|
Давид Самойлов
Ранние стихи
* * *
На любовь даётся право,
А ревность живёт без прав.
Она растёт, как травы,
Она сильнее трав.
Она растёт зимою
На льду и на снегу.
И я с такой живою
Бороться не могу…
1945
Декабристы
Поэзия! не хитросплетеньем,
Не покоем, не отводом глаз —
Ты дана нам гамлетовской тенью,
Чтобы мучить слабых нас.
Не затем, что сами не доели,
Не затем, что низость лезет в честь,
Не затем, что будни надоели,
А вино в бутылках есть;
А затем, чтоб на Сенатской пушки
Разбудили дремлющий металл;
А затем, чтоб Александр Пушкин
Нам стихи о вольности читал.
Она подобна пламенному сплаву
Неповиновенья и тоски,
Где генералы, отвергая славу,
К Рылееву идут в ученики.
1946
Из поэмы
Тяжёлый мост в пыли заката
Над фиолетовой рекой.
Шуршит вода, как под рукой
Рукав бухарского халата.
Вагон летит на мост, на воздух
Ракетой с голубым хвостом.
Его двойник мелькает в звёздах
Под опрокинутым мостом.
Как несгораемые кассы,
Стоят вокзалов терема.
Сдвигают светлые каркасы
Полунаклонные дома.
И как гладильная доска,
Шипит шоссе под утюгами.
Двумя асфальтными кругами
В потёмках светится Москва.
...
Вдруг приближается гроза,
Жару беззвучно нагнетая.
Под ветром падает лоза,
И к небу ласточка взлетает.
А облака, прогрохотав,
По тракту катятся обозом.
И ветер, не касаясь трав,
Летит, задрав подол берёзам.
И вдруг — ударом кулака,
И вдруг — по шкуре барабанной
Налётом влаги ураганной
Снижающиеся облака —
Секут и хлещут — не струёй —
Сплошной водой, стеной, обвалом.
И молньи тычут остриё
С размаху и куда попало.
Как водяное колесо,
Глухими крутит жерновами.
И ледяною полосой
Бесчинствуют над головами.
Эге, гроза! ликуй и лей!
Пройдись своим разгулом синим
По одиночеству полей
И по лепечущим осинам.
Переиначивай, крои!
Мости луга кусками тверди!
Неодолимее любви
И неминуемее смерти!
Когда, очнувшись, семафор
Честь отдал с выправкой солдатской,
И поезд утащил в простор
Вагоны, пахнущие краской,
На затерявшемся разъезде
Мир стал предельно ощутим
В росе разбрызганных над ним
Прохладных, гаснущих созвездий.
Светало. Воздух был глубок.
Внизу — лощина, точно заводь.
Кустарник. Дальше на восток
Два облака учились плавать.
Большак. Прибрежное село
Открылось за холмом покатым.
Сиреневым и розоватым
Стал угол неба. Рассвело.
Давно знакомые места…
1946
Смотр полка
По-воробьиному свистнет
Синий ветер, задев за штыки.
Солнце медное виснет
Над осенним простором реки.
Холодно маршевым ротам,
Коченеет рука.
Учиняет инспекторский смотр
Командир седьмого полка.
Подполковник с деревянной ногой
Прочтёт приказ.
И опять в деревянный вагон
Погружают нас.
Замелькает ни жив и ни мёртв
Простор. А пока —
Учиняет инспекторский смотр
Командир полка.
Бьёт барабан. Ветер сквозной
Доносит до барж
Выдохи медных труб — выходной
Марш.
Идёт, сжимая губы,
Подполковник с деревянной ногой
Нас сквозь медные трубы
Посылать на огонь.
1946
Праздник
Цветами-купавами купола в Кремле.
Заря окликается, как искра в кремне.
У звонаря вся звонница на ремне.
Собирается вольница на Москве-реке.
Как ударят в крашеные
Купола лучи,
Заиграют ряженые
Трубачи…
В серебряном лепете,
Точно в каплях росы,
Корабли, как лебеди,
Выгибают носы.
По воде, как по шёлку,
Заря выткана.
Течёт она в Волгу
Разноцветными нитками.
Через сколько недель
До Казани дотащится
Расплетая кудель,
Вода-рассказчица;
Как она расплещется,
Ударяя в плечо.
В реке не поместится,
В море потечёт.
Понесёт она в русле
Луга и облака.
Заиграют, как гусли,
Корабельные бока.
1946
Из “Первой повести”
Опять вокзал. Опять крутые арки.
Опять неутолённая печаль.
А буфера сшибаются, как чарки,
Крича, кому — прощай, кому — встречай!
По круглым циферблатам шарят сутки
И не отыщешь сна любой ценой.
Сопит пространство в станционной будке,
Ошейником звеня, как пёс цепной.
Оно приходит к нам по лунным рельсам,
Составами врывается, рыча.
И ластится к тулупам погорельцев,
И раненым мешает по ночам.
Но только выйти, только осмотреться
(Ты и в пути его припоминал) —
Блеснёт зарницей возвращенье в детство,
К уже невозвратимым временам.
Увидишь ты в ограде, под листвою,
Вот так же, негодуя и любя,
Прильнув друг к другу, расстаются двое,
Мучительно похожих на тебя.
Кочует полночь где-то в звёздах горних,
Лежит асфальт лоснящейся пилой,
И, мучаясь бессонницей, как дворник,
Негромкий ветер шаркает метлой.
1946
* * *
Мир, отражённый в синеватой луже.
Он мира настоящего не хуже.
Какая тишь! какая глубина!
И нет границ за хрупкими краями;
Висят деревья пышными строями,
Скворечники, как лодочки, плывут,
И люди прямо на небе живут.
Войди в тот мир. Шагни. И небо — вдрызг!
И гибнет он средь разноцветных брызг.
И ты, в него вступивший сапогом,
Глядишь на мир, расставленный кругом.
На белый дом, где свищет детвора,
На солнце, что стоит среди двора,
На то, как полдень ходит ходуном.
Я б задохнулся в мире водяном!
1947
* * *
Исполосованный лес. Грай
Вороний из-под коряг.
Пара окопов. Передний край —
Край, за которым враг;
Край, откуда дорога в рай,
Край, где простреливают снайпера!
Край, острее, чем край ножа…
Пара окопов. Болотная ржа.
Он — как весною ножом по коре,
Плетью по телу — хлестнул: рассёк!
Вымер, разрушился, погорел,
Рытвинами искусал песок.
Нож свистя рассекает кров,
Над головою блестя свистит.
— Мёртвой водой! Не поможет… — Кровь!
— Ну так — живой!.. Не поможет… — Кровь!
Край передний телом прикрой.
Голову — под острие ножа.
Сердце на самый острый край!
Пара окопов. Болотная ржа.
Двое закуривают не спеша.
1947
* * *
Я чую рождающуюся мощь,
Крылья, прорезавшиеся под ключицами.
Я не спрашиваю, дождь случится ли,
Я знаю твердо — случится дождь.
1947 или 1948
* * *
Нет, ещё не прорвались плотины,
Нет, ещё не запели ручьи,
Нет, ещё через все карантины
Не проникли напевы мои!
Но всё чаще победно и сильно
Подо льдом закипают ручьи.
И почти ощутимые крылья
Начинают шуметь у ключиц.
Пусть шумят они, крылья Икара,
Голубая непрочная снасть!
Что ж, с обдуманным шаром Пикара
Не дано мне на землю упасть!
1948
* * *
Из-за поворота
лоснящимся ящером,
Ртутные блики по рельсам гоня,
Глазом помаргивая растащенным,
Вагон
накатывается
на меня.
Он гонит прохладу,
притёртый, как поршень,
И тормоз визжит,
как ладонь по стеклу.
Раздвинуты двери.
Минута – не больше –
И вновь улетает в тоннельную мглу.
А мне выходить.
Остановка “Динамо”.
Как пара гармоник гудит эскалатор.
И я выхожу.
За деревьями прямо
Заря доцветает бухарским халатом.
А глянешь направо –
весомо и зримо,
Почти неподвижно издалека,
На сизых столбах фабричного дыма
Античным фронтоном лежат облака.
1948
* * *
За годом год — и выстроено зданье
Неброской и неяркой красоты
Из кирпичей рассудка и страданья,
Из кирпичей сомненья и мечты.
Там, где рабы воздвигли пирамиды,
Мы выстроили скромные дома
Из кирпичей презренья и обиды,
Из кирпичей смятенья и ума.
Конец 1950-х или начало 1960-х
* * *
Я друзей не виню, потакавших порокам,
О которых потом помянём.
Но пришли времена. За каким-то порогом
Я остался при вас и при нём.
В Буде пела луна над булыжною рябью,
Жёлтым венчиком газ прогорал.
И квадратный собор с исступлённостью рабьей
Выводил свой кирпичный хорал…
Всё равно мы бродили, вкусившие соли,
Мимо дымных руин мятежа,
Где пронзала луна потолки, антресоли
Острием голубого ножа.
Мы — мятежные, мы — усмирённые люди,
Нам не страшны уже палачи…
И как жёлтые бабочки в каменной Буде,
Фонари трепетали в ночи.
1962
Публикация Александра Давыдова
| 
