«За что?»

Осенью 1962 или 1963 года мы с женой возвращались из Ялты в Москву.

Поезд в Симферополе. Входим в вагон, открываем купе и переглядываемся с одной и той же мыслью: ведь это надо ж! Как мне потом рассказывала жена, именно эти слова пришли ей в голову. Представьте себе такую картину. На одной нижней полке лежит женщина, безусловно больная, похоже, в забытьи, а на другой — человек неопределенного возраста, со всклокоченной полуседой головой, лицо в глубоких морщинах, на одном глазу черная повязка, а другой глаз, как нам тогда показалось, очень недобро на нас взглянул из-под лохматой брови. “Ну, какой странный тип, — подумал я, — не заснуть нам в эту ночь”. Так оно и оказалось, почти всю ночь не спали, только вот по причине, мысль о которой нам в тот момент и в голову прийти не могла. Не верь, читатель, первому впечатлению, оно может оказаться и ошибочным. С полной уверенностью можно сказать, что редко доводится встретить такого умного, деликатного и интересного собеседника, каким оказался наш сосед. Он и его жена — крымские татары — возвращались из родного им Крыма, где не были почти двадцать лет, а теперь тайком заехали ненадолго.

В мае 1944 года весь татарский народ Крыма, в том числе старики, женщины и дети, в течение нескольких часов был посажен в подготовленные заранее тысячи вагонов и вывезен в Среднюю Азию, в основном в бесплодные районы Казахстана. В начале 60-х годов история этого преступления Сталина, который, по словам Твардовского, “мог на целые народы обрушить свой верховный гнев”, уже не была секретом. Одним из многих пострадавших народов были крымские татары. Конечно, тогда мы уже об этом знали, но слышать обо всех событиях той майской ночи и всего, что за ней последовало, от очевидца было большим потрясением. Наш сосед в том роковом году был секретарем одного из крымских райкомов партии. Он рассказал, как в течение двух часов они должны были собраться и погрузиться в машины, как их потом буквально затолкнули в теплушки, причем в каждом вагоне было помещено в два или в три раза больше людей, чем это предусмотрено нормами. Рассказал, как по дороге выбрасывали мертвых маленьких детей из вагонов или как мертвецы в течение многих дней находились там вместе с живыми. Несчастных кормили селедкой, а воды не давали, по приезде на место, это после нескольких недель пути, выгрузили в безлюдной степи, где нужно было рыть землянки. Известно, что из трехсот тысяч крымских татар в пути погибла едва ли не половина. От него мы узнали, что хотя реабилитация сосланных народов уже состоялась, но вопрос о возвращении в родные места некоторых из них, и прежде всего крымских татар, решен не был. Немногим в результате всяческих ухищрений, в частности, заключения смешанных браков, удавалось “осесть” в Крыму, большинство же оставалось в ссылке, а некоторые поселялись в районах вблизи Черного моря , в том числе на Кавказе, чтобы быть поближе к родине. В Крым наши новые знакомые приезжали на несколько дней: хотелось посмотреть на свой дом и взять вещи, которые они успели закопать перед отправкой. Не удалось: на том месте лежала гора дров, а признаться новым хозяевам они не осмелились, так и уехали ни с чем. Рассказал нам наш попутчик, что он вместе с семьей поселился в Сухуми, чтобы там дождаться полной реабилитации с правом вернуться в Крым. Он поведал о таких деталях их жизни в изгнании, что и после того как мы улеглись спать, уснуть до утра мы так и не смогли. Жена его действительно была серьезно больна и он вез ее в Москву на операцию, которую согласился сделать ей добрый московский врач, в общем-то незаконно, поскольку оба они не имели права на пребывание в Москве. Мы немедленно предложили ему поселиться у нас, пока его жена будет в больнице, но он в этом не нуждался, так как врач пригласил его к себе. В течение нескольких дней, пока его жена после операции находилась в больнице, мои жена и дочь каждый день навещали ее и приносили ей передачи. Расставались мы как близкие люди, они оставили нам свой адрес в Сухуми и сказали, что будут нас принимать как самых дорогих друзей. А дальше случилось вот что. В бессмертном произведении Гашека “Похождения бравого солдата Швейка” один из персонажей говорил, что он был известен Швейку с хорошей стороны, а теперь тот узнает его с плохой. Подобное произошло и с нами. Только что мы показали себя с хорошей стороны, а теперь пусть на нас посмотрят с плохой. На следующий год мы получили путевки в сухумский санаторий. Приехав туда и пару дней акклиматизировавшись, как говорят, мы собрались к нашим друзьям. Купили бутылку вина, букет цветов и отправились в гости, предвкушая теплую встречу. Прошагали минут десять и... вернулись обратно. За эти десять минут мы подумали, что за нашим знакомым следят чекисты, а это было вполне вероятно; что нас cфотографируют, сообщат по месту работы или жительства, а я человек военный, работаю в “почтовом ящике” и т.д., и т.п. Вот такая получилась история. Стыдно во всем этом признаваться, но ведь было... Сейчас, через сорок лет после тех дней, могу только сказать с горечью и сожалением: подлая власть, жалкие люди. Последнее — о себе!

А теперь вспомним заголовок нашего очерка — “за что?”. Эти примечательные слова мне пришлось слышать бессчетное число раз именно в связи с репрессиями сталинской эпохи. Когда-то эти слова в отчаянии произносили несчастные, ни в чем не повинные граждане, когда под утро в квартире раздавался звонок, входили люди в форме или без оной и предъявляли ордер на арест. Лучше всего об этом написано в “Архипелаге ГУЛАГ” Александра Солженицына. Раскройте первую главу под названием “Арест”, там можно прочесть: “За что?! Вопрос, миллионы и миллионы раз повторенный еще до нас и никогда не получивший ответа”.

Через многие десятки лет, прошедшие с тех пор, эти слова утратили то страшное звучание, с каким они произносились несчастными жертвами. В наше время эти слова довольно равнодушно произносятся нашими собеседниками, когда им рассказывают об арестах 30-х и 50-х годов. Мне часто к случаю приходилось говорить, что в 1937 году родители жены были арестованы. В ответ я слышал это безразлично произносимое — за что? Некоторые произносят эти слова, искренне веря, что так просто арестовать не могли. Разве только по ошибке. Этo реакция людей, совсем не осведомленных о нашей истории, в частности, иностранцев. Но есть другая категория людей, молодых, у которых, может быть, только деды помнят злосчастные 30-е, а отцы — 50-е годы. Однако историю они знают, о репрессиях тех лет слышали, но вместе с тем то ли по врожденной недоверчивости, то ли под влиянием старших в семье не верят, что “при Сталине” подобное происходило. “Но ведь что-то было”, — говорят они. Недавно один молодой человек привел свою версию тех событий. Он слышал, что все аресты происходили тогда в результате доносов: много доносов — много арестов! Ему и в голову не пришла мысль о том, почему было много доносов и какова была обстановка в стране, если доноса было достаточно для ареста человека, отправки его в лагерь, а то и расстрела. Порой выясняется, что имеешь дело с людьми, выросшими в семье, где и по сию пору чтут Сталина, иногда это просто “гэбистская” семья, но необязательно.

А есть категория людей, для которых этого “за что”? — ни в какой форме не существует: они просто убеждены, что все тогда делалось правильно. В одной газете можно было прочитать письмо, в котором автор, кстати, немолодой человек, писал так: “Сталин был прав во всех своих действиях. Многие так называемые “жертвы политических репрессий” были осуждены за воровство, за халатность, болтовню (?! — А.Ф.) и т.д.” Человеку такого типа все ясно. Если его спросить, за что выслали татар, он, не задумываясь, скажет: — они служили фашистам. Такой ответ я слышал неоднократно.

Наш новый знакомый после ранения вернулся с фронта, стал секретарем райкома партии, с фашистами не сотрудничал, за что он был наказан? А его жена и дети, а старые люди, а жены и вдовы фронтовиков? Ведь сами фронтовики — татары, как и бывшие на фронте представители других репрессированных народов, были с фронта отозваны, правительственных наград лишены и вместе со всеми отправлены в ссылку. Для точности вспомним, что только одному человеку было разрешено остаться, это был дважды Герой Советского Союза знаменитый летчик Амет Хан Султан. Но от летной работы его отстранили. Так что же, не было предателей? Были, их и надо было привлекать к ответственности, но при чем здесь весь народ? Нелишне здесь напомнить о том, что повстанческое антисоветское движение задолго до войны существовало в некоторых кавказских республиках, в частности, в Чечне. Проблемы, связанные с этими событиями, причины и все обстоятельства сотрудничества повстанцев с немцами сейчас основательно исследованы и представлены в серьезных исторических источниках. Мы этой темы не касаемся, имея в виду людей, которые ни в каких противоправных действиях не обвинялись. Кстати, как свидетельствуют исторические исследования, большая часть людей, сотрудничавших с немцами, ушла вместе с ними при отступлении гитлеровских войск с Кавказа.

Заметим, что больше всего предателей было в России и на Украине (просто по причине большей численности населения). Ведь сформированная гитлеровцами в основном из русских и украинцев армия доходила по своей численности до 1 млн. человек! Сталин бы и эти народы сослал, да некуда было: все-таки не сотни тысяч, а многие миллионы.

Впрочем, как не раз было сказано, тогда вся страна была большой зоной.

Вспоминается одна своеобразная история из тех времен. В июне или июле 1945 года, то есть уже после войны, в части нашей дивизии ПВО, разбросанной по пяти областям вокруг Москвы, поступила из политуправления округа телеграмма о немедленном выезде на совещание всех парторгов частей и инструкторов партийного учета. Мчались мы сломя голову за сотни километров, собрались, и нам объявили, что в форме партийного учета, где все члены партии были расписаны по возрасту, стажу и множеству других параметров, в том числе и по национальности, о ужас, в клеточке графы — “крымские татары” — обнаружилась палочка, свидетельствовавшая о событии невероятном, чудовищном и преступном: в дивизии был крымский татарин! Выяснилось, что это была описка. Виновника, к счастью для него, не нашли.

В середине 60-х годов мы с женой ехали поездом в Закарпатье к нашим друзьям, о них я рассказываю в другом очерке. Вместе с нами в купе оказался человек того типа, о которых говорят — не от мира сего. Искусствовед, профессор Московского университета, назовем его подлинную фамилию — Василенко. Был он замечательным специалистом по древним церквям. Когда едешь в поезде по Прикарпатью, то каждые пять—десять минут видишь в окно церковь. Об их истории, архитектуре, других интересных вещах и рассказывал нам Василенко. Как-то незаметно перешли в разговорах к другим темам, и он рассказал нам, как в конце 40-х годов был арестован и обвинен в том, что принадлежал к группе, которая готовила покушение на Сталина из... атомного пистолета (?!).(В эту “группу” входили искусствовед Н.Н. Пунин, философ Л.П. Карсавин и другие замечательные деятели российской культуры.) Нужно было видеть нашего нового знакомого, чтобы сразу можно было понять, что в своем далеком детстве он и рогатку в руках не держал. А тут — “атомный пистолет”! Удивляться особенно нечему: некоторые работники наших “славных органов”, видимо, считали, что чем чуднее и нелепее обвинение, тем легче оболванить человека и добиться от него признания. Вместе с тем, понимая, наверное, что не существовавший в природе атомный пистолет все-таки может “не выстрелить”, придумали более реальное обвинение — написание антисоветских стихов. Точнее, в обвинительном заключении было написано, что Василенко писал стихи против Советской армии. Нам он признался, что стихи действительно писал, но настолько лирические и далекие от современности, что даже их не печатал. (Поэтические сборники Виктора Михайловича Василенко, как я узнал позже, стали издаваться только с 60-х годов). Эти стихи и были обнаружены при обыске. Никаких политических стихов и в помине не было, но это следователей нисколько не смутило: они написали, что Василенко перед арестом стихи сжег. Могут спросить, было ли это доказано. Пустой разговор, никто и не собирался ничего доказывать, обвиняемый должен был доказать, что ничего не сжигал. Ну как вы докажете, что вчера не сожгли письмо, не развеяли пепел по ветру или не спустили его в унитаз? Приговорен был Василенко к двадцати пяти годам лагерей, провел в лагерях девять лет, с 1947 по 1956-й, был реабилитирован. История с Василенко — типичный пример репрессий по придуманным, “взятым с потолка”, “высосанным из пальца” обвинениям. Тут и простой ответ на вопрос “за что?”. А не за что, но потому что Сталину было нужно создать в стране обстановку страха и безысходности, в которой ни на минуту никто не мог бы усомниться в “неоспоримых преимуществах” сталинского социализма и гениальности самого товарища Сталина. Было это вполне “логичным” расчетом тирана или безумной идеей боявшегося всего и всех параноика, не суть важно, для него результат, как известно, оправдал такие действия: страна возлюбила “великого Вождя и Учителя” и признала его “гением всех времен и народов”.

Любая тирания, и прежде всего тоталитарный режим, нуждается в образе врага — факт общеизвестный. Врага называют и создают в стране законы, позволяющие “на законном основании” с ним расправиться. Таковы, скажем, были нюрнбергские, гитлеровские законы в Германии. Был назван враг — евреи, другой враг — цыгане. Это враги по национальному признаку, но были враги по признаку биологическому — гомосексуалисты, психически нездоровые люди. И, конечно, враги политические. Всех их гитлеровское государство обрекло на уничтожение.

А в СССР врагами были объявлены классово чуждые, а потом инакомыслящие, уже независимо от классового происхождения, то есть те, кто думал иначе, чем Сталин, и они уничтожались. В постсталинскую эпоху в части инакомыслия принципиально ничего не изменилось: мыслить иначе, чем Хрущев, Брежнев, Андропов, было нельзя. Мыслившие иначе преследовались, только не так жестоко, как в сталинские времена, и масштабы репрессий были иные: все-таки жертвами репрессий стали тысячи, а не миллионы, как в сталинскую эпоху, хотя до психушек тогда не додумались... Вернемся к сталинским временам. Что же новое отличало сталинскую “технологию” репрессий от всех прочих? Гитлеровцы уничтожали евреев за то, что они евреи, по законам нечеловеческим, диким, далеким от тех, что существовали в цивилизованном обществе ХХ века. Советская власть поначалу уничтожала священников, купцов, офицеров только за то, что они принадлежали к “враждебному классу”, предъявляя им обвинения тоже по диким законам, затем преследовали инакомыслящих за то, что думали иначе, чем считалось правильным по законам тоталитарного государства. Так было и в истории далекого прошлого. Католики уничтожали гугенотов, а церковь вообще — еретиков за то, что думали иначе, верили иначе. Но только сталинская диктатура стала уничтожать людей просто так, ни за что, без всякой их вины даже с точки зрения неправедных советских законов. Я уже писал в другом месте, что в гитлеровской Германии лояльный немец не вскакивал ночью с постели в холодном поту, когда слышал на лестнице стук двери лифта. В СССР ни один человек, в том числе молившийся на Сталина как на Бога, не мог чувствовать себя в безопасности. Как тут не вспомнить Юза Алешковского: “один был правым уклонистом, другой, как оказалось, ни при чем”. Умерший недавно (я пишу эти строчки в конце 2000 года) замечательный поэт и человек Анатолий Жигулин, загубивший здоровье лагерником на урановых рудниках, сказал, что он сидел за дело, имея в виду, что арестован он был за участие в молодежном кружке, который вскоре после войны провозгласил своей целью восстановление “ленинских норм” в жизни страны, что было тогда величайшей крамолой.

Мой школьный товарищ Лева Рейнштейн, кстати, сын одного из близких друзей Ленина, был арестован по доносу, за слова о том, что немецкий рояль “Беккер” лучше, чем отечественный “Красный Октябрь”. Лева был хорошим пианистом, тихий, худенький, очень скромный, все его звали Левочка. Пять лет лагерей по обвинению в соответствии с одним из пунктов печально знаменитой статьи 58 (антисоветская агитация!). Он мог сказать, что его арестовали, по советским законам, за дело, так же, как Анатолия Жигулина. О десятках подобных случаев можно прочитать во второй главе “Архипелага ГУЛАГ”.

Но едва ли не большинство арестовывалось, расстреливалось, посылалось в лагеря без какого-либо нарушения изуверских советских законов. Скажут, что ведь обвинение им предъявлялось. Да, предъявлялось и записывалось в “дело”, но придумывалось обвинение следователем и другими чинами, вина приписывалась жертвам, поэтому в отличие, скажем, от поэта Жигулина они не могли ответить на сакраментальный вопрос — “за что?”. За что был арестован и сослан наш друг татарин? За что двадцать пять лет лагерей получил Василенко?

На эти вопросы есть только один ответ: Сталин считал, что такой способ управления обществом обеспечивает ему спокойную жизнь и интересную, если угодно, поскольку он безусловно испытывал садистское удовольствие, играя судьбами людей и напоминая им, что жизнь каждого висит на волоске. Еще раз повторю, что ничего подобного мировая история не знала.(Разве только во времена инквизиции, когда невинных людей обвиняли в колдовстве.) Заметим кстати, что на всех знаменитых процессах 30-х годов вина подсудимых была придумана: ведь никакими шпионами подсудимые не были, а уничтоженные Сталиным руководители краев и областей в большинстве своем были ему преданны. Так же, как его верный пес Ежов; “ни при чем” были знаменитый авиаконструктор Туполев, будущий главный конструктор космических кораблей Королев и академик Ландау, прошедшие через тюрьмы или лагеря.

Тут я слышу голос моего оппонента, задающего вопрос, который часто приходилось мне слышать, да и писалось об этом не раз: что же это Сталин всех арестовывал, сажал и убивал? Конечно, нет, но он запустил эту машину, он создал репрессивный аппарат, он подбирал людей, которые на лету схватывали его мысли. Как не могло быть Малюты Скуратова без Ивана Грозного, так без Сталина не было бы Ягоды, Ежова, Берии и всех прочих палачей. Так что все жертвы на его совести. Но имеется и личный его, так сказать, вклад в уничтожение невинных людей. Не все тайное становится явным, но многое: на десятках расстрельных списков — его подпись, а в списках тысячи фамилий... В архивах найдены в последние годы документы, из которых следовало, что вся эта кампания борьбы с “врагами народа” проводилась по прямым указаниям из центра: по краям и областям спускалась из Москвы разверстка, по которой в указанный срок нужно было арестовать такое-то число людей, из них столько-то осудить по первой категории (расстрел), столько-то по второй (лагерь). А “наверх” посылались “встречные планы” с увеличенными цифрами. Сохранились и одобряющие телеграммы в адрес авторов этих планов с подписью Сталина. Да и много лет назад писал об этих разнарядках тот же Солженицын в “Архипелаге”. После этого нетрудно представить себе заседание какого-нибудь областного или городского НКВД или, в другое время, МГБ. Где организуем вражескую группу? — спрашивает начальник. Предлагается, скажем, школа. Затем начинают подбирать участников “контрреволюционной” группы, придумываются обвинения, намечаются сроки. И какой-нибудь ни в чем не повинный учитель, проверяя перед сном контрольные по физике или литературе и временами размышляя о предстоящей поездке в отпуск с женой, и в сонном кошмаре не мог бы вообразить, что судьба его уже решена, вина придумана, лагерный срок отмерен и ночь определена, когда учитель в ужасе и отчаянии произнесет эти жалкие и наивные слова — “за что?!”. Вполне правдоподобная картина, так оно все, похоже, и происходило. А через десятки лет сын или внук этого несчастного, рассказав по случаю, что его отец или дед были арестованы в 1937 или в 1952 году, услышит этот же вопрос, произнесенный его собеседником часто тоном наивным, а порой и с предубеждением. В России это происходит до сих пор потому, что российская власть, особенно в последние годы, преуспела в замалчивании преступлений советской власти; в стране воссоздаются памятники коммунистическим вождям; палач Андропов представляется чуть ли не реформатором; президент дает указания о создании учебников истории, которые должны воспитывать гордость за свое прошлое, не пожелав сказать о том, чего в этом прошлом следует стыдиться. В результате под запрет попал учебник, объективно рассказывавший об истории страны. Создается, по сути, мифологизированная история СССР. Неудивительно, что по опросам, проведенным в связи с пятидесятой годовщиной со дня смерти Сталина (2003 год), выяснилось, что не менее половины опрошенных положительно оценивают его деятельность. Так что вряд ли можно надеяться внукам и правнукам безвинно погибших в сталинские годы, что, рассказав друзьям или знакомым об этих несчастных, они не услышат этого беспомощного вопроса — “за что?”.