица стала пеплом…

А тут мы смотрим — идут с рынка “Березки” седой Николай и Хавин папа, наши соседи. Оказывается, они так испугались авианалета, что лежали все это время, закопавшись в снег, и не шевелились. (Они тоже ходили искать, где купить хлеба.)

Дома, у наших дверей, нас ждала старая бабка Стася. Она стучала к нам. Ей, естественно, не открывали. Нас ведь не было. Из-под нашей двери шел дым!

Мы вошли. Одновременно горели окно, штора, ножки полированного стола и пол. Пришлось вылить всю воду. Носить растаявший снег и грязь в комнату. “Хорошо — все отсырело! Слабый огонь”, — радовались мы.

Управившись со своими делами, обнаружили, что у нас поменялись соседи. Родственники женщины с четвертого этажа ушли или уехали. Заселились, как нам обещала мамина подруга Марьям, люди из дома напротив. Бабушка Нина — 73 года. Три ее внука. Молодая женщина Валя (ее дочь). Я и мама повеселели — это же та семья, с которой мы переживали первую войну! Ссорились. Мирились. Дружили. Помогали друг другу. Они жили у нас как беженцы. Мы, тогда совсем маленькие дети, спали, а взрослые встречали под обстрелом новый 1995 год! Под окном разорвался снаряд, и на них от взрывной волны упала железная решетка с окна. Тогда мой город Грозный бомбили по приказу президента Ельцина. Веселенький был новогодний праздник...

Плохо открывается наша входная дверь. Перекос пола в подъезде и в нашем коридоре! Значит, сильно трухнуло дом. Как раз сейчас молодые мужчины со второго этажа помогают нам — стесывают полы. Кошки наши натерпелись страху не хуже нас. Это я увидела по тому, как они нам обрадовались.

На улице снег.

Опять бьют “Градом”. Если я не погибну, дневник, встретимся утром!

Не пойму, как мы будем жить дальше. Хлеб подорожал! Вначале до шести рублей. А сейчас многие торговцы просят за булку десять и пятнадцать рублей!!! Мука у нас старая, с привкусом гнили. Ее мало, на одну неделю…

Пришел Аладдин! Мы с ним говорили о том, как прожили предыдущий день. Я читала. Сегодня он меньше меня ругал. Но я, как назло, стеснялась и заикалась. Не могла спокойно заниматься. Постоянно отвлекалась, когда он сидел рядом. Мне хотелось не читать, а дышать его дыханием. Не слушать, что он говорит, а просто слышать его голос. Колдовство! А он посчитал, что я невнимательная. Обиделся и ушел домой.

P.S. Опять стреляют. Когда же это кончится? Я трушу… Какой позор!

Пришел Аладдин. <…> Главное — он жив! И я жива! Вдруг мы доживем до следующего дня? Тогда увидимся. <…>

Открыла старый свой дневник. Почитала. Вспомнила многое, такое далекое теперь. Свои школьные дни. Если б можно было с кем-то поговорить откровенно! Поделиться своими мыслями и чувствами… Трудно одной. Я рассуждаю почти как книжный герой — Король Матиуш в книге моего любимого Януша Корчака. Наши поступки и желания похожи. Особенно когда принц был на острове, в изгнании. Он ведет дневник!

Необходимо держать себя в форме! Когда посторонних нет и обстрела нет — делать зарядку по йоге. Лучше два раза в день. Мой осколок в правой ноге — “ожил”! “Блуждает” по ноге, режет все внутри… Стараюсь не кричать от боли.

Сильно не бомбили с самолетов, но били “Градом” и стреляли из танковых орудий. А с самого утра было тихо. <…>

Стучались соседи. Просили книги почитать.

Заглянула тетя Валя со своим младшим сыном. Он мой ровесник (мы учились в одной школе). За ним по возрасту следует Мансур. Но еще в этой семье есть старший сын. Самого старшего решили оставить с бабушкой. “Необходимо следить за квартирой! Соседи в доме напротив — ненадежные”, — заявила Валя. Все они дружно “откушали” кофе. Расслабились и вели приятно-светскую беседу о нарядах и о духах. <…>

Аладдина нет!

Ходили с мамой на “Березку” за хлебом. Обошлось без приключений.

Младший сын Вали, которому 15 лет, делает нам из выварки печь для дров — обогреваться в квартире. Мы с его помощью присоединим печь к трубе от газовой колонки и к дымоходу. Будет буржуйка конца двадцатого века! Я дважды сыграла с ним в шашки и оба раза позорно проиграла. Виноваты мои мысли: я — в придуманной, счастливой жизни без войны…

Скучаю. Записываю старые песни, чтобы убить медленное, тревожное время. “...Я начал жизнь в трущобах городских, И добрых слов я не слыхал…”. Мы тоже, видимо, долгое время будем жить в трущобах и на свалках. От моего любимого города мало что останется…

Ура! Ура! Пришел Аладдин!

<…> Аладдин на этот раз пришел c лампой! Он принес и керосин. Теперь лампы у нас две. Светло и на кухне, и в комнате. Если поставить их рядышком, можно читать! Окна всегда плотно занавешены — ведь стреляют на свет. <…>

Сегодня раненько утром мы с мамой обогнули наш дом и пошли в чужие огороды (пока нет обстрела). Сколько же там было руин! Нет многих садовых домиков. Разбиты. Сгоревшая собака лежала на дорожке. Мы нашли бурак, а капусту — нет. Пришлось путешествовать на рынок.

Все купили, вернулись. И тут мама надумала сбегать в гости к тете Азе в дом напротив. “Мы же еще не завтракали! — сказала я. — А уже обед!”. Но моя маман заявила: “Аза болеет. Проведать ее — человеческий долг!” Меня брать с собой она не захотела. Ругалась самыми скверными словами! Материлась! Пожелала мне смерти, сказала, что, если меня не убьют, она сама меня прибьет. Кричала всякие гадости при младшем сыне тети Вали! Какой стыд! Он вчера играл со мной в шашки и делал нам буржуйку… Мама собрала гостинцы Азе: печенье, макароны “Роллтон”, что-то еще…<…>

Мама ушла. Я знаю — ее жизнь не сахар. Знаю — она хотела покурить, чтобы я не видела. Я ненавижу дым сигарет! Не терплю, когда курят женщины! Давно, совсем маленькой, в первом классе, я узнала: соседка учит маму курить. Я решила сбежать из дома в знак протеста. Убежать подговорила и Аленку (шестилетнюю дочь той соседки). Скрыться нам удалось почти на сутки. Прятались в чужих подъездах (из дома прихватив одеяла и конфет). А вернулись оттого, что Аленка забыла любимую куклу. Тут нас родители и заловили… Но бить не стали.

В 1996 году Аленка с матерью были оклеветаны. Приказом за подписью Ш. Басаева они были объявлены врагами чеченского народа. И приговорены к расстрелу. Ночью вооруженные люди начали выбивать их дверь. Остальные жильцы спрятались! Вступились за них только одни старики-ингуши с общей лестничной площадки. Получилась заминка. Соседка с дочерью слезли на простынях с балкона своего второго этажа.

Так чеченские представители нашего дома хитроумными выдумками боролись с беззащитной русской семьей — ухоженная квартира понадобилась их родне. “Русская” трехкомнатная квартира! Очень хотелось захватить ее бесплатно с вещами. (Позднее родственники захватчиков устроились на работу в милицию.) В тот критический момент беглянок спрятал у себя пенсионер дед Павлик. Но и к нему среди ночи явились вооруженные люди! Соседка с ребенком выпрыгнули в окно. Снова спаслись. Но теперь уже прятались в чеченской семье в частном секторе. Чеченцы (их новые покровители) выгнали наглецов, захвативших квартиру. Охраняли ее с оружием! Потом они вывезли Аленку с матерью в Ставропольский край. Приобрели им дом в деревне. Помогли с отправкой частично раскраденных вещей. Парадокс?! Чеченцы — против чеченцев! Чеченцы — защитили русских! (Правда, практически задаром получив их квартиру.) Но не убили, а спасли…

У меня странное ощущение, что прошлое похоже на стеклянный шарик. Что-то есть внутри. Можно даже разглядеть. Но уже не коснуться…

Опять бьют из “Града”.

Мама вернулась. Ей “полегчало”.

<…>

<…> В наш подъезд зашли взрослые вооруженные мужчины-чеченцы. Очень спортивные, крупные. Они все были с черными бородами и в черной форме. Один заявил, что давно наблюдает за нами… Я ему понравилась! Он хочет забрать меня себе в жены (!!!). Но не насильно, а по-хорошему… Моей маме он заплатит золотом (по обычаю) за то, что она меня выкормила и вырастила. К счастью, младший брат Мансура был в подъезде.

Спорить с этими людьми было бесполезно. Но мой пятнадцатилетний сосед, сын тети Вали, сообразил все как надо. Он по-чеченски сказал, что он — мой брат! Что я дала слово и жду человека, который ушел на войну. Вышла моя испуганная мама. Она произнесла благодарность за оказанную нам честь. Хорошо — маме на чеченском языке вспомнилось слово “жених”… Пришельцы в черном раскланялись и ушли. Помогла находчивость!

Уже много раз мы слышали об арабах. Они забирают себе девушек — готовить и стирать. Рассказывали, что в частном секторе недалеко от нас боевики вошли с оружием и забрали русскую девочку. Она жила с бабушкой и с дедушкой. Я лично ее знаю. Ее зовут Катя. Худенькая, светлая. Ей пятнадцать лет! Мы обе до этой войны учились в школе № 50… Через 20 дней девочку вернули. Такого никто не ждал! “Меня не обижали и не приставали”, — рассказывала она. Люди были поражены! Те, кто ее привел, обратились к старикам со словами: “У вас — почтенный возраст. Вам одним нельзя!” Сообщили, что уходят из города. <…>

<…>

Ночью обстрелы. Вчера сильно бомбили и стреляли из многих видов оружия. Мы боялись быть одни. Ночевали с мамой у своих соседей — тети Вали и бабушки Нины. Спали в коридоре на полу. <…>

Мансур запасает своей бабушке и нам дрова. Пилит и колет целый день! Его братишка — замечательный! Утром успел найти деревянную дверь. Сам эту махину дотащил до нас. Говорит: “У соседей напротив ночью двери в щепки разбили! Их подъезд открыт. Нужно иметь двери про запас. Иначе одни или другие войдут. Устроят бой! Разобьют наш дом!”.

У бабушки Нины уже несколько дней живет ее подруга Стася. Пожилая одинокая женщина из дома напротив. Она спустилась вниз со своего высокого этажа. Боится одна…

Сегодня все наши соседи расстроились. Причина?! По радио передали, что нас будут бомбить при помощи “Акул”. Это военные вертолеты с ракетами. Какой ужас! Страшно уезжать в беженцы. Автобусы обстреливают — люди гибнут, сгорая живьем.

До свидания, дневник!

День прошел отлично! С утра мало стреляли, и к вечеру соседи вышли “погулять” — это значит постоять у подъезда и подышать воздухом, смешанным с гарью. Но не тут-то было! “Град” начал бить по нашему двору.

Мы все опрометью залетели в квартиру тети Марьям, к Вале и бабушкам. Так мы бегали: из квартиры соседей — к себе (как заряжают — слышно, и куда летит — тоже!). Потом из нашей квартиры бежали к соседям — смотря с какой стороны били по дому. <...> Это продолжалось с 18:00 до 20:00. <…>

Раздался торопливый стук в дверь. Пришел Аладдин! Я подумала, что схожу с ума… Что это — мерещится… Он живым прошел через этот ад! Как?! Такая бомбежка! А он добрался из горящего центра в наш район! Думал — мы голодаем! (Лежал по дороге в какой-то канаве — весь грязный.) Он раздобыл и принес нам темный кирпичик военного хлеба! Аладдин был весь в грязи, в колючках, рассек руку. Но он дошел! Честно говоря, умирать мне совсем расхотелось!

Вчера вечером под бомбежкой мы поели. Не один раз, а два! Потом чистили и частично стирали одежду своего гостя. Аладдин, разумеется, ночевал на диване, а мы теснились с мамой на ее кровати под окном. Хитрость в том, что кроватные ножки мы давно убрали. Наша защита — стена и батарея. Уровень кровати получился значительно ниже подоконника, почти на полу. На узкий подоконник баррикадой мы пристроили полки с книгами (от осколков!) Получилось всегда темно. Зато безопасно! Проснувшись, мы занялись перестановкой: дружно, втроем, сдвинули книжный шкаф, загородили им диван. Конечно, от снаряда шкаф с книгами не спасет, только от железной “мелочи”…

После утреннего завтрака мы занимались. Писали грамматические упражнения, заучивали слова. Я пыталась читать на чеченском языке. Затем на арабском. Аладдин внимательно слушал. Наконец он похвалил меня!!! Потом он рассказал, что несколько лет не жил дома (с мачехой и отцом). Часто жил отдельно от семьи — в интернате. Пожаловался, что этой осенью застудил почки, болеет. Мама растерла его мазью от радикулита. Велела обвязать поясницу платком. Схитрил он или нет, но разжалобил мою маму. Я заметила: она плакала в кухне. И бубнила себе под нос: “Бедные дети! Жизни не видели! И жизни — нет!”. Утром Аладдин ходил за мамой хвостом. В коридоре уткнулся носом в ее плечо, как маленький. Потерся щекой и сказал: “Если честно — я очень жить хочу. Я боюсь! Я даже не женат еще…”. <…>

Я боюсь его потерять! Я боюсь остаться без мамы! Я — боюсь! <…>

<…> Бомбят. К счастью — далеко. По приемнику бабуль передают: в Чечне идут “ковровые” бомбардировки. Это когда совсем ничего и никого не остается?!

Аладдина нет. Мы встретимся, если Богу будет угодно.

28 ноября, вчера, приехала родная сестра соседки Марьям. Это в квартире у них временно живут бабушки Нина и Стася. Лиза сказала, что деньги у нее — на вывоз одного человека, и что она специально приехала за мной как за раненой. Марьям и ее семья умеют выполнять свои обещания!

Мама заявила: она останется дома. Сторожить имущество. Я заупрямилась. Уезжать отказалась. Боялась бросить маму. Она ведь пропадет без меня. <...> Вместо нас в дорогу — в беженцы — быстро собиралась мать Мансура Валя. Она решила вывезти хотя бы самого младшего сына, саму себя и телевизор. На дорогу сыну деньги у нее были. Второе место в автобусе — для Вали — оплатила Лиза, сестра Марьям. Умеют люди ориентироваться!

Мама пыталась уговорить меня уехать. Она даже собрала легкий пакет с одеждой. Но я не поеду! Это — решено! <…>

Сегодня у нас хлеба нет. Продуктов — тоже. Ближе к вечеру я и мама сходили на рынок. Ничего не купили, кроме одного пакета риса. У продавцов были сигареты и шоколадки... На базаре женщины рассказали: в три часа дня обстреляли автобус с беженцами. Он направлялся в Ингушетию. Сорок человек убито, четверо получили ранения. Господи! Как там наши?

<…> Аладдин был злым и растерянным. Вдруг он сообщил мне и маме, что много думал и решил: он не станет портить мою жизнь. Но он очень хочет сейчас, в войну, жениться! Его спутницей станет взрослая женщина. Которая была замужем. В случае его смерти такой жене не так страшно остаться одной (как это было бы мне)... Я спокойно выслушала этот сумбур. Однако мое сердце мгновенно стало тяжелым, как камень.

Итак, на взрослой женщине. Как оказалось, мы ее знаем… “Кусум!” — сразу сообразила моя мама. Аладдин кивнул. Но имени жены не произнес. Попытался объяснить происходящее: “Она — мать моего друга. Дважды была замужем. Эта женщина, на 15 лет старше меня, как в книге о Пророке Мухаммеде... <...>” Я тихо, но твердо ответила: “Чужой муж нам в доме не нужен!”. Мама одернула меня: “В это жуткое время о нем будут заботиться! Ты должна понять: у него в детстве был интернат, голод, холод. Наконец появится семья... Не думай о себе. Думай о нем!”.

Бомбят с самолетов. Уже сорок минут! Лежим с бабулями Ниной и Стасей в нашей нише на полу. Бомбят с раннего утра. Не дают передышки. <…>

Сейчас 13:30. У меня на руке часы. Идет обстрел нашего района сразу из нескольких видов оружия. Мы так привыкли, что спим или читаем в коридорной нише. Только голодно. Постоянно хочется есть. И страшный холод.

Теперь наши постоянные соседи — пожилые женщины Стася и Нина с внуком, старшим сыном Вали. У него повредился рассудок.

Нас бомбят мало. Больше по нашим домам бьют из орудий. Появились ребята-боевики. Скромные парни, крестьяне. На русском языке говорят с акцентом. К бабулькам постучали, спрашивают: “Дадите мыло?! Не хотим сами лазить”. Представились. Они из Наурского полка. Будут ходить в наш двор за водой, в пожарные колодцы. Обосновались в здании института за пустырем. Сказали, что здесь прикрывают вывоз раненых.

Боевики притащили легкую пушку. Поставили ее у нашего подъезда. Пальнули! Все женщины и я с мамой собрались и группой (без мужчин) подошли к ним. Попросили: “Уходите! Из-за вас наши дома разобьют. Вы в воздух стрельнете, между зданиями, а в ответ — прицельный огонь из орудий! Или бомбы... По нашим домам! У нас — старики, больные и дети!”.

Боевики поняли. Сказали: “Подойдите к командиру. Мы сами не решаем”. Все дружно пошли. Командир разрешил им отойти от наших домов. А боевики пообещали: “Разрядим пушку и уйдем. Заряженную тащить нельзя”. Ушли.

Всего их было пять — семь человек. В другие дни мы видели, как эти парни таскают свою пушку-игрушку с места на место. По брошенным садам, по пустырю... Они делали вид, что их много! Вызывали огонь на себя. Стреляли в пустое небо, задрав ствол своего мини-орудия перпендикулярно к земле. Объяснили жителям: “Пушка берет 7—8 километров. Мы никого не достаем”.

<...> Я с температурой. Почти не встаю. Я не читаю. Накроюсь с головой и лежу на полу в коридоре. Делаю вид, что сплю. Сегодня осколок в правой ноге мешает. Он двигается... Режет ее изнутри. Страшная боль.

Я молюсь. Ежедневно! Прошу, чтобы ни с кем, кого я знаю, ничего плохого не произошло.

Сегодня с утра наши мужчины-соседи показали истинное свое лицо. Они струсили! Не защитили собаку Лайду… В собаку стреляли парни-чеченцы в форме боевиков. <…> Вступилась моя мама. Сказала, что так поступают жестокие дети, а не мужчины на войне! Боевики навели на нее пистолет. Мама не сдвинулась с места. Говорит им: “За меня с вас спросят!” — и нагло стоит, руки в боки. Тогда боевики ответили: “Мы зайдем к тебе, тетка!” Мама совсем разозлилась. Кричит им: “Я жду! И дверь закрывать не стану!”. Лайду мы занесли в самый близкий от нее подъезд. Тот, где квартира бабушки Стаси. Перевязали, поставили воды и ушли. Собака большая! К себе мы бы ее не донесли…

Когда стемнело, явились эти парни. Попросили у мамы уксус. Извинились! Сказали, что мужиков нашего двора через эту собаку они “проверили на вшивость”: “Гнилые у вас мужчины! Пьют и воруют. Воруют и пьют! Мы видим, кто какой! Если помощь нужна — мы ночуем в среднем подъезде, у Азы. Обижать будут — зовите! Придем!”. Они ушли. А я и мама, используя затишье, отнесли раненой собаке кусок пышки, еще теплой. Долго гладили ее…

<…> Нина и Стася слышали по своему скрипучему радио: к нам в Чечню приезжает ОБСЕ. Но пушечная канонада не прекращается.

<…> Ночью раненую собаку кто-то добил камнем. Камень лежал рядом, в ее крови. Утром мы прибежали ее погладить, перевязать. Все это увидели. “Лаяла! Мешала лазить по чужим квартирам! — быстро сообразили соседки-бабушки. — Мы видим! По ночам в подъезде напротив — свет от фонариков! То в одной квартире, то в другой! У нас — дырочка в одеяле на окне”… <…>

Ночь. Канонада за окнами. <…>

В наши дома пришла большая группа людей. Примерно человек тридцать. Женщины одинокие и женщины с детьми. Молодые и пожилые. Предводитель у них — мужчина, лет сорока. Все его слушаются, а он отдает распоряжения.

Эти люди рассказывали, что они пешком шли из микрорайона. Раньше все жили в одном многоэтажном доме. В их коллективе в основном русские и чеченцы. Но есть армянка и татары. Интернационал!

Им необходимо найти, где ночевать сегодня. Временно обосноваться, не разлучаясь. Погреться. Переодеть сырую одежду. Нужна посуда, инструменты. Разумеется, продукты.

Лучший вариант — большой частный дом, где все это есть. <…>

Все эти люди внешне походят на бомжей. Знаю, они не виноваты. Несчастны. Бездомны. Но я с трудом скрываю свое отвращение.<…>

Люди этой “команды” идут по чужим дворам, как саранча… Дети-подростки отработанными движениями осматривают карманы чужой одежды. Бегают по подъездам. Воруют. Всюду, везде они. <…>

Толстая Аза — “мамин друг” — наговорила на нас новоприбывшим. Явно грязь и гадости! <…> Главарь группы, проходя мимо, проворчал: “Мы с вами разберемся!”. Непонятно: что мы им сделали, в чем виноваты? <…>

У соседок-бабушек — мешок макарон. Они не делятся. <…>

Маманя моя — дура. Она всех подкармливала осенью. В том числе и Азу. Тогда у нас были продукты и деньги. Теперь ничего нет, кроме килограмма гнилой муки. <…> Наша основная еда — стакан воды, одна ложка муки и покрошенный туда лук. Выпиваем и ложимся.

Пять кошек у нас уже умерли. Мама хоронила их в садах-огородах за домом. Над каждой рыдала, как над ребенком. Остался один кот. Большой и полосатый. Он, как и новые люди, явился из другого района города. Мы зовем его Хаттаб. Кот очень хочет жить! Ест соленые помидоры! Грызет полусырую, без масла, пышку. (Рецепт прост: сода, вода из снега, гнилая мука и разогретая на костре под обстрелом пустая сковорода.) И приносит обгоревших птиц. У кого-то периодически ворует сушеную рыбу. К счастью, он везучий — не попадается! Вчера мы отняли у кота Хаттаба кусок рыбы и мгновенно съели!

Во дворе жители поставили большую круглую сеть. Насыпали крошек. Ловят голубей в самодельную западню. Ловят, ловят... Только голуби не ловятся.

Сегодня настойчиво били по нашему дому из пушек. С одной и с другой стороны. Мы принимали соседок с внуком у себя в спасительной нише коридора. Временами, наоборот, сами перебегали в их коридор — посидеть на полу. Обстрел длился несколько часов. Снаряды стали попадать к нам во двор. Каким образом мы живы?!

Своей эрудицией мне заниматься некогда. Ранний подъем, в 4—5 часов утра. Ищем, колем, пилим дрова. Готовим еду в подъезде или дома. Все делаем, пока не рассвело. (Чтобы не был виден дым. По дымовым точкам — бьют! Думают — боевики… Как же. Тут полно мирных жителей!) Я так устаю, что за Аладдином почти не скучаю…

Аза и Лина — лжецы и абсолютные негодяйки! Вышли на свой подъезд и кричат, что мы у них украли муку! Как будто мы ходим в их дом! И вообще в их подъезд! Мама даже не ругалась, говорит: “Кто хочет, пусть идет и смотрит, что мы едим. Какая у нас мука!” Разумеется, смотреть желающих не было. Но “кино” было сделано… Почему такая ненависть? Я ничего не понимаю. Наши окна не выходят во двор. Мы редко видим своих соседей. Их “походами” не интересуемся. В чем дело? Я не выдержала и крикнула толстой Азе: “Эй, ты, дрянь! Зря моя мама носила тебе еду! Проведывала, когда ты болела! Ты врешь, чтоб с себя грехи снять?”. Аза не смолчала, обозвала меня блядью. Пообещала избить. <…>

Стреляют из орудий. Мама зовет меня в квартиру, в нашу нишу, говорит об опасности. Я не иду. Стою и смотрю на дом напротив. Туда, где скрылись две женщины, оскорбившие нас ложью. Я вижу: рушатся его этажи. Горят пожары. Весь дом — в черном дыму. Он — черен! Его не видно! На месте дома — пустота… <…>

Днем я плюнула на все и решила поспать. Нас продолжали обстреливать из пушек. Зато, когда я проснулась, стояла полная тишина! <…>

Мама злится все сильнее и сильнее. Ее характер совсем испортился. От голода, наверное. Я стараюсь не огрызаться. Наоборот, я рассказываю маме что-то отвлеченное. Постоянно болит желудок. Постоянно хочу есть. Мне мерещится кусочек настоящего белого хлеба. Кажется, ничего нет вкуснее. Съесть бы его — и уже не так страшно умирать.

Из ноги при помощи пареного лука и урины вышли сразу две осколочные крошки! Почти без боли. Нога красная. Опухла…

Соседи бродили по дворам. Нашли парней, убитых в гаражах. Человек десять… Надеюсь, Мансура среди них нет. Среди убитых есть кто-то из наших домов. Но нам не говорят.

<…> Орудийный обстрел ведут прямо по нашим домам! В наш подъезд снаряды попали не меньше тридцати раз… Соседи-старушки с больным внуком — у нас. Прячутся. С их стороны бьют прицельно по окнам. О! По подъезду снова попали. Дым! Все в дыму.

P.S. Буря! Скоро, наверное, опять пойдет снег…

Не могу понять — почему стреляют из танков по окнам? Сейчас где-то в нашем доме — пожар. Мы не спали всю ночь. Жуткие идут бои. Верхние этажи нашего дома провалились, прочно сцепившись между собой. Полностью цел пока только первый этаж. В доме напротив — картина та же… Голодаем. Продуктов нет.

Сегодня я поздравляю тебя, дневник! И себя, конечно, и все, что дышит и движется, с новым 2000 годом!

Поздравляю тебя, мой любимый! Мой Аладдин! Мой принц и мое несчастие…

Тебя, моя измученная мама!

Мой привет тебе — Мансур! Я скучаю, сосед. Я желаю тебе удачи. Надежных друзей! Дыхание моей благодарной памяти пусть коснется Ингушетии. Твоего дома...

Я очень хочу, чтобы все, кого я знаю, даже те, с кем я враждую, — были живы! Обязательно!

Нашего последнего кота Хаттаба разорвали голодные собаки. Мы не успели помочь ему. Он только жалобно вскрикнул по-кошачьи в последний миг жизни…

Снег лежит черный от пожаров. Его надо процеживать через ткань, чтобы пить… Ветер и белая метель. Но очень скоро все становится серым! Мы растапливаем снег на печи в железном ведре. Фильтруем через тонкое чайное полотенце. Из полного ведра получается две — три кружки воды. Только для питья. Мы грязные, как черти. Собираем снег рядом с родным подъездом. Ночью или ранним утром. Далеко не ходим. Страшно! Обстрелы двора внезапны.

Спим на полу. Снег можно соскребать прямо с пола, так как стекла давно вылетели… Но долго держались. Никто не верил, что они вообще продержатся до ноября.

Под окнами вчера, как призраки, прошли русские мужчины. Они были в старых гражданских куртках. Но сразу видно — военные! Налепили “жучков” под подоконники. Теперь бьют туда, где слышны шаги и разговор… Как жить? Стреляют по окнам. В своей собственной квартире мы ходим на четвереньках! Голова — ниже уровня подоконника! Как собаки. Нам не дают подняться в рост!

Мы загородили окно всем деревянным, что нашли у себя, и книгами. Сегодня добавили ко всем загородкам старый матрас. Он послужит звукоизоляцией.

Все дни мы лежим в нише коридора. Часто вместе с бабулями Стасей и Ниной. Мешки со своей одеждой и с постельным бельем (моим приданым) мы подтащили к входной двери. Вдруг пожар? Удастся спасти.

Скоро Новый год! Мама “раскопала” в груде хлама нашу искусственную, серебряную елочку. Поставила ее рядом с коптилкой, нарядила. Елочка заиграла блестками на слабых веточках. В темной, холодной, с закопченным потолком комнате. Она, на мой взгляд, — лишнее сокровище…

Судя по реву моторов, по трассе идут большие машины или танки. При помощи проклятых “жучков” теперь стреляют на все шорохи и звуки. По нашим домам и по подъездам. Опасно выходить! Но запас дров на кухне у нас большой. Под дровами мы спрятали две самые любимые вещи. Еды нет. Муку мы экономим. Ее капля осталась. Печь пышки не из чего. Разводим муку с водой и пьем. Это чтоб не сильно болел желудок. Мука — с привкусом гнили (конец мешка). Очень противно! Кроме соленых помидоров, у нас ничего нет. И помидоры заканчиваются… <…>

С наступившим Новым годом тебя, мой дорогой дневничок!

Мы два дня подряд пекли по одной маленькой пышке. Я ела ее! Горячую и сырую! Кричала: “Вкусно!”. Потом мы опять перешли на воду с мукой с покрошенным в стакан луком. Меня тошнит. “Лук необходим для десен, — сказала мама. — Иначе потеряем все зубы!” У меня уже почти все шатаются и несколько почернели. В основном целый день мы лежим в своей нише. Рано утром, пока не стреляют, держась ближе к домам, ходим к колодцу. Он через один дом от нас. Живущие рядом люди ругаются, ссорятся с нами. Воды там немного. Она с мусором. <…>

Сегодня светловолосый и светлоглазый парень-чеченец спросил у мамы: “Где вода?” Ему на вид — лет 17, в военной форме, без оружия. Он запросто сразу рассказал о себе. Сообщил, что помогает старшим. Колет дрова, носит воду, готовит еду. Что в их группе боевиков — его родственники. Автомат ему не дают! На шее у парня — светло-зеленые четки. <…> Парень отругал тех, кто хотел прогнать нас, мешал набирать воду… Пристыдил! Сказал, что вода — от Бога, она ничья. “Вода есть? Значит, для всех! Где живут люди? Близко или далеко? Кто они? Какой национальности? Это роли не играет!”. <...>

Скоро мы увидели его товарищей. Плотные молодые мужчины. Многие — белокожие и светлые. С рыжинкой в волосах! Возраст — от 25 до 40 лет. Они сказали всем жителям: “Ставьте свои ведра у колодца и уходите. Мы поднимем воду, нальем. Каждому по два ведра. Потом заберете! Не рискуйте! Рядом прикрытия нет!”. Колодец действительно расположен так, что подъезд ближайшего дома далеко. Шагов семьдесят. Все стояли в подъезде. Боевики налили воду. Когда разливали, повторяли слова: “Биссми Ллахи!” (ради Аллаха!). <…>

Сегодня совпадают два больших светлых праздника! Христианское Рождество и волшебная ночь перед мусульманской Ураза-Байрам… Завтра следует угощать гостей и не запирать двери дома… Двери мы давно не запираем — боимся сгореть. Стекол нет давно, но на наших окнах — решетки, прогнутые внутрь… Жаль, угощать нам людей нечем. Лук окончился. Мука осталась самая гнилая, подмокшая, на дне мешка. Все…

Сегодня с утра — не выйти. Минометом бьют по двору. Временами “работают” пушки танков. Танки видны на холмах. Они и с одной, и с другой стороны. Мы — посередине.

Квартиры горят... Полностью цел в нашем доме только первый этаж! Здорово грохнуло во дворе. Закричали. Мама вылетела ветром в подъезд. Четверо светлоголовых мужчин в военной форме с ведрами шли в сторону колодцев. “Вы куда?! — заорала мама, — бесстрашие показывать? О женах, о матерях не думаете?! Переждите в подъезде!”.

Обстрел усилился. Он велся из многих видов оружия. Попадания во двор стали частыми. У бабушек-соседок все чаще раздавались взвизги и крики. Мама вышла, постучала к ним в дверь, позвала к себе. Уложила соседей в нашей коридорной нише. Меня она силой втолкнула к ним. Мужчин из подъезда мама пригласила в комнату переждать стрельбу. Они вошли. Удивленные. Нерешительные. “Гости” не знали, о чем говорить. Помолчали. Затем, чтобы что-то сказать, спросили, как у нас дела с едой. Мама молча показала на пустой мешок, в котором на дне отсырела мука, стала с розовым оттенком. Тогда эти люди предложили: “Через дом, за подъездной дверью, стоит начатый мешок муки! Белая! Качественная! Вечером заберите себе. Лучше на санках. У нас есть еще”. Мама обрадовалась: “Вы спасли нас! Мы голодаем. Парень, что помогал нам медикаментами и продуктами, — ушел. Мы на рынок не ходим. Попадали в переделки, а сейчас — еще опаснее... Терпим! Положение таково: нас двое. Ноги у дочери — с осколками... Помните, в октябре? Ракета на рынке? Убежать, спрятаться в случае опасности она не сможет. И я одна ходить, искать — не рискую. Одной девочке в 14 лет, раненой, остаться никак нельзя...” — “А мы, наоборот, думали — у вас все есть! — удивились чеченцы. — Вы же не “бродите”… Ваши соседи со двора — всюду ходят…” <…>

К вечеру, часов в пять, мы привезли себе муку… Ура-а-а! Сразу пересыпали ее в наши большие кастрюли, чтоб не подмокла и не сгнила. В муку я запрятала свои любимые музыкальные кассеты с песнями, а также щетки, расчески, изоленту и прочие мелочи. Остатки товара из города Баку.

Незамедлительно явились бабушки-соседки. Мама отсыпала им муки. Много, килограммов пять, в их кастрюлю. Сказала: “Вас с праздниками! С русским Рождеством и Уразой-Байрам!”. Стася и Нина обрадовались. Пообещали подарить нам стакан настоящих макарон! Две картошки! Но не принесли...

Сегодня нам полностью разбили подъездную дверь. Здорово грохнуло! Сама дверь и укрепляющие ее доски разлетелись в щепки. Хорошо, в подъезде никого не оказалось! Завтра утром, пока будет темно, следует навесить новую дверь и прибить к ней задвижку изнутри.

Ходят вооруженные люди (под видом боевиков). Грабят. <…>

<…> Слабость сильная. Пилить дрова трудно. Постоянно болит печень, тошнит.

В подъезд заглянул молодой парнишка с четками на шее. Один из тех четверых, что дали нам муку. “Тетя, — попросил парень мою маму по-чеченски, — ты брюки мне не постираешь? Я мамин. Я не умею. Старших мужчин просить мне стыдно и нельзя…”. Четки у него — светло-зеленые, прозрачные. Парень задал свой вопрос издали, стоя в дверях подъезда. Своим поведением он понравился нам. Не нахал! “Давай, неси! — согласилась мама. — Только у меня сердце больное. Всем стирать не смогу. Нет сил! Одному тебе”.

Он ушел и быстро вернулся. Ведро воды. Узкая баночка от кофе со стиральным порошком. В пакете — грязные брюки. Все оставил у двери. Мама постирала. Рано утром этот паренек забрал мокрые вещи. Сказал, что досушит их в подвале дома, где они живут. Там чисто и тепло. Поблагодарил. Пожелал здоровья и удачи. “Можно, я еще приду?!— выходя на улицу, спросил он. — Пожалуйста! Еще только один раз! Вдруг меня убьют?! Чтобы я в чистом был”… Мама кивнула. Последние дни она стала молчаливой — “да” и “нет” заключают основу общения с ней. <…>

Обеим враждующим сторонам надоело воевать. Все — “красные” и “белые” — отмечают старый Новый год! Оттого так тихо. Можно подумать — мирный день!

У нас вылетела дверь… Чиню. Вчера по нашим домам палили из пушек. Благополучно такой обстрел закончиться не мог! Один снаряд совершил редкостную подлость: он влетел в окно на первом этаже, к брату Азы. Все в однокомнатной квартире разнесло на мелкие щепки! Брата ранило в голову. Он всю ночь не приходил в сознание. Утром Шахрудин скончался на руках у Азы. <…>

Попадание в жилое помещение на первом этаже — большая редкость. Обычно сносит верхние этажи: третий, четвертый и выше… Могилу для Шахрудина, рискуя своими жизнями, копали мужчины нашего двора…

А 16 января русская пенсионерка Маня погибла при обстреле улицы из установки “Град”. Старушка Маня шла за хлебом на рынок. Мы не знаем, кто похоронил ее, где. (Искать ее квартирные документы и остатки пенсии, рыться в ее вещах — приходили женщины из дома напротив. Значит, они видели тело…) <…>

P.S. Осколки в ногах причиняют мне сильную боль. И болит сердце… Кружится голова, и приходится держаться за стены, иначе ведь можно упасть. Просто упасть на пол от голода. И тогда уже очень трудно встать, вы мне поверьте…